— Ты, наверное, догадалась, зачем я тебя пригласила?

— Думаю, из-за моей матери. Хильда Доули распространялась на эту тему в учительской — она читала новости в «Дейли миррор». Я не знала, что маму выпускают.

— Я тоже. А Чарли знает?

— Если бы он знал, то сказал бы мне. Хотелось бы знать, где она собирается жить. У меня сложилось впечатление, что они с Марион не ладили.

— Ты не ошиблась. — Мисс Бернс покачала головой. — Чарли не заслуживает того, чтобы его жена и сестра оказались под одной крышей. Но Эми знает, что она всегда может поселиться у меня. Мы с твоей матерью дружили с пяти лет, с того самого момента, как пошли в школу. — Она затушила недокуренную сигарету и прикурила другую. — Я слишком много курю, — извиняющимся тоном произнесла она. — Эта новость меня расстроила, хотя я не понимаю почему. Я очень рада тому, что Эми наконец-то окажется на свободе. Наверное, вспомнился весь этот ужас — убийство, суд, пожизненный приговор.

— Хильда Доули считает, что мою маму следовало повесить. Вы знали, что Хильда живет на Гарнетт-стрит? Оказывается, она видела мою мать до замужества.

— Я этого не знала, — на лице мисс Бернс было написано удивление. — Моя собственная семья жила совсем рядом. — Она хмыкнула. — Будем надеяться, Хильда не сможет меня вычислить. В те времена Бернсов трудно было назвать образцовыми гражданами.

Глядя на простое, приятное, лишенное малейших следов косметики лицо Кэтрин Бернс и ее коротко подстриженные каштановые волосы с сильной проседью, в это сложно было поверить. Она была одета в элегантный темно-синий костюм и скромную блузку и производила впечатление скучной респектабельности, которое нарушало только ее беспрерывное курение.

— Что ты думаешь по этому поводу, Маргарита? — поинтересовалась мисс Бернс. — Новость тебя, должно быть, шокировала.

— Понятия не имею, — призналась я. — Возможно, пойму позже, когда немного привыкну к этой мысли. Пока у меня в душе пустота.

Я догадывалась, что рано или поздно это случится. Людей, приговоренных к пожизненному заключению, редко держали в тюрьме до самой смерти.

— Я тебя понимаю, милая, — кивнула мисс Бернс. Полдюйма пепла упало с сигареты ей на юбку, и она смахнула его рассеянным движением. — Эми идеально вела себя в заключении.

— Вы знаете, никогда ее не навещала, — поделилась я. — До четырнадцати лет я даже не подозревала, что мама в тюрьме. Чарльз и Марион сказали, что после смерти отца она уехала в Австралию. И они же сказали, что он погиб в автокатастрофе.

Когда мне исполнилось двенадцать, я уже знала, что Австралия находится на той же планете, что и Англия (девочка из моего класса уехала туда с родителями), и понимала, что есть что-то ненормальное в том, что мама ни разу не приехала меня навестить. Но я не стала ни о чем спрашивать у Чарли и Марион. Я подозревала, что у них есть основания не говорить мне правду, и предпочитала оставаться в неведении.

— Эми ясно дала понять, что не хочет, чтобы ты видела ее в тюрьме.

Это мне было понятно. Прошло еще два года, прежде чем Чарльз рассказал всю правду. Он показал мне папку, полную газетных вырезок о судебном процессе, положил ее на полку под лестницей и сказал, что я могу просматривать эти материалы, когда пожелаю. За долгие годы я много раз перечитывала содержимое папки. Каждый раз эти статьи приводили меня в ужас. Ведь в них шла речь о моих родителях.

Мисс Бернс прикурила третью сигарету.

— Пора заканчивать, — пробормотала она. — Тебе пора на урок, Маргарита. Если захочется с кем-нибудь поговорить, не стесняйся, приходи ко мне. Заходи домой, если уроки уже закончатся.

— Спасибо, может быть, я так и сделаю.

Но я знала, что никогда не воспользуюсь этим приглашением. Я всегда испытывала неловкость в присутствии лучшей подруги моей матери, возглавлявшей школу, в которой я работала. Когда я была маленькой, Кэти Бернс была практически членом нашей семьи. Она качала меня на колене, читала мне, учила играть в карты. По воскресеньям, пока мама готовила обед, тетя Кэти водила меня в Сефтон-парк посмотреть на долину фей (в те времена мы жили в другой части Ливерпуля). Сейчас в отношениях с ней я старалась придерживаться золотой середины между дружеским и деловым общением.

Позже в тот же день секретарша мисс Бернс вторглась в хаос урока рукоделия, вручив мне запечатанный конверт с запиской, которая гласила: «Звонил Чарли, хотел поговорить с тобой. Я ему сказала, что ты уже знаешь об Эми. Он ответил, что в таком случае пообщается с тобой вечером».


Я всегда первой возвращалась домой. Мои дядя и тетя жили в Эйнтри, на окраине Ливерпуля. Чарльз, брат моей матери, работал чертежником в компании «Инглиш электрик» на Ист-Ланкашир-роуд. Его жена Марион работала там же секретаршей. Именно там они и встретились более тридцати лет назад. Им тогда не было еще и двадцати. У них никогда не было собственных детей.

Вернувшись домой, я тут же извлекла папку из-под лестницы, уселась на пол и все перечитала. Там были десятки фотографий моей необыкновенно фотогеничной матери и красавца отца, на которого я, по всеобщему мнению, была похожа. Но, пристально вглядываясь в сделанное в тысяча девятьсот тридцать девятом году свадебное фото своих родителей, я не усматривала никакого сходства между изображенным на нем темноволосым молодым человеком и собой. Мои родители широко улыбались, как будто все происходящее было просто большим розыгрышем. Через три месяца после того, как была сделана эта фотография, Барни Паттерсона призвали в армию и отправили во Францию.

«Тридцатидвухлетний Барни Паттерсон, который провел почти пять лет войны в немецком лагере для военнопленных, был зверски убит своей двадцатидевятилетней женой…» Это цитата из «Дейли скетч».

Остальные газеты писали почти то же самое. В некоторых статьях моего отца называли «героем войны», в других говорилось, что жена его «жестоко прикончила». Бесконечно муссировался тот факт, что ему удалось выжить в боях и в лагере только для того, чтобы погибнуть от руки собственной супруги. Раздавались призывы к смертной казни. В суд поступали петиции как в поддержку моей матери, так и против нее. В рубриках читательских писем бушевали споры между сторонниками и противниками смертной казни.

Обвиняемая отказалась объяснить, почему она вогнала кухонный нож в живот своего мужа. Ее подруга Кэтрин Бернс сообщила, что Барни Паттерсон постоянно обвинял свою жену в связях с другими мужчинами.

«Вы когда-нибудь при этом присутствовали?» — спросил у нее обвинитель. — «Нет, но Эми мне об этом рассказывала, — ответила мисс Бернс. — Однажды я увидела у нее на лбу большую шишку и сразу поняла, что это дело рук Барни». — «Вы видели, как Барни ее ударил?» — спросили у свидетеля. — «Честно говоря, нет».

Затем дело приняло «неожиданный оборот», когда в качестве свидетеля вызвали мать пострадавшего. Она заявила, что между ее невесткой и мужем существовала длительная связь. Как обвиняемая, так и Лео Паттерсон «возмущенно отвергли» это обвинение, назвав его «голословным». Тем не менее оно прозвучало, и вероятность того, что Эми Паттерсон вступила в связь со свекром, пока ее муж сражался за свободу своей родины, настроила присяжных против нее. У меня сложилось впечатление, что до этого они относились к ней довольно сочувственно.

Суд закончился на Пасху тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Двадцать лет спустя, почти день в день, я сидела на полу в доме своего дяди и читала об этом. Эми Паттерсон приговорили к пожизненному заключению. Мать пострадавшего заявила, что ее невестка еще легко отделалась. «Она заслуживает смертной казни», — со слезами на глазах сказала Элизабет Паттерсон корреспонденту «Дейли экспресс».

В тысяча девятьсот шестьдесят первом году «Ивнинг стандарт» поместила фотографию сорокалетней Эми Паттерсон. На снимке была изображена невзрачная, безликая женщина, одетая в серое тюремное платье, напоминающее фартук с бретелями крест-накрест, к которому пришили рукава.

Я сложила все назад в папку и вернула ее на место под лестницей. По какой-то непонятной причине я читала эти вырезки, только когда Чарльза и Марион не было дома.

В кухне я нашла приклеенную к холодильнику записку от Марион. Она просила, чтобы я включила духовку без четверти пять. «В холодильнике баранье рагу». На моих часах было уже четверть шестого. Марион расстроится. Она любит, чтобы все делалось вовремя. Чтобы не огорчать ее, я решила не говорить, что читала о матери, а вместо этого соврать, будто поздно пришла домой. Марион так легко расстроить.

Я накрыла на стол и вскипятила воду для чая. Затем поднялась наверх и сменила бутылочно-зеленый свитер и бежевую юбку, в которых ходила в школу, на новые брюки клеш и кремового цвета блузку.

Брюки непривычно болтались вокруг ног, но когда я изучила свое отражение в зеркале, то убедилась, что смотрятся они хорошо. Мне всегда шли брюки. Я была высокой и очень худощавой. Я унаследовала абсолютно прямые и очень густые волосы отца, а также его карие глаза. Но мое лицо было круглее, а черты совершенно другими, по крайней мере, так мне казалось. Большинство моих знакомых находили мою внешность «интересной». Никто никогда не называл меня «хорошенькой», «прелестной» или «красивой». И я не знала, следует мне огорчаться или радоваться по этому поводу.

Я собиралась пойти в кино со своей подругой Триш. Мы решили посмотреть «Волшебного христианина» с Питером Селлерсом в главной роли. Этот фильм заинтересовал нас только потому, что в нем играл Ринго Старр. Мы по-прежнему были без ума от «Битлз».

Я поставила пластинку Саймона и Гарфункеля (не было никакого желания слушать рок-н-ролл) и легла на кровать. Лежала на спине, закинув руки за голову, и слушала «Мост через бурные воды». Скоро Триш навсегда уедет из Ливерпуля. Иан, ее жених, должен вернуться из Кувейта. Он будет работать в Лондоне. Через месяц они поженятся, и Триш переедет к нему в Лондон. Мне придется искать новую подругу, что не так-то просто в двадцать пять лет. Да и вообще я плохо себе представляла, как «ищут» друзей. Все мои прежние друзья появлялись естественным образом. Например, с Триш мы познакомились, когда нам было по восемнадцать лет и мы вместе сдавали на права. Сдав экзамен, мы отправились в паб, чтобы отпраздновать это событие. Теперь у Триш будет муж, а со временем, как и у других моих подруг, дети. Что касается меня, я не собиралась выходить замуж. Чего стоил хотя бы брак моих родителей! Но в самом ли деле мне хотелось провести всю жизнь в одиночестве и остаться бездетной? В этом я тоже не была уверена.