– Вставай, Мардо. Надо ходу делать, сейчас народная милиция явится.

Митька медленно, ругаясь сквозь зубы, начал подниматься, но тело не слушалось его, лохматая голова бессильно падала в пыль. В конце концов парни цыгане попросту подхватили его и дунули в переулок – и вовремя, потому что поблизости уже слышался тяжёлый топот сапог.

– Хоть как-то сам идти можешь? – едва переводя дух, спросил Семён, когда они, промчавшись через последнюю тихую улочку, оказались за заставой, на покрытом засохшей травой взгорке, откуда уже виднелись дымки табора. – Сейчас до шатров дойдём, цыганки посмотрят тебя… да что ты?! Подбили тебя, что ли, гаджэ? Где?

Мардо, сидящий на траве с опущенной головой, не ответил. Вместо него негромко подал голос Васька:

– Сенька, не может он сам. Ты посмотри!

Семён непонимающе поднял взгляд на брата, проследил глазами за его жестом – и по спине пробежали мурашки. Там, на площади, в пылу драки он не заметил того, что на одной ноге Мардо нет сапога, что защитная, грязная штанина галифе слишком высоко подвязана, что…

– Б-бог ты мой!.. – вырвалось у него. – Как же ты так?.. Мардо, где ж это?..

Митька не ответил, не поднял головы. Его широкие худые плечи содрогались от прерывистого дыхания. Из глубокого пореза на плече на выгоревшую гимнастёрку бежала широкой вишнёвой лентой кровь, но он, казалось, не замечал этого. Пользуясь тем, что Мардо не смотрит на него, Семён внимательнее оглядел его правую ногу. Та действительно была отнята выше колена, штанина под ней была завязана небрежным узлом. Семён невольно поморщился и почувствовал вдруг, как у него болезненно сжимается сердце. На миг забылась даже застарелая, давняя ненависть к сидящему перед ним вору – единственному человеку на свете, которого Семён смог бы убить не задумываясь. Прежде. Но не теперь, когда в сердце брезгливость мешалась с жалостью, а по спине бежали противные мурашки.

Словно прочтя эти мысли, Мардо поднял голову, и знакомый, острый, презрительный взгляд уткнулся в лицо Семёна.

– Ты глянь… живой! А я-то думал…

– Зря надеялся, – спокойно, взяв себя в руки, ответил Семён. Молодые цыгане, стоя чуть в стороне, следили за ними молча, испуганно. – Тебя-то как угораздило?

– Да вот так, не повезло, – небрежно ответил Мардо, но по его заросшему, нечистому лицу пробежала судорога. – Жёлудя не в то место поймал. Чёрт, и костыль там, на базаре, оставил… Ладно, чявалэ, спасибо… Мне до города пора. Васька, сбегай, сломай мне хоть палку какую…

– Слушай, перед кем ломаешься? – негромко, глядя в сторону, сросил Семён. – Я вот от тебя на аршин стою и то чую, как у тебя от ноги разит. Гниёт, что ли? Червей, спаси бог, нет?

– С утра всех повынал, – не сразу ответил Митька, и подошедший было Васька, сморщившись, отвернулся. – Думаю, керосином их, гадов, что ли, залить?

– Идём в табор, – в упор взглянув на него, сказал Семён. – Меришка моя посмотрит, у ней какие-то порошки фершалские есть. Коли черви, так это худо. Можешь весь загнить.

Мардо, сощурившись, посмотрел на него снизу вверх.

– Взял ты княжну-то эту? Ну-ну…

– Не нукай, не запрягал, – посоветовал Семён. – Чявалэ, давайте поднимать его как-то… Васька, а ты дуй до табора вперёд, – и, понизив голос, велел: – Копчёнку упреди, ежели в таборе. Да бабку тоже… Ну, что, вставай давай! Держись вот за меня и подымайся! Потерпи, тут рядом совсем.

Возле табора их встретили взволнованно гудящие цыгане. Васька успел предупредить всех, но, когда парни вместе с Мардо приблизились, над толпой взлетел горестный вздох.

– Митька! Ох ты, дэвла, дэвла…

– Да надо же так, вот ведь горе…

– Тьфу, завыли, дуры! – послышался сердитый голос деда Ильи, и старик, растолкав цыганок и выбравшись вперёд, недовольно, без всякого удивления посмотрел на приёмного сына. – Ну, что, доигрался наконец?!

Следом приблизилась старая Настя, внимательно взглянула в лицо Митьки. Сдержанно сказала:

– Юльки твоей нет покуда, в городе задержалась. Поди в шатёр, ложись, я сейчас Меришку покличу.

– Ни к чему, – коротко сказал Мардо. Старуха смерила его пристальным, острым взглядом. Он отвернулся. Молча позволил молодым цыганам затащить себя в шатёр и упал на сваленные в кучу Копчёнкины подушки.

Жену Семён нашёл быстро. Она не выбежала вместе со всеми встречать нежданного гостя и сейчас тщательно прилаживала на перекладине над огнём медный котелок. Рядом, на разостланном половике, лежали картофельные клубни, морковь, лук, кусок солонины, несколько яиц.

– Знатно добыла сегодня, – похвалил Семён, садясь на траву у костра. Мери коротко, без улыбки, взглянула на него. Наклонившись над самыми углями, спросила:

– Это правда? Без ноги?

– Ещё какая правда, – хмуро ответил Семён. – И ведь ещё в драку, сукин сын, влезть не побоялся! С четырьмя враз! Кабы мы с ребятами не поспели, зарезали б его к чертям! Ты бы пошла глянула… от его культи дух такой, что лошадь сшибёт.

– Боже мой, боже… – пробормотала Мери. – Кто бы мог подумать… Как же он теперь?..

– Как-как… Будет теперь до конца дней тебе глаза мозолить в таборе! – глядя в огонь, зло сказал Семён. – Ежели не подохнет, конечно. Тьфу, и что бы мне было на пять минут опоздать, а?! Как раз бы босота покончить его успела! Просил ведь меня гаджэ заварку для кобылы сделать, так нет – до тебя торопился!

– Всегда я у тебя виновата, – грустно усмехнулась Мери, перебирая овощи. Семён осторожно взглянул на неё – не обиделась ли? Подождав немного, вытащил из кармана перстень с огненно-красным камнем, подбросил на ладони. Мери обернулась и, ахнув, всплеснула руками.

– Ну? Нравится? – усмехнулся он. – Будешь носить?

– Ой, Се-енька… Господи… – пробормотала Мери, беря в руки подарок и поворачивая его на солнце. – Да откуда же?..

– Кобылу вылечил. Ну что, нравится? Не велико? Да намерь хоть!

Спохватившись, Мери натянула на палец кольцо, широко улыбнулась нахмурившемуся мужу.

– Спасибо! Мне очень нравится! И ничуть не велико! У меня никогда в жизни такого не было!

– И носила чтоб! – скрывая облегчённый вздох, приказал Семён. – Чтоб цыгане не шипели, будто мне на тебя жаль!

– Буду, буду носить! – заверила Мери, поспешно стягивая кольцо с пальца. На удивлённый взгляд мужа тихо пояснила: – Я сейчас пойду смотреть, что там у Митьки… Кольцо может мешать.

Семён кивнул, снова уставился в огонь. Жена уже вытащила из шатра торбочку с медикаментами и ушла, а он всё сидел, поджав под себя ноги, и, глядя на пляшущие под закопчённым дном котелка язычки пламени, о чём-то напряжённо думал.

Когда Мери вошла в шатёр, там уже сидели примчавшаяся из города Копчёнка и старая Настя. Последняя негромко расспрашивала Митьку, тот отвечал нехотя, сквозь зубы:

– Ещё в Воронеже отрезали, доктор в больничке отхватил, чтоб ему… Я просил, чтоб оставили, заживёт, мол, так он орать… Сгниёшь, кричал, заживо, дурак, гниль от ноги к сердцу пойдёт, там дадрена какая-то завелась…

– Отчего завелась-то, дэвла? – как можно спокойнее спросила старая Настя, но Мери видела, что через её лоб протянулась болезненная складка. Копчёнка, сжавшись в комок у края полога, смотрела в лицо мужа огромными остановившимися глазами, молчала.

– Известно отчего. От пули, – хмуро усмехнулся Митька. Настя медленно перекрестилась, посмотрела на Мери.

– Почему ты сразу не пошёл в больницу? – не здороваясь, резко спросила та. – До гангрены нужно было довести, она не может начаться сразу! Где тебя носило с пулей в ноге, дурак?

– Не гавкай на меня, девочка, – негромко, чуть ли не ласково предупредил Мардо, но в его узких глазах мелькнула искра ненависти. – Не доросла на меня гавкать. Я тебя сюда не звал и ни о чём не просил.

– Помолчал бы, сукин сын! – взорвалась Настя. – Она дело спрашивает!

– Не касаемо её это дело, – с недоброй усмешкой сказал Мардо. – Коли хочет, пусть глядит, только сразу говорю: не особо красиво.

– Ничего, переживу, – заверила Мери, склонившись над культей и осторожно разматывая грязные, мокрые от гноя бинты. Через мгновение Копчёнка зажала лицо руками и со сдавленным стоном уткнулась в колени. Побледнела, тихо охнув, старая Настя. Мери, нахмурившись, отложила в сторону снятые тряпки и пристально осматривала рану.

– Почему тебя выпустили из больницы? – не поднимая взгляда, спросила она. – Ведь это началось потому, что недолечено! Разве они не видели…

– Видели они всё, – проворчал Мардо. – Сбежал я с этой больницы сразу же. Пойми ты, дура, искали же меня! Всюду искали!

– Что ж, надо чистить рану, – медленно сказала Мери, оглядываясь в поисках своей торбочки. Её протянула, всхлипнув, Копчёнка. – Юлька, ты нож на огне прокали. А ему дай водки… если есть, целую бутылку. И какую-нибудь палку в зубы. И позови цыган, чтобы подержали его. Это будет очень больно.

– Не надо меня держать, – сквозь зубы сказал Митька. – А водки дай, – и, глядя в лицо Мери сощуренными презрительными глазами, чуть слышно спросил: – Рада теперь, княжна?

– Идиот, – так же тихо и холодно ответила Мери. И отошла, дав дорогу Копчёнке с бутылью мутного самогона.

Мери вернулась к своему шатру, когда уже смеркалось и с давно сжатых полей потянуло туманом. По табору зажглись костры, цыгане кучками сидели возле них и встревоженно толковали о том, что случилось сегодня. Меришка, Копчёнка и бабка Настя полдня не показывались из шатра, хотя до цыган постоянно доносились их взволнованные голоса. Возле костра Меришки хозяйничала насупленная Брашка, которая доварила кулеш, бухнула перед Семёном полную миску и тут же умчалась к Копчёнкиному шатру ждать новостей. Семён уже выскребал из миски последние ложки, когда жена вынырнула из тумана к костру – измученная, потемневшая, с заплаканным лицом.

– Что ты? Помер он, что ль, всё-таки у вас? – нарочито спокойно спросил Семён. Мери только отмахнулась. Проведя ладонями по лицу, тяжело опустилась на траву.