– А, та рок-группа? – проговорила я вслух. – Помню, помню.

– Нет, насколько я знаю, Яна будет одна, – сказала Рита. – Вместе они, кажется, уже не выступают.

Мне было грустно это слышать.

– Жалко. А что у них случилось? Разногласия?

Рита грустно обмакнула печенье в чай, пальцем другой руки водя по голубым клеточкам клеёнки на столе.

– В июле у них солист погиб, – сообщила она со вздохом. – На мотоцикле разбился. А у гитариста – ну, рыжего такого, с бородкой – проблемы с наркотиками. Попал с передозировкой в больницу.

Я сидела, придавленная этими печальными новостями, забыв о своём чае. Пространство моей тесной кухоньки, где можно было взять чайник с плиты, не вставая из-за стола, стало как будто ещё теснее, давя на меня со всех сторон могильным холодом. Димыч, этот длинноволосый парень с детским лицом… Мне представился перевёрнутый разбитый мотоцикл и распростёртое на дороге тело, застывшее в неестественной безжизненной позе. Кровь на мокром асфальте. Меня невольно передёрнуло, по плечам пробежал озноб. А этот рыженький… Ваня, кажется. С виду и не скажешь, что он что-то принимал… На наркомана он был не похож, разве только худоба… Но мало ли просто худых и жилистых от природы людей! Впрочем, в целом я не слишком удивилась. Среди музыкантов и вообще творческих людей такое – не редкость.

Я сидела притихшая, а Рита уронила кусочек размокшего печенья в чай, беззвучно выругалась и принялась вылавливать его ложечкой.

– Да, вот такие пироги, – вздохнула она. – Ну, так как? Придёшь в четверг?

– Я попробую, – усмехнулась я. – Правда, я работаю с девяти утра до девяти вечера… Не знаю, какая я буду после смены. Но попробую прийти.

Рита просияла и полезла в сумочку. Шлёпнув передо мной на стол яркую глянцевую бумажку, улыбнулась:

– Тогда вот флаер, вход будет бесплатный до одиннадцати вечера.

«Свет в окне оставить не забудь». Да простит меня Рита: совсем не ради её выступления я согласилась мучить в клубе усталые за долгий рабочий день ноги. Меня манил твой свет и твой голос. Я никогда не думала, что такое может быть: услышать голос и понять, что его обладатель – твой родной человек. Я вспоминала золотистый пушок на твоих загорелых руках и представляла себе, как эти руки касаются меня. Я даже могла силой своего воображения ощутить тепло твоих ладоней, а линия твоего изящного и округлого затылка, переходящая в линию шеи, заставляла что-то сжиматься в низу моего живота.

Но я не решалась сделать шаг тебе навстречу. Что-то удерживало. Нерешительность, страх? Не знаю. Какие-то холодные щупальца опутали меня и держали на месте, не давая ни вздохнуть, ни сделать какое-то движение по направлению к тебе. Но звёзды сложились так, а не иначе, и маховик судьбы заработал, решительно подставляя мне под ноги ступеньки, да так, что не пойти по этой лестнице было просто невозможно.

И сентябрьским вечером в четверг мои измученные ноги это сделали. Отца ждала оставленная мной с утра записка, гласившая: «Не теряй, буду поздно. Зайду с Ритой в клуб на пару часов». Проделав путь по лужам, в которых блестел свет уличных фонарей, ноги вошли туда, где меня ожидала новая встреча с тобой.

Сегодня моим бедным ногам совсем не хотелось танцевать, и пятая точка сразу приземлилась за столиком на шестерых, где я увидела знакомые лица. Макс всё так же мазал сальным взглядом по девушкам, а Паша по-прежнему гыгыкал после каждой сказанной фразы. Всё так же ядовито, ярко и разноцветно била по глазам светомузыка, а по черепу долбило клубное «тыц-тыц-тыц». Сегодня я не успела пообедать, и в животе пылал голодный пожар, но, пересиливая себя, я не торопилась покупать здесь еду: дорого и сомнительно. А если насмотреться телепередач-расследований про общепит, вообще ни крошки не захочешь брать в рот. Нигде.

Потягивая пиво и хрустя сухариками (они показались мне наименее подозрительными), я поглядывала на пока ещё пустую сцену.

– Чего хмурая такая? – поинтересовался сальноволосый и сальноглазый Макс.

Я выдавила улыбку.

– На работе трудный день был.

С утра хозяйке не понравилось, как я расставила на полке книги, и она отчитала меня при всех. Потом я чуть не навернулась с лесенки, доставая для покупательницы с самой верхней полки тяжеленную иллюстрированную энциклопедию, которую та в итоге так и не купила, а ставя огромный фолиант на место, чуть не уронила весь стеллаж. Потом завис компьютер; также сегодня заболела продавщица отдела канцелярских товаров, и нам пришлось взять на себя и ручки-тетрадки. Словом, куча мелочей, которые по отдельности были ерундой, но, навалившись все разом в один день, они придавили меня не слабо. В висках постукивала пульсирующая боль, от которой я щурила глаза, а говорила сквозь зубы.

– Бывает, – хмыкнул Макс.

Знакомое трио – тёмненькая, рыженькая и блондинка – спели зажигательно, сегодня у них даже были сценические костюмы и хореография. Я залюбовалась ножками Риты, обтянутыми колготками телесного цвета и обутыми в туфли на высоченной шпильке, которые придавали им красивую женственную завершённость. О её вокале я опять не могла сказать ничего определённого, но выглядела она сегодня соблазнительно. Костюм прикрывал её тело по минимуму, а двигалась она на сцене уверенно и раскованно.

Голова болела всё сильнее, и я ушла бы отсюда сразу после выступления Риты, если бы не ждала тебя. А ты всё не выходила. «Тыц-тыц-тыц» колотило по черепу всё невыносимее, а от ядовитой светомузыки тошнило. Две девушки в ярких костюмах, украшенных с витиеватой восточной роскошью и сверкавших золотой бахромой, исполнили танец живота; смотреть на завораживающие движения их бёдер и блеск костюмов было приятно, но усталость и головная боль доканывали меня. Я света белого невзвидела в ожидании тебя.

Но стоило мне увидеть знакомую стриженую голову и тёмные очки в пол-лица, как боль начисто забылась. На тебе была белая рубашка необычного фасона – с жабо на груди и пышными воланами на манжетах, по моде восемнадцатого века. На твоих ногах блестели высокие ботфорты. Ты будто вышла из фильма «Гардемарины, вперёд!» – не хватало только шпаги, вместо которой была электрогитара.

– Сегодня будет необычная программа, – согревающе обнял твой голос моё сердце. – Вы услышите произведения мировой классики, а точнее, их переложения для электрогитары в стиле хард-рока. Такая аранжировка заставляет старинную музыку звучать современно и нескучно. Все оригинальные аранжировки выполнены мной. Надеюсь, вам понравится.

Смысл твоего стилизованного под старину костюма стал ясен. На гитаре ты играла вживую, а партии остальных инструментов звучали в записи. То, что начали вытворять на струнах твои пальцы, иначе, чем чудом, назвать невозможно. Ты заставила клубную публику визжать и пищать в восторге, и от чего – от классики! От Бетховена, Баха, Моцарта, Вивальди. Ты заставила их «тащиться» от музыки, которую в традиционном оркестровом исполнении мало кто из них вообще воспринимал.

– Антонио Вивальди, «Времена года», – бархатисто скользнул по моему сердцу твой голос, объявляя композицию.

Гитара рокотала, рыдала, смеялась, пела, кричала, звала… Гремела летней грозой, завывала зимней бурей, звенела весенними ручьями. Не дав публике опомниться, твои пальцы затанцевали на струнах под изящную «Шутку» Баха, потом были моцартовские «Реквием» и «Турецкий марш», затем – «Ода к радости» Бетховена. Проявляя чудеса скорости и ловкости, твои пальцы сыграли и стремительный «Полёт шмеля». Удивила ускоренная версия «Лунной сонаты», прозвучавшая так ново и необычно, что я её не сразу узнала. Но это было так светло, мощно, пронзительно и божественно, что по щекам у меня покатились слёзы.

Я забыла боль. Не сводя с тебя глаз, я растворялась в прекрасной музыке, которую ты заставила звучать блистательно и победоносно, сметая на своём пути преграды, захватывая в плен сердца всех и каждого. Твоя гитара излучала свет, не видимый глазу, но ощутимый душой. Свет музыки. Свет в окне.

Мои забывшие усталость ступни сами понесли меня к сцене. Широко расставив стройные ноги в чёрных ботфортах и терзая тонкими, нервными и гибкими пальцами струны, ты стояла в ореоле золотого света, лившегося у тебя из-за спины, а я – напротив тебя, с мокрым от слёз лицом. Народ вокруг весело «колбасился» и плясал, а я стояла неподвижно и исходила слезами упоения, светлыми и очистительными.

Впрочем, я стеснялась этих слёз. Чтобы скрыть их от Риты и остальной компании, я улизнула в бар. Спиртного мне больше не хотелось, и я взяла просто бутылочку воды. За спиной снова слышалось безобразное «тыц-тыц-тыц»…

– Минеральную воду без газа, пожалуйста.

Звук этого голоса властно выпрямил мою спину и окутал плащом тёплых мурашек… Да, на соседний табурет села ты. Гитара уже висела в чехле у тебя за спиной, а поверх рубашки на тебе была куртка. В том, как из-под кожаных рукавов торчали белоснежные воланы манжет, было нечто странное и забавное, но стильное: двадцать первый век соединился с восемнадцатым.

Смекнув, что ты слепая, худой как жердь бармен, хитроглазый прыщавый пройдоха, вздумал тебя обмануть. Вместо пятидесятирублёвой купюры он сдал тебе десятку. Ты, вынужденная полагаться на его порядочность, сунула её в карман, а я обалдела от такой подлости. И не могла не возмутиться.

– Молодой человек! – сказала я ему. – Вы должны были сдать пятьдесят рублей, а сдали только десять. Я всё видела.

Этот дрищ сообразил, что его поймали с поличным и отпираться бесполезно, а потому, изобразив смущённую улыбочку, принялся извиняться.

– Ох, простите, закрутился… Заказов много… Перепутал…

«Ни фига ты не перепутал, – хотелось мне сказать, – а нагло воспользовался слепотой Яны. Это такая низость, что размазать тебя по стенке было бы мало…» Но скандалить я не люблю, тем более, что десятку бармен безропотно обменял на полтинник.

– Спасибо за вашу внимательность, – поблагодарила ты.