– Спасибо, девчонки, – сказала я.

Что ещё я могла сказать? Меня тронул сам факт поздравления, не песня. Я равнодушна к современной эстраде, а любовь к тебе заставила меня полюбить и твою музыку. И когда на сцену вышла ты и сказала: «Лёнь, с днём рождения», – всё окружающее для меня перестало существовать. Остались лишь твоя гитара и голос.

Было ли дело в твоём выборе песен или в том чувстве, которое наполняло твой голос, но всё твоё выступление звучало, как признание в любви – каждым словом, каждой нотой. Растворяясь в нём, я забылась и вздрогнула лишь тогда, когда случайно заметила взгляд Риты. Никакого слова, кроме «странный», я тогда к нему подобрать не могла. Как туча, закрывшая солнце, это выражение омрачило Ритино лицо. Ещё минуту назад она сияла, довольная своим выступлением, а теперь сидела, как потерянная или погружённая в какое-то подобие транса. Лариса что-то сказала ей на ухо, и Рита рассеянно кивнула и вяло улыбнулась.

В коротком промежутке между твоими песнями лопоухий друг Ларисы, Дима, вдруг ляпнул:

– Я слышал, что она, – он кивнул в сторону сцены, – это… как бы… нетрадиционной ориентации.

Досужее любопытство и усмешка были написаны на его ушастом лице, а в его голосе мне почудилась лёгкая нотка презрительности. Впрочем, на последней настаивать не буду: это моё субъективное впечатление. Но как бы то ни было, мне хотелось взять этого Чебурашку за оба локатора и припечатать мордой об стол – за вот этот пренебрежительный тон, которым он посмел говорить о тебе. Но у тебя нашёлся защитник.

– Гы-гы, – ответил Паша, – да какое тебе дело до её личной жизни? Ты слышал, что она вытворяет с гитарой? Во-от, гы-гы… Она – талантище, а всё остальное – фигня. Гы.

Дима хмыкнул, почесал ухо.

– Ну, не знаю… Хорошо играет, но я б не сказал, что как-то особо… – Он явно не собирался сходу признавать свою неправоту.

– Что б ты понимал в колбасных обрезках, гы, – усмехнулся Паша. – А ты попробуй вот на таком уровне сыграть без глаз, вслепую… Посмотрим, что у тебя выйдет, гы-гы-гы! Планктон офисный.

– Так она что – слепая? – удивился Дима.

– Ага. – Паша закурил, откинувшись на спинку стула. – Как Джефф Хили. Знаешь такого?

Дима замялся. Паша хмыкнул.

– Ну, а Стиви Уандера хотя бы? Тоже великий слепой.

– Стиви Уандера слышал, но не знал, что он слепой, – признался Дима.

Он заткнулся, а мне очень хотелось пожать Паше руку. Мелированные волосы, серьги в ушах, пирсинг в губах и кислотный стиль одежды не всегда могут означать широту взглядов, но в случае с ним было именно так. Пусть его пробивало на «гы-гы» после каждой фразы, пусть у него был вечно плавающий, «обкуренный» взгляд, но мысли он высказывал вполне здравые.

Ты допела и умолкла с загадочной полуусмешкой на губах, чуть опустив гриф гитары и слушая вопли восторга, которыми надрывалась публика. Но что-то повисло в пространстве, внезапно загустевшем, как патока. И я знала, что именно: ты ждала меня.

Локаторы Димы возмущённо торчали: «Она – нетрадиционной ориентации». Паша презрительно курил: «Что бы ты понимал в колбасных обрезках». Лариса с Олей бездумно пили коктейли, попсово щебеча, а Рита сидела, словно выброшенная на берег после кораблекрушения. Я встала и пробралась сквозь толпу – к тебе. Будь что будет.

– Спасибо, Утёнок. Я тебя люблю.

Эти слова слышала только ты, но вот соприкосновение наших рук видели многие. А потом все увидели наши объятия в свете прожектора. Мы разве что не поцеловались на сцене, и только слепой (прости!) не увидел бы, что ты – моя, а я – твоя. По крайней мере, мне тогда казалось, что все всё поняли.

– Сбежим отсюда? – шепнула я тебе.

– Ну что ты, гуляй ещё, – улыбнулась ты. – Сегодня твой день.

Я взяла тебя за руку.

– Пойдём к нам за столик.

Ты колебалась:

– Не знаю, найдётся ли там для меня место…

– Тебе везде найдётся место, – заверила я.

Я помогла тебе сойти со сцены и гордо повела к столику. Ещё б я тобой не гордилась! Паша ставил тебя на одну доску с Джеффом Хили и Стиви Уандером, а для меня ты была выше всех.

Я уступила тебе свой стул, а для меня нашёлся ещё один. Гитару ты разместила на коленях, хотя, честно признаться, мне очень хотелось устроиться там самой. Но я на такой вызывающий поступок не решилась. Впрочем… Судьба тут же представила мне новый случай, чтобы «отличиться».

– Шикарно, просто шикарно, – развязно, с сигаретой в зубах, похвалил твоё выступление Паша. – Респектище и уважуха тебе за талант, Яныч. Гы-гы… Разреши пожать руку гениального музыканта, гы.

Ты обменялась с ним рукопожатием, от предложенной сигареты отказалась, а коктейль взяла. Лариса и Оля с почти детским любопытством глазели на тебя, но не потому что видели впервые: впервые им, вероятно, довелось видеть девушку нетрадиционной ориентации – вживую, лицом к лицу. У лопоухого бойфренда Ларисы, видимо, свербело в одном месте, потому что он, поводив между мной и тобой пальцем, как в считалке, спросил:

– Вы, это… Типа, вместе, да?

Удовлетворяя его любопытство и своё желание совершить сегодня нечто «этакое», я сказала с достоинством (как мне казалось):

– Да.

– Смело, – вот и всё, что он мог сказать.

Даже в бухающей по мозгам, ядовито-яркой какофонии клуба можно было порой услышать тишину – свою, локальную, за отдельно взятым столиком. Повисшую паузу разрядил своим гыгыканьем Паша:

– Молодцы, девчонки. Я рад за вас. Мэйк лав, нот уор*. Это главное в жизни. Любовь, какая бы она ни была.

– Звучит как тост, – сказала я.

– Гы-гы-гы, – согласился Паша. – За это стоит выпить!

Может быть, выпитые коктейли придали мне смелости сказать то, что я сказала, а может… Не знаю. А ты молчала с гитарой на коленях – молчала запретную песню свободы и любви. Ты не сказала ни слова в поддержку, но я знала, что ты – со мной. «Пить надо меньше», – усмехнулся голос трезвой осторожности, но я презирала его.

Все выпили, в том числе и ты. А Рита даже допила до дна свою банку с пивом одним духом. Сделала она это как-то залихватски и отчаянно, и в этом чувствовалась странная и холодящая кровь безысходность. Так пьют, наверно, перед смертью, подумалось мне.

Я порядком набралась в тот вечер, и ты провожала меня домой. Когда мы шли по улице под одним зонтиком, ты усмехнулась:

– Ты хоть сообразила, что ты сегодня совершила каминг-аут? Вот так взяла и…

– А… К чёрту всё, – засмеялась я с пьяненькой бесшабашностью. – Надоело притворство.

И поцеловала тебя на пустой автобусной остановке.

Наутро, протрезвев, я была, конечно, в ужасе от своего поступка. Ни фига себе, отметила день рождения… Сделала себе, так сказать, подарочек. Как я посмотрю в глаза людям? А особенно – Рите?

…Перейдя в новую школу, я сразу же попала в аутсайдеры. Период первичной изоляции, своеобразного «карантина», когда ко мне просто присматривались, занял весь учебный год, но уже тогда стало ясно: я – ботанка. То есть, отличница и тихоня, у которой все списывают, но с которой никто не хочет дружить.

Никто, кроме Риты. Девочка с толстой тёмной косой и светлыми голубыми глазами подсела ко мне и предложила свою игру – если помнишь, были такие отечественные игрушки, «Ну, погоди!», где волк ловил яйца. Рита тоже была тихоней, но не отличницей, а середнячком. Добрая и отзывчивая, она сразу протянула мне руку дружбы, которая находилась в моей, пока в седьмом классе не пришла ещё одна новенькая девочка – Катя. Она быстро взяла в оборот пассивную и внушаемую Риту, и я осталась практически одна. Меня Катя пыталась эксплуатировать в плане списывания, но с ней я проявила твёрдость. Не дала. Но врага в лице Кати я не приобрела: эта девочка была хитрой, но не злопамятной и не заносчивой, как некоторые «звёзды» нашего класса. На лидера она не тянула, лишь приспосабливалась там, где выгоднее.

К одиннадцатому классу Катя выросла в красотку с почти модельной внешностью, недалёкую в плане интеллекта, но изворотливую и практичную. Рита выглядела скромно, по-прежнему плетясь не совсем в хвосте класса, но и не в первых рядах, ну а я… Выкрасилась в блондинку и стала строить из себя неприступную леди. Катя с Ритой делали то, что было модным – восхищались Брэдом Питтом. Точнее, восхищалась им Катя, а Рита повторяла за ней. А меня не интересовали секс-символы. Я любовалась… нашей учительницей физики.

Ты можешь подумать, что Катя навсегда украла у меня дружбу Риты; нет, жизнь всё расставила по местам. После окончания школы их пути разошлись, чтобы больше не пересекаться, и вот тогда-то Рита вспомнила обо мне. Учёба в разных вузах не помешала нам снова стать подругами, ходить друг к другу в гости и гулять вместе. Мы пробовали пиво и сигареты, беседовали допоздна на философские темы, и само собой так выходило, что парней на нашем горизонте не появлялось. У Риты не было компьютера, а у меня был, и я, как преданная подруга, готовая поделиться всем – вплоть до последней дискеты, помогла ей с курсовой работой. Да что там помогла – я практически за неё всё продумала и написала, а она только прилежно печатала под мою диктовку на моём же компьютере и… получила «пять».

Рита принимала мою помощь как должное, а я, пропитанная высокими идеями, великодушно ей эту помощь оказывала. Правда, частенько я скатывалась в откровенно назидательный тон и покровительственное обхождение, но Рита смиренно принимала мои замашки патронессы как неизбежную издержку общения с умной подругой. Как раньше она восхищалась исполнителем роли вампира Луи вслед за Катей, так и сейчас она покорно кивала, слушая мои наставления. Суть её оставалась неизменной и сводилась к исполнению роли ведомой на верёвочке овечки, но я, прекрасно отдавая себе отчёт во всём, что касалось личности моей подруги, продолжала любить её… Или думать, что люблю. Как сказал классик: «Привычка свыше нам дана: замена счастию она».