Звонок…

– Лёня! Ты где?

Твоя сестра словно читала мои мысли. Едва мне стоило о ней вспомнить, как она немедленно позвонила.

– Привет, Саш, я дома.

– Дома?! А почему ничего никому не сказала? Я сейчас приехала в больницу, а мне говорят: выписалась. Ушла. Солнышко, надо было хоть предупредить!

Да, я представляла себе, каково было её подчинённым… Но мне, честно признаться, было бы лучше работать с ней в качестве начальницы, чем с нашей хозяйкой.

– Саш… Ну, извини… – Я медленно опустилась в кресло – тоже тёплое и родное, как любимый плюшевый медведь. – Ты – на работе, Яна – тоже… Вот я и решила никого не беспокоить. Я вполне хорошо себя чувствую.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказала Александра, смягчая тон. – Это хорошо, что ты наконец дома… Тогда я сейчас заеду, если ты не против.

Вот моё кресло и мой железный друг… Я словно целый год их не видела. Сняв с монитора чехол, я села. Пальцы вдавили кнопки на клавиатуре, а с полки на меня смотрели утёнок и его подружка. С привычным звуком запустилась «Windows». Очень хотелось что-нибудь написать – просто какой-то творческий зуд одолел меня. Только вдуматься: я набирала символы, складывая их в слова и предложения, а в воображаемом параллельном мире зацветали цветы, вставало солнце, разговаривали люди. Разве это не волшебство?

Впрочем, в ожидании твоей сестры ничего толкового написать я не могла, просто создала новый файл и смотрела на его чистую первую страницу – пока единственную. В перспективе их были десятки… Если получится, то и больше сотни. Мне хотелось жить и творить, хотя я пока не знала, что тут будет. Ни сюжета, ни идей – только смутное предчувствие, ожидание, предвкушение.

Александра пришла с букетом цветов в шуршащей обёртке – неожиданным, огромным и вызывающе роскошным, сияющим, как её улыбка, с которой она смотрела на меня. А я, растерянно взяв этот букетище, только и смогла пробормотать:

– Ой…

Александра засмеялась, сверкнув своей прекрасной улыбкой, которая не посрамила бы и голливудскую звезду. Нежно потрепав меня за уши, она сказала:

– Ну, с возвращением, солнышко. – И добавила уже серьёзно, с вечно ввергающим меня в конфуз пристально-ласковым взглядом: – Не огорчай нас так больше. Следи за своим здоровьем, прошу тебя.

Кроме цветов она принесла торт. Я открыла было рот, чтобы сказать, что, по рекомендациям врача, мне сладким злоупотреблять нельзя, но… Кто, собственно, собирался тут чем-то злоупотреблять?.. А отметить моё возвращение следовало, без сомнения. Кусочек торта мне повредить не мог… Ага, как пирату Билли Бонсу – один последний стакан рома.

– Ладно, я только на минутку заскочила – увидеть тебя, – сказала твоя сестра. – Посидим все вместе вечером, а потом я соберу свои манатки. Теперь, когда ты снова дома, я тут третья лишняя.

Мне хотелось сказать, что это не так, что она никогда не была и не будет лишней, но движение пальца Александры пресекло мои готовые сорваться с языка слова.

– Нет… Ну, в самом деле, не буду же я ночевать у вас тут на диване, – улыбнулась она. – Ну всё, давай… До вечера.

Лёгкое прикосновение губ Александры к моей щеке было овеяно шлейфом её тонкого, горьковато-холодного парфюма.

Тишина… Тиканье часов на кухне и никакого храпа, никакого шарканья шагов в коридоре. Я дома! Но тоскливо-кислый запах палаты, как мне казалось, въелся в мою одежду и кожу, и я бросила вещи в стиральную машину, а сама полезла под струи воды. Через двадцать минут, благоухая абрикосовым ароматом геля для душа, я растеклась по кровати… Как хорошо было просто лежать, каждой клеточкой нежась в родном домашнем тепле! А завтра – на работу… Эта мысль тёмной тучкой слегка омрачала радость возвращения. Неизвестно ещё, как у меня там всё сложится. Я слишком долго болела, и не исключено, что меня попросят написать заявление по собственному желанию. Хотя, конечно, не имеют права: это незаконно. Но чихать хозяйка хотела на законы: у себя во «владениях» она устанавливала свои порядки…

Но о неприятном думать не хотелось. Я открыла холодильник и критически оценила его содержимое. Какие-то магазинные салаты, полуфабрикаты, кусок пиццы… Мда, вы с сестрой питались тут без меня весьма по-холостяцки. Александра, вкалывая с утра до вечера с одним выходным, не имела ни возможности, ни сил готовить разносолы – это понятно. Но я вернулась, и я восстановлю нормальный порядок.

Ступеньки уже не убивали меня, но с покупками я, кажется, хватила лишку: пакеты получились тяжеловаты. Поднимая их к нашей двери, я сделала две остановки на отдых.

– А, здравствуй, деточка, – услышала я знакомый дребезжащий старушечий голосок. – Что-то давненько тебя не было видно… Я слыхала, ты в больнице лежала?

Галина Петровна, конечно же, попыталась выспросить обо всех деталях: с каким диагнозом я лежала в больнице, как меня лечили, какие таблетки назначили. Разумеется, она не упустила случая поведать и о своих болячках, а в заключение, как всегда, попросила коробок спичек. Это вошло уже в какой-то забавный ритуал, к которому я почти привыкла.

Да, я вернулась. И дома, слава Богу, всё было по-старому.

С каким же удовольствием я занялась домашними делами! Правда, с непривычки заколотилось сердце и на миг потемнело в глазах, но я прервалась на минутный отдых и продолжила – бодро и весело, под песни группы «Браво» из радиоприёмника: «Этот город – самый лучший город на земле…» В руках всё горело и спорилось: одновременно у меня варился суп, пеклись блинчики с творогом и пирожки с капустой, работала стиральная машина и проветривалась квартира. Когда я хорошо себя чувствую, я человек безудержной энергии и «ценных указаний» под руку не терплю – всё делаю по-своему, как умею и как привыкла. Хорошо всё-таки, что я больше не жила с отцом и мачехой…

А родные мои, похоже, даже не знали о том, что я лежала в больнице: в последний раз я говорила по телефону с братом месяц назад, и с тех пор, по своей обычной замкнутости, он не звонил, а мне по понятным причинам было не до того. А отец… С ним я разговаривала совсем давно – в начале весны. Разговор получился так себе: по случаю Восьмого марта отец был в некотором подпитии и прочёл долгую лекцию о том, как мне следует жить. По его мнению, я должна была взяться за ум – оставить «все эти глупости» и наконец найти себе нормального мужика… Всё, как обычно.

Протирая зеркало, я водила тряпкой по отражению своего лица, будто умывая себя. Небольшая бледность уже прошла – щёки разрумянились от хлопот, а глаза сияли умиротворённым светом. Глаза счастливой женщины, у которой есть бесценное богатство – дом и любимый человек. А ещё – творчество. Тот пустой файл я сохранила просто под именем «Книга», ещё не зная, как моя новая вещь будет называться, но во мне уже что-то зрело, росло и приобретало всё более ощутимые формы. Нечто заархивированное глубоко в душе, зародыш произведения, начавшее набухать семечко.

Белый тюль колыхался от дыхания лета, проникавшего в балконную дверь. Откинув его, я вышла навстречу солнечному дню, который сразу любовно обнял меня синевой неба и запустил пальцы в мои распущенные волосы. А ещё он вернул мне тебя из недр города.

Едва войдя, ты с порога обняла меня, прильнула своей щекой к моей.

– Лёнь… Не болей больше, ладно? Мне было плохо без тебя.

Это прозвучало трогательно, почти по-детски, и нежность потёрлась пушистым боком о моё сердце, согревая его. Зарывшись пальцами в твои пока ещё не остриженные волосы, я чмокнула тебя в ухо.

– Постараюсь, Утён. Я постараюсь…

Мне удалось на некоторое время отбиться от спрута и даже вернуться на работу, хотя, честно говоря, у начальства были мысли заменить меня сотрудником с более крепким здоровьем. Хозяйка относилась к нам, как к расходному материалу: пока можешь неустанно и бесперебойно работать – тебя держат, а если начинаются какие-то проблемы – до свиданья. Был некий негласный лимит на пользование больничными, и много болеющие люди у нас обычно долго не задерживались. Когда я вышла, мне ненавязчиво намекнули, что мой лимит исчерпан, а значит, если я хочу сохранить работу, больше в этом году болеть нельзя. Я пообещала постараться.

Хоть у нас и принято ругать нашу медицину, я этого делать не стану. В больнице мне помогли – можно сказать, поставили на ноги, подобрали нужные лекарства. Самочувствие улучшилось, сил добавилось, но о прежнем беспечном и безалаберном отношении к здоровью пришлось забыть: теперь мне предстояло наблюдаться у врача ежемесячно. Но это казалось мелочами, а в остальном наша жизнь вернулась в прежнее русло – работа, дача, музыка… И мы с тобой.

Ягод в этом году было меньше, чем в прошлом, яблони обещали также дать далеко не такой обильный урожай. Но даже не ради урожая я возилась в саду, а ради самого процесса. А ещё мне нравилось, когда ты играла на мне симфонии блаженства среди головокружительного танца солнечных зайчиков и запаха мяты. Я любила кормить тебя со своих губ малиной, сидеть с тобой в обнимку на веранде и смотреть, как капли дождя бьют по листьям. Файл под названием «Книга» был ещё пуст, но я не спешила: следовало дать идее вызреть.

*

«Из овражка поднимается столб чёрного дыма. Костя даёт задний ход, а я неотрывно смотрю на дым, как парализованная: страшное свершилось. Наша машина встаёт вровень с местом аварии, и Костя глушит двигатель. Вдали над лесом розовеет заря, небо чистое, как крыло ангела, безмятежно спокойные сосны щекочут его своими верхушками, а в свежем утреннем воздухе пахнет гарью и бедой.

– Ё-моё! – бормочет Костя потрясённо. – Там точно никого не осталось в живых…

Столб дыма поднимается от горящей машины, валяющейся в овражке вверх колёсами. Хоть она и объята пламенем, но я вижу, что это джип, и что когда-то он был серебристым. Лучше бы мои глаза никогда не видели белого света!»

Самый страшный, самый тяжёлый момент. Что тут ещё сказать?