— Я не могу появиться в ней дома, — сказала я ему.

— Тогда брось ее, прежде чем пойдешь домой, — небрежно ответил он.

Я тихо стояла, пока он помогал мне ее надевать. Он убрал мои волосы с воротника и застегнул молнию на мне, как будто я была маленьким ребенком. Затем отошел.

— Ну, прощай, — сказала я, отчаянно желая, чтобы продлились эти последние мгновения.

Он ничего не ответил. Просто кивнул и открыл дверь, его рука так сильно сжала ручку двери, что костяшки пальцев стали белыми. Я не хотела уходить, но мои ноги двигались сами собой, как только я вышла за порог, спустилась по ступенькам и прямиком направилась к такси. Я автоматически улыбнулась мужчине по имени Сэм, когда он закрыл за мной дверцу.

Он опустился на водительское сиденье, я повернула голову и посмотрела на Ноя. Его высокая фигура заполнила почти весь дверной проем, он стаял темный и таинственный. Я подняла руку и помахала, но он не помахал мне в ответ. Затем машина двинулась и мне захотелось закричать, чтобы он остановился, и оставил меня с ним, где я и должна быть.

Но я не стала.

Я просто сидела в салоне онемевшая и молчаливая, пока мы почти не доехали до моего дома. Вот когда мое чувство самосохранения топнуло ногой, я наклонилась вперед и попросила Сэма высадить меня за квартал от моего дома.

— У того почтового ящика будет отлично.

Вот как я здесь оказалась, в квартале от своего дома, закутываясь в куртку Ноя. Холодный октябрьский ветер треплет мои волосы, я делаю первый шаг в сторону места, которое называю своим домом и мои ноги начинают сами двигаться. Я делаю еще один шаг и еще один. С каждым шагом мое тело приходит в себя. Я сделала то, что хотела, это была самая прекрасная фантазия, о которой я могла мечтать, но теперь все закончилось, и настоящая жизнь начинается снова.

Когда я прохожу уже половину квартала, снимаю куртку, но не могу заставить себя ее выбросить. Я сворачиваю ее и иду дальше по тротуару. У меня руки чешутся выбросить. Если меня поймают... начнется настоящий ад, расплата ждет не только меня, но и Ноя тоже, но мое сердце не позволяет мне выбросить его куртку. Это единственное, что у меня осталось от него.

Как только я ровняюсь с домом моей лучшей подруги Лины, я проскальзываю в ее садик перед домом и опускаю куртку в синий контейнер для переработки отходов, стоящий на углу. Сегодня его должны забрать. Я знаю, что грузовики приезжают в середине дня. Я либо вернусь через пару часов и заберу куртку, либо позвоню Лине и попрошу ее забрать и спрятать для меня, пока не поздно.

Приблизившись к своему дому, я достаю мобильный телефон и звоню бабушке. Несмотря на то, что всего лишь пять тридцать утра, она отвечает на первый же звонок, словно не спала. Бабушка просыпается в четыре каждое утро, чтобы прочитать молитвы. Она молится за душу моего отца.

— Таша, — говорит она.

— Ба, ты можешь мне помочь?

Секунду она молчит. Потом резко выдыхает и говорит:

— Конечно.

Я иду к стене с задней части дома и жду на противоположной стороне тротуара. Ворота имеют камеры видеонаблюдения, которые работает 24 часа в сутки, но только на стенах камеры поворачиваются на 180 градусов. Так что, если вы правильно высчитаете время или будете подальше держаться от стены, вы никогда не попадете в поле их видимости. Я жду, скрываясь за вишневым деревом. Через пять минут веревочная лестница появляется на стене, и я бегу к ней.

У меня меньше чем 45 секунд, прежде чем камера вернется на это же место. Я бегу через дорогу и поднимаюсь проворно по лестнице. Я занимаюсь этим с шести лет. Я прыгаю, пружиня на траву, и тяну лестницу за собой. Вместе с ней я несусь к старому тисовому дереву. Все заняло десять секунд. Я наклоняюсь к корням дерева и дергаю за спрятанный в траве металлический крюк. Я дергаю еще раз, но он застрял.

Дерьмо.

Осталось пять секунд.

Я упираюсь ногой и стараюсь его потянуть, но он отрывается, и я выкидываю его. Прижав веревочную лестницу к груди, я перекатываюсь по земле, прячась за дерево. Прислоняюсь спиной к нему. Мое сердце так стучит, адреналин кипит в венах, но я улыбаюсь. Три ротвейлера лижут мне руки и лицо.

Я сделала это.

Я тихонько разговариваю с ними, поглаживая их мускулистую натренированную спину и достаю из кармана кардигана маленькие вкусняшки.

— Вперед. Марш отсюда, — говорю я им, и они рысью несутся прочь, продолжая охранять периметр дома.

Я встаю, выжидая, пока камера не сделает свой поворот, прежде чем бегом пуститься к дому. Я забрасываю веревочную лестницу в черный полиэтиленновый мешок и отряхиваюсь. Слава богу, что нет дождя. Хотя я и поехала к нему в дождь, но катаясь по мокрой земле, я бы была в жутком виде. С пакетом я спокойно захожу вхожу в дом на кухню.

Здесь никого нет, кроме ба. Она сидит за кухонным столом в толстом халате, который надевает, когда собирается ложиться в постель. Ее короткие жесткие с сединой волосы растрепаны, на губах нет помады. На столе стоит чайник, две чашки с блюдцами. Я подхожу к столу, бросаю пакет на пол и сажусь перед ней. Молча она наливает чай в чашки.

— У тебя назначена сегодня примерка свадебного платья? — спрашивает она по-русски. Баба — единственная, кто говорит со мной по-русски.

— Да.

— Во сколько?

Я смотрю на пар, поднимающийся от чая.

— В половине двенадцатого.

Она передвигает сахарницу ко мне.

— Где ты была?

Я поднимаю взгляд к ее глубоким, темным глазам. Они такого же цвета как у папы, но у него холодные глаза, таящие опасность, у бабушки — добрые, в них виднеется беспокойство.

— Я была с мужчиной, — тихо признаюсь я.


11.

Таша Эванофф

В ее глазах появляется страх и растерянность. Она кладет дрожащие руки на столешницу.

Я люблю свою бабушку, и хотя я заранее знаю, что она не одобрит мой поступок, если честно, я не ожидала, что она так будет реагировать... так испугается за меня. Я не собиралась причинять никому вреда или неудобств. Я всего лишь получила то, что хотела лично для себя, и я старалась быть осторожной, чтобы никто не пострадал и не было никаких последствий. Я протягиваю к ней руки и накрываю ее.

— Ох, ба, пожалуйста, не расстраивайся и не пугайся, — умоляю я. — Ничего плохого не случилось и не случиться. Я хотела его очень долгое время, года и очень бы сожалела потом, если бы у меня не было этой ночи, но сейчас, она у меня есть, и я могу двигаться дальше. Я оставлю все это в прошлом, и опять стану послушной дочкой своего папы.

Она медленно моргает.

— Ты хотела его долгое время, года? — повторяет она как в тумане.

— Да, в течение очень долгого времени.

Она качает головой не веря.

— Я столького еще не знаю о тебе, Solnyshko?

— Ты знаешь обо мне все, баба. Этого хотело мое сердце, — я улыбаюсь. — Это также, как ты иногда очень хочешь свою smokva.

— Smokva? Да, мы так называли сушеные райские яблочки в нашей деревне, — говорит она, и ее глаза становятся немного отрешенными, видно от воспоминаний. — Они стоили очень дорого, но я ни разу не карабкалась по стене в середине ночи, и... не рисковала жизнью другого человека.

Я убираю свою руку от нее.

— Папа никогда не узнает.

Она качает головой.

— Тебя могли поймать… или кто-то мог увидеть тебя.

— Нет. Я была очень и очень осторожна. Я никому не говорила. Ни маме, ни тебе.

Она горестно вздыхает.

— Ты знаешь, первоначально smokva была сушеным инжиром, и поскольку он очень дорого стоил для обычного человека, у кого-то появилась идея варить в меде или сахарном сиропе местные яблоки, айву, сливу или рябину? Smokva — это заменитель инжира для бедного человека. Тебе не нужно иметь заменитель, Таша. Ты можешь получить реальную вещь на самом деле.

Я смотрю ей в глаза и шепчу:

— Я и получила реальную вещь на самом деле, ба. Это было настолько реально. Все, что будет после него, будет заменителем.

Ее глаза расширяются и у нее перехватывает дыхание.

— Кто он?

— Ты его не знаешь.

Она прищуривается, сейчас она очень похожа на папу.

— Но мой сын его знает?

Я киваю.

Она резко втягивает воздух.

— А не может этот мужчина рассказать о тебе или кому-то похвастаться?

Я отрицательно качаю головой.

— Он не ребенок. Он понимает, что это может стоить ему жизни.

— И он не будет создавать проблем?

Я снова киваю.

— А когда ты снова встретишься с ним?

— Никогда, — говорю я совсем тихо. Я вижу, что моя ба выглядит испуганной. — Никогда, — расстроенно говорю я, — теперь я знаю, каков сушеный инжир на вкус.

— О, Solnyshko, ты даже не представляешь, что ты наделала.

— Я ничего не наделала. Это было всего лишь раз. Я сделала это лично для себя. Вся моя жизнь была одним длинным Великим постом, и я впервые не отказала себе в удовольствии.

— Ты думаешь, что попробовав плотские удовольствия, ты вот так легко сможешь от них отказаться, никогда не оглядываясь при этом назад? Ты своими действиями пробудила демона желания.

Мы обе в упор смотрим друг на друга, когда дверь на кухню вдруг резко открывается. Мы обе подпрыгиваем, повернув головы. В дверях стоит отец. И на нем по-прежнему вчерашняя одежда. Мой отец — лысеющий, небольшого роста, тучный мужчина. Если вы увидите его на улице, даже не обратите на него внимания, но если мимолетно вы случайно загляните в его черные глаза, молча содрогнетесь. С таким же успехом вы можете заглянуть в глаза насекомого. Нет в них нет злости, просто там ничего нет, ни единой эмоции, полностью бездушные. Этот человек может убить другого человека, испытывая такие же эмоции, словно он чихнул или пошел отлить.