Эта грустная нежность в её глазах – мой вечный призрак-преследователь и загадка, отдающая горечью.

От двусмысленности положения у меня запылали щёки, а из носика чайника тем временем уже валил пар.

– Саш, чайник уже… – пробормотала я, неуклюже пытаясь высвободиться. И добавила совсем уж беспомощно: – Не надо, а то ещё заразишься…

С мягким грудным смешком Александра отпустила меня, напоследок потеребив мне уши жестом любящей старшей сестры. Я заварила сбор, накрыла чайник полотенцем и присела к столу. Кашель словно царапал мне грудь когтями, но это хотя бы отвлекало от неуместного сладострастного напряжения, постепенно переходившего в неприятную слабость в коленях и презрение к себе. Уфф, да что же это?..

Это был шок.

– Ты чего трясёшься вся? – с тревогой тихо спросила твоя сестра, щупая мне лоб. – Так, где тут у тебя градусник?

– В спальне, на тумбочке у кровати, – поморщилась я. – Ладно, потом температуру измерю… Яну не буди.

– Не думаю, что она спит, – сказала Александра.

Через полминуты градусник уже торчал у меня под мышкой, а твои губы покрывали поцелуями мой лоб, веки и брови.

– Тебе плохо, маленький?

На твой вопрос мне следовало ответить «да»: руки и ноги заледенели, но голова и грудь пылали страшным жаром, от которого, казалось, мозг был готов вытечь из ушей. Серебристый столбик ртути остановился у цифры 39,5.

– Ничего себе! – присвистнула Александра. – Почти сорок! Так, ну-ка, быстро пьём аспиринчик – и под одеяло. Малина у вас есть?

В заваренный мной грудной сбор была щедро добавлена засахаренная малина, а на ломтике лимона мне поднесли три растолчённые в порошок таблетки аспирина. От вашей с Александрой заботы у меня выступили на глазах слёзы: никого роднее вас у меня сейчас не было на целом свете.

Через полтора часа мучений меня прошиб пот, и чудовищное пекло отступило. Кашель вроде бы улёгся, а около четырёх утра угомонились и соседи. Закрыв горящие веки, я соскользнула в вязкое болото дрёмы…

И полетела в какой-то колодец. А потом комната вдруг наполнилась удушливым дымом, огонь охватил занавески, стены, мебель… Начал подбираться к кровати. Я не могла ни крикнуть, ни вздохнуть: казалось, мои лёгкие обуглились изнутри. Неимоверная тяжесть придавила моё тело, а внутри меня чёрной летучей мышью бился смертельный ужас… Не хочу, не хочу умирать!

Я проснулась от собственного хрипа: это не дым, а скопившаяся в лёгких мокрота душила меня. Свесившись с края кровати, я зашлась в раздирающем грудную клетку кашле, от которого, казалось, все мои внутренности были готовы вот-вот вывернуться наружу через рот. Выкашливая себя наизнанку, я свешивалась всё ниже, пока от очередной конвульсии не свалилась на пол.

– Лёнечка… Птенчик… – послышался рядом твой сонно-испуганный голос.

Я хотела извиниться, что опять тебя разбудила, но между приступами кашля не могла вставить ни слова. Доковыляв до ванной и скрючившись над раковиной, я кашляла туда, роняя тягучую слюну с губ. В груди что-то булькало и хрипело, рвалось наружу, а в зеркале отражалось моё побагровевшее от натуги лицо.

Кое-как прокашлявшись, я поставила на плиту кастрюлю с отваром. Сидя у стола с полотенцем на плече, тупо смотрела на синее газовое пламя…

– Маленький мой… – Твои руки легли мне на плечи.

Часы показывали семь утра. Устало закрыв глаза, я прильнула к твоей руке щекой.

Вдыхая пар, я ещё не знала, что случилось час назад на другом конце города.

После ингаляции я выпила ещё грудного сбора с малиной, взяла в рот пастилку от кашля и снова свернулась клубочком под одеялом: страдающий и больной организм требовал дополнительных часов сна. Кашель ещё пару раз царапнул мне грудь, но Морфей на сей раз оказался сильнее. Не успевшая рассосаться пастилка заночевала у меня за щекой…

Проснулась я в десять утра, ещё более усталая и разбитая, чем до этого. На кухне слышались голоса, и я пару минут лежала, слушая их и представляя себе пирог. Этот рассыпчатый рис внутри, розовое мясо горбуши, аппетитные полуколечки лука, пропитанная рыбным вкусом и запахом румяная корочка… Ммм, ням-ням. Поняв, что зверски хочу есть, я вылезла из постели и поплелась на кухню.

Там царило уютное тепло и вкусный рыбный запах. Вы с Александрой, не дождавшись моего пробуждения, заварили чай и вовсю уплетали вчерашний пирог.

– Доброе утро, солнышко наше, – сердечно поприветствовала меня твоя сестра. – Прости, что завтракаем без тебя… Ты так сладко спала, что жалко было будить. Учитывая, что ты полночи с кашлем промучилась, поспать тебе было просто необходимо.

Твои незрячие солнца нежно сияли мне.

– Лёнь, ты как?

Пошатываясь от слабости, я подошла и запустила пальцы в твои отросшие к зиме вихры.

– Получше, Утёночек. Есть хочу…

Александра с готовностью вскочила, усадила меня, щедро отрезала кусок пирога и налила чаю. Я впилась в пирог зубами так, будто не ела целую неделю: моё нутро просто горело от голода. У Александры тем временем зазвонил мобильный. Она вышла в прихожую, но её разговор был хорошо слышен.

– Да… Привет, зайка. И тебя с наступившим… Нормально, в кругу семьи, с моими сестрёнками. Нет, сегодня не работаю. Нет, я совершенно не против, а очень даже за… Давай. Во сколько за тобой заехать? Договорились, милая. Через час буду.

Значит, всё-таки сестрёнка, подумалось мне с облегчением. Ну и ладно, ну и слава Богу, а то двусмысленность так и свербела, так и язвила моё нутро, создавая это ненужное напряжение. Хорошо, что у Александры было кого назвать «зайкой» и «милой», в противном случае мне было бы очень и очень не по себе.

Заглянув на кухню, твоя сестра спросила:

– Чижики, вы не против, если я быстренько приму душ?

Ты, конечно, тоже всё слышала, а потому усмехнулась:

– Давай, давай… Мойся чисто, чтоб твоей зайке было приятно с тобой… гм, гм… общаться.

Александра засмеялась и ушла в ванную. Я принялась мыть посуду, параллельно соображая, как бы избежать лицезрения твоей сестры в максимальном неглиже после душа: это треклятое pleasure было слишком guilty, чтобы позволять ему вторгаться между тобой и мной. И я придумала: когда Александра вышла из ванной, моя голова по-страусиному пряталась, но не в песок, а под полотенцем. Всё, что я видела – это отражение моего собственного носа в кастрюле с отваром.

Когда я трусливо высунулась из своего укрытия, Александра была уже в облегающих чёрных бриджах и белом свитере с высокой тёплой горловиной. Изящно нагибаясь и ставя ногу на краешек обувной полочки, она застёгивала в прихожей свои белоснежные сапоги. Вжик – одна молния, вжик – вторая… Надев шубку и небрежно намотав шарф, Александра сказала:

– Ну всё, чижики, поехала я… Отдыхайте тут. Лёнечка, лечись давай как следует.

В этот момент опять зазвонил мобильный – на сей раз твой. Сказав: «Одну секунду, Саш», – ты вышла из прихожей, и мы с твоей сестрой остались один на один. Не зная толком, что сказать, я пробормотала:

– Жаль, что ты уже уходишь…

Александра стояла передо мной – высокая, с убийственно прекрасными ногами, в этих дьявольски сексуальных бриджах и шикарных сапогах. Нет, я была совершенно спокойна, ведь она назвала меня сестрёнкой… Но тут же поразила снова, проговорив приглушённо:

– Если хочешь, я могу остаться. Скажи только слово.

У меня на миг язык прилип к нёбу. Сглотнув гадкий ком и прокашлявшись, я пролепетала:

– Нет, ну зачем же… А как же твоя девушка? Она ведь ждёт…

Александра, не сводя с меня пристально-нежного взгляда, качнула головой:

– Ничего, подождёт. Вы с Яськой для меня важнее всего на свете.

Я не успела ответить: вернулась ты. Тебе позвонил парень из твоей бывшей группы, ударник Илья – поздравил с Новым годом и предложил выступить в клубе послезавтра. Ты не выступала уже, наверное, целый год, но ответила другу отказом.

– Утя, ты что? – огорчилась я. – Выступила бы. Тебя же любят! Когда ты выступаешь, у публики такой восторг, что я прямо горжусь тобой… Зачем же ты отказалась… Зря.

Твои пальцы нежно коснулись моих щёк.

– Птенчик, пока ты болеешь, я не могу думать вообще ни о чём, – ответила ты. – Но ты не расстраивайся так, будто это был мой последний шанс… Выступление я могу себе устроить ещё тыщу раз в любое время – с администрацией клуба у меня давно всё на мази. Ты, главное, поправляйся, а там и всё остальное наладится.

– Присоединяюсь, – серьёзно, с чувством сказала Александра. – Выздоравливай скорее, солнышко. – Прижав нас с тобой к себе (одной рукой – тебя, а другой – меня) и крепко чмокнув, она шепнула: – Вы – мои родные чижики. Ну всё, мне пора.

Твоя сестра уехала, оставив меня озадаченной и в смятенных чувствах. Что же за отношения были у Александры с её новой девушкой, если она сказала: «Ничего, подождёт»? Я бы никогда не смогла так сказать о тебе: ты всегда стояла для меня на первом месте. И, разрываясь между написанием книги и тобой, я порой ощущала себя чудовищем.

– Птенчик, ты не против, если я пойду поработаю? – спросила ты, беря меня за руки. – Заказ хороший: работы максимум на неделю, а оплата – как за два месяца в школе. Я к пятому числу обещала выслать заказчику готовый материал, так что…

– Конечно, иди. – Я даже повернула и направила тебя за плечи в сторону студии. – Давай, давай. Всё равно нечего около меня тереться: я сейчас – бацилла ходячая. Не знаю вот даже, как бы вчерашние посиделки не сказались… Эвкалипт эвкалиптом, но фиг его знает…

Ты ушла в студию, а я с большой кружкой грудного сбора с мёдом устроилась на диване перед телевизором, закутавшись в одеяло. По какому-то из каналов шли без перерыва мультики, и мне вдруг захотелось впасть в детство: надоели юмористы и всяческие «Песни о главном».

Когда зазвонил мой мобильный, я ещё не знала, что случилось, а потому, увидев на дисплее имя брата, удивилась: он ведь вроде уже звонил, поздравлял…