Патриция Брейсвелл - Цена крови

Он разослал гонцов, вызывая к себе своих командиров, поскольку с ними нужно было посоветоваться и составить новый план. Через несколько часов, обсудив ситуацию и выработав направление действий, мужчины наконец отправились спать. Уже выходя из залы, Этельстан вынул письмо, которое Эльфех привез ему от отца. Он прочтет его позднее и только для того, чтобы узнать, какое наказание грозит ему за невыполнение приказа короля оставаться в Лондоне.

Дело шло к вечеру, и Эмма догадывалась, что за стенами дворца по-зимнему ясный день уже начинает тускнеть, уступая место сумеркам. В комнате же дневной свет был приглушен: ставни были плотно закрыты, а в полумраке горело всего несколько свечей, словно напоминая всем присутствующим, какая великая тьма ожидает их всех. Утешало ее только то, что из новых для нее людей, оставшихся внутри частокола, большинство из тех, кто мог прийти, собрались сейчас здесь не по ее приказу, а из уважения к женщине, которая в окружении королевы много лет была целительницей и мудрым советчиком.

Лишь один раз до этого она оставалась на ночное бдение у постели умирающего, и было это возле двенадцатилетнего сына короля. Тогда она очень жалела ребенка, которому уже никогда не стать мужчиной, жалела все его юношеские мечты, которым не суждено осуществиться. Но теперь все было по-другому. На этот раз она жалела себя.

Знакомое до мелочей лицо любимой няни под белым чепцом казалось сейчас еще бледнее, чем подушки, которыми была обложена ее голова. Марго крепко спала, и Эмме порой казалось, что вот сейчас та сядет на кровати и начнет выговаривать ей за то, что она накинула на плечи лишь одну шаль и накрыла голову таким тонким головным платком.

«Я торопилась, Марго, – стала бы оправдываться она, – а тебя не оказалось рядом, чтобы подыскать что-нибудь более подходящее».

Седые волосы Марго были такими, какими Эмма часто видела их ранним утром, – они были аккуратно заплетены в две длинные косы, которые лежали поверх укрывающей ее простыни. Но сейчас на лбу у нее виднелся крест из пепла, а на руках были матерчатые перчатки – знак умирающего. Вот так она спала бóльшую часть дня, только сейчас было видно, что каждый новый вдох дается ей с трудом. Голос, который часто советовал Эмме, а иногда и отчитывал ее, очень скоро умолкнет навеки, и она уже скучала по своей мудрой советчице.

Справа от нее, в ногах кровати, священник в отблесках пламени свечей, стоявших по обе стороны от него, читал псалмы из своей маленькой книжечки. Эмма не была уверена, что Марго слышит его, что она в состоянии понять молитвы утешения, которые тот бормотал на языке, освоенном ею уже на склоне лет. Она предпочла бы, чтобы священник помолчал, и тогда она могла бы пошептаться с Марго на языке, для нее гораздо более знакомом; однако у смерти существуют свои ритуалы, которые нужно уважать. В такое время, как сейчас, командование в свои руки берет священник, даже если это происходит в покоях короля.

Глядя, как поднимается и опускается грудь Марго при каждом вдохе, промежутки между которыми становились все длиннее, она вдруг поняла, что, хотя она и все остальные пришли сюда помолиться, смерть в конечном итоге остается делом очень личным, путешествием, которое можно совершить только в одиночестве. В этом смысле она очень напоминала рождение ребенка.

Воспоминания о повивальной бабке и целительнице, для которой процесс рождения детей стал главным чудом всей ее жизни, текли через ее сознание полноводной рекой. Именно Марго утешила и успокоила Эмму, когда ее первый ребенок погиб в луже крови во время выкидыша, – тогда Марго помогла ей преодолеть страх, что у нее может больше никогда не быть детей. Когда она долгие часы мучилась, рожая Эдварда, Марго попеременно то умасливала ее, то запугивала, не давая впасть в отчаяние, и с помощью своего голоса и даже тела поддерживала ее, когда казалось, что боль становится невыносимой. Марго принимала в этот мир Годиву, а несколько недель назад отдала верещащую краснолицую Этельфлед в руки Эдит. Она была среди них чудесной труженицей, и Эмма понимала, что ощутит эту потерю в будущем острее, чем все остальные, которые уже пришлись на ее долю.

Она закрыла глаза и стала молиться, говоря себе, что на все воля Божья и что с этим нужно смириться, но в этот момент у нее за спиной тихо открылась и затворилась дверь комнаты. Она пыталась найти нужные слова, чтобы попросить духовной поддержки, столь необходимой ей в этот момент, когда настойчивый мужской голос прошептал ей на ухо:

– Наши разведчики докладывают, что с востока приближаются всадники, миледи. Мы пока не знаем, кто это такие, но они могут быть передовым отрядом датской армии. Если только они не проедут мимо и не последуют прямо на Оксфорд, они появятся здесь в течение часа.

По телу ее пробежал ток, как сигнал тревоги, и в тот же миг в памяти вспыли мучительные картины и запахи кровавого побоища. Что ей делать теперь? Вчера пришло сообщение, предупреждавшее, что датчане направились из Беркампстеда на запад, но все равно ее с неприятелем разделяли гряда холмов Чилтерн и долгие дни тяжелого пути по снегу и слякоти. Она не думала, что войску датчан удастся преодолеть это расстояние быстро. По ее расчетам, это займет по меньшей мере неделю, давая ей передышку, и поэтому она не отдала своим людям приказ готовиться к отъезду.

Могла ли она так серьезно ошибиться, и придется ли им всем теперь расплачиваться за это?

Она поплотнее запахнулась в свою шаль, неожиданно пораженная болезненным воспоминанием. Много лет назад она уже приняла решение, которое привело к гибели людей, присягавших защищать ее. Она пренебрегла советом человека, гораздо более мудрого, чем она сама, и рискнула выйти за крепостные стены города Эксетер с эскортом, слишком малочисленным, чтобы обеспечить ей безопасность. Враг застал их врасплох на узкой дороге, откуда некуда было скрыться, и все до единого ее люди были перебиты. Если Господь уже и простил ее за это, то саму себя она за это не простила и поклялась, что больше никогда в жизни не возьмет на себя ответственность за такой ужас. Но, Пресвятая Дева, на этот раз она просто не видела, как могла бы поступить иначе, кроме как остаться вместе с Марго.

– В городе предупреждены? – спросила она. Многие уже бежали из Оксфорда, но были такие, как она, у кого имелись серьезные причины остаться или которым просто было некуда больше податься.

– Да, мы уже разослали гонцов.

– А королевская стража?

– Лучники уже находятся на частоколе.

– Тогда больше мы пока сделать ничего не можем. Спасибо, что сообщил мне об этом.

Она услышала, как снова открылась и закрылась дверь, но, начав вновь молиться о том, чтобы Господь дал ей смирение, мужество и – самое главное – мудрость, она все же одновременно взвешивала в уме имеющиеся у нее возможности. Должна ли она предупредить свое маленькое окружение о надвигавшейся на них опасности? К чему это может привести? Если это вражеская армия, то пытаться скрыться уже слишком поздно. Лучше уж встретить опасность лицом к лицу здесь, за частоколом, с вооруженными солдатами на стенах, чем быть застигнутыми в открытом поле бегущими.

Охваченная тревожными мыслями о том, что может принести им следующий час, она внезапно была возвращена в настоящую реальность тем, что Марго вдруг открыла глаза и улыбнулась.

– Мадам, – сказала Марго.

Эмма склонилась вперед, чтобы прикоснуться к ее руке, и тут, вздрогнув, поняла, что глаза Марго смотрят не на нее, а устремлены куда-то в пустое пространство у нее за спиной. «Что она там видит? – подумала она. – Или кого?»

– Мадам, – повторила Марго с долгим вздохом, опять закрывая глаза.

Священник умолк, а Эмма затаила дыхание, ожидая следующего вдоха Марго, – но он так и не последовал. Священник принялся читать на латыни хорошо знакомую ей молитву «Отче наш», которую тут же подхватили и другие голоса. Она не присоединилась к этому хору, поскольку чувство потери было слишком острым. Ей казалось, что Марго нужна ей как никогда именно сейчас, когда мир вокруг них готов обрушиться, когда надвигались кровь, боль и множество других смертей, гораздо менее спокойных и мирных по сравнению с этой.

Она видела, как на доброе лицо Марго, уже безжизненное, как будто упала тень, и к горлу подступил комок, настолько мучительный, что она испугалась, что у нее не хватит сил превозмочь это горе. Борясь с этим страхом, она закрыла глаза, а когда вновь открыла их, то увидела такое, от чего по спине побежали мурашки. От мертвого тела поднялось легкое белое облачко тумана, ненадолго зависло над ним, а затем растворилось в темноте.

Онемев от изумления, она обернулась и посмотрела на остальных присутствующих в комнате, пытаясь понять, видел ли это кто-нибудь из них. Но все головы были склонены в смиренной молитве. Она была единственным свидетелем этого последнего прощания, когда душа Марго покидала бренное земное тело, – потому что Эмма была абсолютно убеждена, что видела именно это. Она попыталась найти для себя какое-то утешение в этом знаке милости Господней, но не смогла. Чувство покинутости давило на нее, точно тяжкий крест, который она против своей воли вынуждена была нести.

В тиши комнаты она еще немного постояла на коленях, моля Господа, чтобы дал ей сил на то, чтобы противостоять ждущим ее испытаниям, но тут с улицы послышались громкие крики, просочившиеся даже сквозь стены дворца, и вновь ее молитва была прервана. Она больше не могла медлить, оставаясь здесь. Ее долг теперь обращен к живым, она должна помочь им встретить лицом приближающуюся опасность, а если это возможно, то и отвести ее.

Поднявшись с колен и повернувшись, чтобы покинуть комнату, она услышала тяжелые шаги в коридоре, после чего толстая дубовая дверь распахнулась. Комнату заполнили вооруженные люди, и Эмма внутренне напряглась. Позади нее послышался шорох кожаной и шерстяной одежды – это подавленно поднимались с колен те, кто скорбел о покойной. Кто-то заплакал, послышались возгласы испуга и протеста.