– Димасик, не надрывайся, пусти его, – сказала она с беспокойством. – Ничего, Денис справится сам… Уложит его как-нибудь. Ох, ну надо ж было ему так нахрюкаться, а?!

– Мам, да нормально всё, – ответил Дима. – Проспится, завтра человеком будет.

Денис временно усадил отца в кресло, а Дима раздвинул диван и постелил постель. Светлана же не пошевелила и пальцем – только отдавала ценные указания, руководя погрузкой полубесчувственного тела на диван. Когда отца под белы рученьки водворили на брачное ложе, она поморщилась:

– Я с ним, пьяным, не лягу… Денис, это кресло тоже раскладывается?

– Да-да, – пропыхтел мой брат, укладывая свесившиеся ноги отца на диван.

– Ну, вот на него и лягу, – решила Светлана. – А то он беспокойный. Димасик, за такси рассчитался?

– Рассчитался, рассчитался, – ответил тот.

Я стояла, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки. Вот оно что… Значит, Димасик. Я не удосужилась познакомиться с семьёй моей тогда ещё будущей мачехи, и вот – сюрприз. Признаться, меня охватили недобрые предчувствия.

Увидев и узнав меня, Дима, по-видимому, испытал похожие чувства.

– Ну, привет, брателло, – усмехнулась я.

– Привет, – ответил он как-то настороженно, оттопырив карманы кулаками.

– Что, тоже к нам переезжаешь?

К счастью, Димасик жил у бабушки, после смерти которой ему должна была достаться её квартира, а вот его сестра, как выяснилось, намеревалась вместе с мужем и ребёнком вернуться домой – в квартиру матери. Живя с родителями мужа, она плохо ладила со свекровью, и молодой семье был нужен свой дом. Светлана переселялась к нам с отцом, освобождая для них жилплощадь.

Ночь прошла беспокойно. Отец стонал и метался, скрипел зубами, а потом что-то глухо бухнуло, будто упал мешок с картошкой: это отец скатился с дивана на пол. Я из своей комнаты слышала, как Светлана, кряхтя, пыталась затащить его обратно, но и пальцем не двинула, чтоб ей помочь. Пусть сама теперь с ним надрывается. Хотела мужа? Получите, распишитесь.

Утром у отца был отходняк. Светлана вилась вокруг него, слащаво щебеча, сюсюкая и предлагая чай с мятой и чабрецом, но он упорно требовал пива. Маман обратилась ко мне, но я, не отрываясь от компьютера, ответила:

– Извините, мне сейчас немного некогда. Да и покупать пиво страдающему с похмелья мужчине – обязанность жены.

Светлана возмущённо фыркнула:

– Вот ещё! Я не девочка на побегушках. Соизволь оторваться от своего интернета, никуда он от тебя не денется!

Но я не собиралась сдавать позиции. В итоге отец со стонами и кряхтением засобирался в магазин:

– Етить-колотить, две бабы в доме – а всё равно всё приходится делать самому! Тьфу!

Чай с травами Светлана выпила сама, а к нему ещё и две таблетки анальгина. Этой ночью ей было, разумеется, не очень-то до сна. Я тоже не слишком выспалась, но меня грело предвкушение встречи с тобой.

Оставив молодожёнов наслаждаться обществом друг друга, я вышла на улицу и вдохнула весеннюю свежесть. В сердце тупо пульсировала боль: Рита… Но я больше ничем не могла помочь.

И вот, твои тёплые руки завладели моими озябшими пальцами, а губы пылко и жадно прильнули к моим. С наслаждением отвечая на поцелуй, я обняла тебя за шею и не обращала внимания на прохожих… К чёрту всё и всех. И отца, и маман, и Димасика… Были только мы, одна большая кружка кофе на двоих и твоя гитара.

9. ОПЕРАЦИЯ

Я снова включаю машину времени и перемещаюсь чуть вперёд, оставив ненадолго Риту и семейные неурядицы в прошлом.

Всё начинается с обычной простуды. Коварная весна то пригревает, заставляя одеться полегче, то бьёт внезапным холодом, а солнце лишь притворяется ласковым: за его спиной орудует пронизывающий до костей ветер.

Всё воскресенье с раннего утра мы проводим на даче: настала пора весенней уборки. Нужно сгрести и сжечь прошлогодние листья, вырезать в малиннике сухие и старые ветки, то же самое – со смородиной и крыжовником. Основную работу делаю, конечно, я, а ты помогаешь в меру своих возможностей.

День яркий и солнечный, на небе – ни облачка, и кажется, что уже совсем тепло. Утром зябко, и у меня мёрзнет нос, но к полудню, поработав, я разогреваюсь и даже потею. Деревья ещё голые, но в почках пульсирует молодая жизнь… Смородиновые почки – восхитительно ароматные, но в некоторых – неестественно раздутых и круглых – зимует клещ. Их нужно ощипать, и эта задача как раз тебе по силам. Твои зрячие пальцы скользят по веточкам и безошибочно находят поражённые почки.

У меня уже скопилась целая куча малиновых веток, но ты занята смородиной, и я тащу их сама. Проходя мимо тебя, легонько шлёпаю по твоей обтянутой старыми рабочими джинсами попе: стоя у куста, ты загородила всю дорожку, по которой мне надо пройти.

– Ну-ка, пропусти.

Нет, я могла бы, конечно, пройти и другой дорогой – места много, но я делаю это нарочно, просто чтобы потискать тебя. Ты реагируешь моментально – ловишь и крепко прижимаешь меня к себе. Твои пахнущие смородиной пальцы касаются моей щеки, улыбающиеся губы приближаются…

– Тьфу ты!

Обниматься вместе с охапкой сухих малиновых веток – весьма рискованное занятие: можно выколоть ненароком глаз.

– Подожди, пусти… Я брошу их в кучу.

Ты выпускаешь меня, но напряжённая струнка желания просыпается и начинает настойчиво петь. Сухие ветки с треском превращаются в пепел, полыхая на костре, туда же я бросаю и листья. Но они сыроваты, от них валит густой грязновато-белый дым, который ест глаза. Мне больше нравится нюхать пальцы, пропахшие тёплым, терпко-летним запахом смородины.

Не обходится и без происшествий. Сгребая листья из-под вишни, я умудряюсь запнуться о трубу и растянуться. Ты далеко – ощипываешь смородиновые почки, но треск моего падения заставляет тебя насторожиться.

– Лёнь?

– Да ничего, всё нормально, – пыхчу я, поднимаясь.

Но небольшое головокружение и тупая, ноющая боль в затылке подсказывают, что пора принимать лекарства. Не то чтобы я любила глотать таблетки, но без них я не могу: когда зашкаливает давление, это не даёт нормально жить. Гипертония почечного происхождения – самая гадкая и тяжёлая, она может настигнуть тех, кому нет ещё и тридцати лет, но я пока справляюсь – ради тебя. Когда ты рядом, я летаю, как на крыльях, и сам чёрт мне не брат. Я живу, работаю и люблю.

Но ты чувствуешь меня порой лучше, чем я сама.

– Лёнь, ты не устала? – беспокоишься ты. – Может, отдохнём, перекусим?

Это хорошая и своевременная мысль: иногда я так увлекаюсь чем-то, что меня надо притормаживать принудительно. Ты тонко чувствуешь момент, когда пора сказать «стоп». Мы идём в дом.

Увы, мой любимый напиток, кофе, мне противопоказан, и теперь я пью только слабенький чай или травяные отвары. Я завариваю чай из смородины, мелиссы, ромашки и малины, действительно понемногу начиная ощущать усталость. Ноги подрагивают в коленях, руки всё роняют, а между тем, день ещё в самом разгаре, а дел – море. Надо дожечь листья, довырезать сухостой в малиннике… Много чего ещё. Мне нельзя расклеиваться и падать без сил, поэтому – перерыв.

Я люблю дачу. Не могу простить Денису продажи нашего сада… Хотя, конечно, в том, чтобы ютиться с семьёй в однокомнатной квартире, тоже мало весёлого, но иногда я очень скучаю. Новые хозяева выкорчевали половину всего, что у нас росло, чтобы отгрохать двухэтажный коттедж… Хоть ты и сказала: «Всё моё принадлежит и тебе», – но на твоей даче я чувствую себя лишь гостьей, а не хозяйкой. Но всё равно я её очень люблю: она – мой райский уголок покоя и отдохновения.

Пахнущие смородиной пальцы расстёгивают пуговицу на моих джинсах, тянут вниз молнию. Плевать на шум в голове: струнка желания поёт на самой высокой ноте, требуя нашего соединения. Мы молоды, и мы любим наслаждаться жизнью и друг другом.

Твои пальцы играют на мне так же искусно, как на струнах, и моё тело отзывается симфонией блаженства. Я хочу доставить немного удовольствия и тебе, но ты, щадя меня, делаешь всё сама – на моём колене.

– Костёр, наверно, уже погас…

Но вставать прямо сейчас у меня нет сил, а в голове звенит до тошноты. Это пройдёт, скоро мне станет лучше, но в ближайшие несколько минут я ни на что не способна. Широкий диван даже в сложенном виде вмещает нас двоих – если прижаться друг к другу потеснее. Мы лежим с переплетёнными ногами и пальцами рук, и срывающееся с приоткрытых губ дыхание тепло смешивается в уютном тесном пространстве между нашими лицами. А солнце льётся в окна, весна предупреждает: любовь – сладкий яд в крови.

Разомлевшая от этого яда, я дышу на твои губы. Они приоткрываются и щекочут мои. Я глотаю твои поцелуи, как самое лучшее и действенное лекарство, упиваюсь ими, как самым вкусным лакомством, и время тянется солнечно-медовой нитью. Баловство твоих пальцев под моим свитером заставляет меня захихикать от щекотки и соскользнуть с дивана.

– Ой, Утён, всё… Там пора подбросить.

Но работать уже неохота. Я сажусь на самом солнцепёке и млею, как кошка, пока в костре дотлевают угольки. Моя одежда и волосы пропахли дымом и нагрелись, и мне кажется, будто так пахнет само солнце…. Но куча веток ещё ожидает сожжения, и я кое-как заставляю себя встать и пойти за ними. Едва малиновый сушняк касается раскалённых головешек, как сразу – пых! – воспламеняется, и умерший было огонь воскресает, как Феникс. Я бросаю в костёр и ощипанные почки смородины. Потом надо будет побрызгать кусты средством от вредителей.

Я устала, и ты сама собираешь вырезанные мной ветки. У тебя это получается не так быстро, но вполне ловко: каждый сантиметр участка ты знаешь наизусть. В вишне тоже много сушняка, но там нужно поработать пилой, а я сегодня уже что-то выдохлась.

– Я спилю, – предлагаешь ты. – Только подсказывай мне, что и где.

Я беру твою руку и кладу на сухой вишнёвый ствол толщиной в два пальца. Ты ощупываешь его, примеряешься, встаёшь поудобнее, и пила вгрызается в сухую древесину.