Когда вы с Александрой пришли снова, я дала понять, что хочу поговорить в коридоре.

– А тебе можно вставать? – озабоченно спросила твоя сестра. В её взгляде было столько тревоги и нежности, что я от смущения не знала, куда деть глаза.

Вставать мне было, конечно, разрешено. И до безумия хотелось найти здесь какое-нибудь укромное местечко, чтобы без помех поцеловать тебя в губы, по которым я соскучилась до какого-то неистового, нервно-болезненного спазма внутри, но увы, с уединением здесь дела обстояли плохо. Разве что только где-нибудь в скверике вокруг больницы народу было поменьше, но… Третий этаж. Спуск-подъём по лестнице для меня был всё равно что упражнения на брусьях, и гулять без риска падения замертво я могла пока только по коридору.

– Слушайте, не могли бы вы купить и принести три пары берушей? – попросила я. – Желательно многоразовых.

Александра с тонкой улыбкой угадала:

– Что, соседки храпят?

– Зришь в корень, – усмехнулась я. – Только не соседки, а соседка. На редкость храпучая бабулька. Просто ужас. В храпе она прямо Шаляпин… Бас-баритон. В общем, одну пару – мне, две – для моих однопалатниц. Жалко мне их: не высыпаются ведь, потом плохо себя чувствуют. Не лечение получается, а мучение.

– Не проблема, – сказала Александра. – Но сначала попробую прозондировать почву насчёт отдельной палаты для тебя. Если не выйдет… Ну, придётся тогда покупать беруши. – Александра вздохнула, хмуря красивые брови. – Вот ведь угораздило тебя сюда попасть… Выздоравливай скорее, чижик.

И твоя сестра сердечно и крепко меня поцеловала – в щёку.

– Может, тебе ещё что-нибудь принести? – спросила ты. – Книжку?

– Лучше положите мне побольше денег на мобильный, – попросила я. – А чтиво себе я и в Интернете найду.

Пока Александра ходила разговаривать с больничной администрацией, мы с тобой стояли у окна, за которым бушевала весна. В больничном скверике цвела сирень и черёмуха, а яблони будто покрылись белой ароматной пеной. Запах я чувствовала даже здесь, сунув нос в приоткрытую створку окна.

– Интересно, там, на даче, ландыши зацвели? – вслух подумала я. – Должны бы, если всё уже цветёт. Так хочу ландышей…

– Я нарву для тебя, – сказала ты с улыбкой, больше слышавшейся в тоне, чем видимой на лице.

Дача… В этому году мы хозяйничали там без твоей мамы. Сад требовал много усилий и времени, но нынче дела у нас с этим обстояли неважно. Грядок решили много не делать: во-первых, Александра могла помогать только по воскресеньям, а во-вторых, я не очень хорошо себя чувствовала этой весной. Ввиду этого садовые работы у нас на сей раз велись по минимальной, урезанной программе. Я посадила только всё самое основное. Огурцы зеленели под плёночным укрытием, помидоры – в теплице… Морковка, петрушка и укроп были посеяны в зиму и сейчас уже взошли. Но ведь всё это нужно было поливать! А я – в больнице.

– Уть, а как там у нас в саду? Кто поливает-то? – с болью в душе спросила я. – Засохнет ведь всё. Если дождей нет, надо хотя бы пару раз в неделю…

Твои пальцы скользнули по моей руке от локтя до кисти. Скупое обозначение нежности, единственно возможное в этих условиях, будь они неладны…

– Не переживай, птенчик, не думай и не беспокойся ни о чём, тебе это нельзя. Мы с Сашей всё делаем. Саша в воскресенье, ну и я на неделе пару раз забегаю. Так что в целом даже три раза получается.

– Как же ты?..

Я осеклась на половине вопроса. Глупо было спрашивать, как ты вслепую там управляешься. Ты там с детства всё знала на ощупь, каждую пядь земли и каждый сантиметр дома.

– Да вот так, – улыбнулась ты. – Не беспокойся, Лёнь. Принесу тебе ландышей.

Между тем вернулась Александра – с неутешительными новостями.

– Нет мест… Я уж и деньги предлагала, но они, как попугаи, заладили одну песню: «Нету местов». – Твоя сестра стёрла невесёлую усмешку с лица и улыбнулась мне – тепло, с обычной своей грустноватой лаской во взгляде, притаившейся в морщинках у глаз. – Придётся тебе, Лёнечка, потерпеть.

– Да шут с ней, с палатой, – сказала я. – Нам бы беруши – и как-нибудь перебьёмся.

– Так, ладно… – Александра подобралась, принимая деловитый вид. – Сейчас съезжу в аптеку за этими затычками. Я быстро. Ясь, ты тут побудь.

Окно, у которого мы с тобой стояли, выходило на боковую сторону скверика, улица оттуда была не видна, но шум доносился. Где-то в нём утонул звук отъехавшей машины Александры – не разобрать, не выделить. Вроде бы, никто не смотрел на нас… Я взяла тебя за руку, и она ответила мне, крепко, по-родному сжав мою. Мне до слёз захотелось домой. Опостылевшая палата, надоевшие бабки… Куриный суп с тремя бледными вермишелинами на всю тарелку. А за окном – весенний ветер, волнующаяся сирень, яблоневое море.

Беруши были куплены и доставлены в кратчайшие сроки: через двадцать минут Александра вернулась и протянула мне целый пакет. А там – влажные салфетки, прокладки, лосьон, ватные диски… Несколько пачек орешков и книжка с анекдотами. Ну, и пресловутые затычки для ушей.

Мои соседки были очень рады этому полезному приспособлению и решили опробовать его ближайшей ночью. Что же из этого вышло?

Автор сих строк, заблаговременно вставив беруши куда следует, отвернулась к стенке и бороздила просторы Интернета на утлом челноке мобильного телефона. Это было маленькое окошко в кибер-мир, но что поделать – другим автор сейчас не располагала. Почувствовав отяжеление век, автор спрятала телефон в застёгивающийся на пуговку карман пижамы и незаметно, мягко соскользнула в сон…

Сначала спалось автору вполне благополучно, но потом вдруг приснилась пилорама. Причём какая-то неисправная, хрипящая, дребезжащая низким звуком и зажёвывающая доски. Открыв глаза и очутившись в ночном сумраке палаты, автор вынула из одного уха затычку, чтобы понять, что вокруг происходит.

Палату наполнял оглушительный храп, но на сей раз Колобок была ни при чём. Звук раздавался с кроватей Мудры и Петельки, у которых под действием снотворного расслабились все мышцы, в том числе во рту и носоглотке. Причём если Колобок была Шаляпиным, то эти бабули претендовали на имена Хосе Каррераса и Пласидо Доминго, так как храпели тенорами. («Core, core ‘ngrato, t’aje pigliato ‘a vita mia…»**) Что касалось баса, то его обладательница этой ночью оказалась в нашей шкуре – ворочалась и кряхтела, слушая неподражаемое бельканто: видимо, ей не удалось вовремя заснуть, а теперь, судя по всему, было уже и не суждено. А что же автор? Автор уткнулась лицом в подушку и затряслась – от смеха.

Дверь приоткрылась, и снова заглянула всё та же женщина из соседней палаты.

– Да етить-колотить, сколько уже можно это слушать? – громко и сердито зашептала она. – Мне тишина нужна, чтоб спать, а с вами ни хрена её не дождёшься!

Отсмеявшись в подушку, автор нащупала в пакете круглую пластиковую упаковку с берушами (благо, Александра запасливо купила несколько пар вместо заказанных трёх).

– Вот, возьмите… Затычки для ушей.

Женщина, недовольно бурча, взяла беруши и удалилась к себе, а автору опять потребовался глушитель смеха в виде подушки.

*

«Она говорит:

– Вот улыбаешься ты – и хотя за окном снегопад, а кажется, будто весна.

От её взгляда у меня внутри что-то сжимается, да так, что я еле могу дышать.

– Вы приехали только для того, чтобы сказать мне это? – бормочу я.

– Да, – отвечает она.

Нет, за этим ничего не следует. Мы стоим у окна, Диана Несторовна курит, а я чищу мандарин. Предлагаю ей, но она отказывается. Говорит зачем-то:

– Извини, что нагрянула вот так, без приглашения.

– Ну что вы, я очень рада вас видеть, – отвечаю я.

Она смотрит так, что я опять смущаюсь.

– Ты это серьёзно, лапушка? – интересуется она. – Или так, из вежливости?

– Совершенно серьёзно, – киваю я.

От смущения у меня на лице расплывается улыбка, к щекам приливает жар; наверно, у меня дурацкий вид, потому что Диана Несторовна смеётся. В её взгляде проступает нежность».

Диана, обладая не внешностью, но характером твоей сестры, всё время смущает главную героиню «Слепых душ» этой нежностью во взгляде. О самом сокровенном – о чувствах – она молчит, совсем как Александра, и героине поначалу не приходит и в голову, что за этим взглядом может стоять что-то большее, чем симпатия и покровительственно-родительское отношение. У Дианы, как и у твоей сестры, сильно развито чувство ответственности – и за родных, и просто за тех, кто, по её мнению, нуждается в заботе. Она – та самая «каменная стена», за которой будет надёжно и безопасно всякому, кого сестре Альбины (и твоей сестре тоже) вздумается взять под своё крылышко.

Но эта нежность в глазах… Не смеющая себя назвать, заявить о себе вслух, всё время отступающая в тень и вместо красивых слов протягивающая руку помощи, когда это требуется. Настя старается об этом не задумываться, а я – задумываюсь. Александра – потрясающая, красивая, сильная, пробивная, энергичная и обаятельная, и, не встреть я тебя, кто знает, как всё сложилось бы.

Но пока я пишу первый вариант романа – с несколько скомканной и торопливой концовкой, из которой не вполне понятно, как сложится личная жизнь главной героини в дальнейшем. Диана вроде бы рядом, но Настя не подпускает её к себе слишком близко, объясняя это тем, что она устала от отношений; расставание с Костей прописано скупо и схематично, всего несколькими фразами, тогда как во второй редакции финал будет значительно расширен. То, чему суждено заставить меня внести эти изменения, пока не произошло, но произойдёт.

ПОСЛЕ окончания работы над первой версией романа.

« – Здесь так хорошо, тихо, – говорит Диана. – Вот бы здесь отдохнуть… Я так устала! Что ты так на меня смотришь, лапушка?

Вместо ответа я останавливаюсь посреди аллеи и обнимаю её. Слёзы душат меня, но это оттого, что она бесконечно дорога мне – она, которой подчинённые боятся как огня, с которой мужчины едва ли могут потягаться, и о которой Галя сказала однажды: «Как ты сумела её приручить?» Я делаю то, что не осмелился бы сделать, пожалуй, больше никто – тру и грею ладонями её уши, потому что она не признаёт шапок, какой бы трескучий мороз ни стоял. Мне она позволяет эту вольность, закрыв глаза и улыбаясь, но, будь мы на работе, ни о чём подобном не могло бы быть и речи. Там она – единовластная царица, а я – одна из её подданных, причём далеко не самая приближённая».