Патриция Брейсвелл - Цена крови

Преисполненная страха Эмма молча, быстрым шагом взошла на помост и опустилась в кресло рядом с троном короля. Этельред, казалось, даже не заметил ее прихода – настолько он был увлечен тем, что говорил Эдмунд. Она с отчаянием в душе отметила, что лицо Эдмунда была мокрым от слез, и усилием воли заставила себя внимательно слушать, проглотив главный вопрос, вертевшийся у нее на языке.

– Все случилось так неожиданно, и у него сразу началась агония, – сказал тот голосом, полным скорби. – Лекари дали ему слабительное, но от этого ему, похоже, стало только хуже. Они пустили ему кровь, чтобы вышли ядовитые жидкости, но даже я видел, что сами они считают это бесполезным. Внутри у него уже началось разложение, сказали они, и спасти его могло только чудо. Они пытались дать ему настой мака, чтобы облегчить боль, но даже то немногое, что он сумел проглотить, он тут же выплюнул обратно. Казалось, что некий демон не позволял оказать ему какую-либо помощь, даже не позволял ему впасть в забытье. Его страдания были ужасны, милорд. Он не заслуживал таких мучений.

Голос Эдмунда сорвался, но он восстановил дыхание и, совладав с горем, продолжал:

– На следующее утро приехал епископ с мощами святого Эркенвальда и привез с собой группу священников. Все вместе они молились о чуде, но к середине дня я уже и сам начал молить Бога, чтобы Он положил конец этой агонии. – Эдмунд тяжело перевел дыхание. – И молитвы наши наконец были услышаны. Милорд, я поехал к вам прямо от смертного ложа Экберта. Этельстан настоял на том, чтобы вы услышали об этом от одного из нас, а не от кого-либо другого.

Эмма закрыла лицо руками, не в силах сдержать слезы. Она скорбела по Экберту и переживала за Этельстана, который потерял своего брата и ближайшего товарища. Но, даже плача от горя, она шептала слова благодарственной молитвы. Этельстан был жив.

– Отчего вы плачете, миледи? – Резкий голос Эдмунда испугал ее. – Ваш собственный сын благоденствует, разве не так? А Экберт для вас ничего не значил.

Она взглянула на искаженное горем лицо пасынка: его слова не удивили ее. В свои семнадцать лет он уже был взрослым мужчиной, но даже юношей он относился к ней с подозрительностью и чувством обиды.

– Я же не какое-то бесчувственное чудовище, Эдмунд, – сказала она. – Я скорблю по Экберту так же, как скорбела бы по поводу смерти любого из отпрысков моего мужа.

– Экберт не хотел бы, чтобы вы…

– Эдмунд. – Голос Этельреда заставил его сына умолкнуть.

В кои-то веки Эмма была благодарна королю за то, что он так жестко контролировал своих детей. У нее не было ни малейшего желания препираться с Эдмундом. Только не сегодня.

Король смотрел куда-то вдаль рассеянным и пустым взглядом.

– В какой день и в котором часу умер Экберт? – спросил он.

– Это было два дня назад, – ответил Эдмунд. – Во вторник на Масленой неделе, как раз перед вечерней молитвой.

Этельред закрыл глаза; его рука, которую он поднял ко лбу, дрожала. Эмма могла только догадываться о том, что он сейчас чувствует. Боль из-за страданий сына? Злость на безжалостность Господа? Ей хотелось утешить супруга, и она уже собиралась протянуть руку, чтобы коснуться его, но его слова остановили ее:

– Прошу вас, миледи, оставить нас, чтобы мы могли предаться нашему горю. Пришлите ко мне моих дочерей. Я хочу сообщить им о смерти их брата.

Это было так, словно он физически ударил ее, – еще одно короткое напоминание, что она здесь чужая, королева-иностранка, которую можно привлечь или убрать по прихоти короля, словно резную деревянную фигурку на шахматной доске.

Не вымолвив больше ни слова, она покинула залу.

Со скорбью и обидой на сердце она вернулась в свои апартаменты и, как просил король, послала к нему дочерей. Затем она забрала с колен у кормилицы своего сына. Эдвард, довольный, тыкался носом ей в плечо, радостно теребя пальцами светлый локон ее волос. Она беспокойно расхаживала по комнате, ища успокоение в тепле своего ребенка, исходящем от него запахе молока, хотя в голове ее, словно в страшном сне, звучали горькие слова Эдмунда, а перед глазами стоял брошенный в ее сторону злобный взгляд.

Она боялась, что его злость была направлена на ее сына в такой же степени, как и на нее саму. Она видела, как весь последний год злость эта только разрасталась и усугублялась – с того самого момента, как Этельред объявил Эдварда наследником своего трона. Отлучив от царственного наследия своих сыновей, рожденных от первой жены, Этельред тем самым настроил против ребенка всех ее пасынков. Братьев против брата, целое войско Каинов против ее маленького Авеля.

Этельстан пока сдерживал недовольство своих братьев – ради нее, как она догадывалась. Но как долго это еще может продолжаться?

До этого из-за короны уже не раз убивали братьев наследника престола. Самому Этельреду исполнилось всего десять, когда был умерщвлен его сводный брат, король Эдвард. И за это убийство никто не понес наказания. Напротив: определенные люди из окружения вновь коронованного юного Этельреда внезапно стали заметно благоденствовать.

Она с тревогой думала о том, сколько еще могущественных людей заинтересованы в том, чтобы ее сын никогда не занял место на троне. И сколько еще тех, кто поддерживает старших этелингов, может появиться, тех, кто желает избавиться от ее ребенка ради сыновей первой жены Этельреда.

От этой мысли ноги ее стали ватными, и она была вынуждена присесть. Она прикоснулась щекой к светлым шелковистым волосикам Эдварда и крепко прижала его к себе. Он был ее сокровищем, главным смыслом ее существования. Жизнь его находилась в ее руках, а смерть Экберта была лишним напоминанием о том, что даже жизни сына короля может грозить опасность.

– Обещаю тебе, – прошептала она, – что защищу тебя от всех твоих врагов. – Затем, вспомнив об Этельстане, который сейчас находился в Лондоне совсем один и скорбел о своем брате, она вдруг добавила: – Даже от тех, кого я люблю.

Следующий день выдался пасмурным и грозил обернуться бурей. Когда Этельред совершал положенные при трауре ритуалы, голову его переполняли мысли столь же темные, как и затянутые мрачными тучами небеса, – мысли, вызванные не скорбью, а яростью.

Он говорил себе, что скорбь – это чувство, от которого королю мало пользы. Лучше уж выть, чем рыдать. Лучше направить свою злость против безжалостного Бога и мстительного призрака убитого короля, чем горевать по поводу безвинно умершего сына.

Он говорил себе, что, должно быть, проклят, поскольку за грехи свои, совершенные много лет назад, он вызвал гнев как Небес, так и преисподней. Он был свидетелем убийства своего брата-короля и ни словом, ни жестом не попытался предотвратить его. Он принял корону, которая должна была принадлежать не ему. За эти тяжкие грехи жестокая тень его брата продолжала мучить его, несмотря на все то, что он сделал, чтобы отправить отвратительного призрака в царство вечного покоя.

А смерть Экберта стала еще одним знаком того, что на него поднята рука Эдварда – или Господа. Строительство усыпальниц и церквей, все покаяния и молитвы не принесли мира в его душу. Его по-прежнему, словно стая гончих, преследовали несчастья.

Теперь он понял, что цена прощения слишком высока. Бог и Эдвард требовали его корону, а такую цену он заплатить не мог.

Стоя на коленях посреди холодной королевской часовни, он дал торжественный обет. Он бросит вызов Небесам; он также бросит вызов силам ада и всем остальным, живым или мертвым, кто попытается отобрать у него трон. Потому что он был потомком королевского рода Кердика. Все его предшественники никогда, до самого своего последнего дыхания, не отказывались от своих притязаний на корону – не сделает этого и он.

Если король не является королем, он просто ничтожество.

Во второй половине дня собиравшееся было ненастье рассеялось, но, когда весь двор сошелся к обеду, Этельред все еще был охвачен злобными мыслями, направленными против Господа, отвернувшегося от него. Он занял свое место на возвышении и отрывисто кивнул аббату Эльфвирду, сидевшему от него по правую руку, чтобы тот благословил их трапезу. Однако в этот момент какое-то движение в дальнем конце залы привлекло его внимание к заширмленному проходу. Через завешенную шторой дверь в комнату вступила высокая фигура. К королевскому столу широким размеренным шагом направлялся архиепископ Вульфстан, весь в черном, с длинной седой бородой ветхозаветного пророка.

«Вот и ответ Господа на мой обет, бросающий вызов небесным силам», – подумал Этельред. Словно черный ворон, Вульфстан, епископ Вустерский и архиепископ Йорвикский, явился, чтобы донести до него ответ Небес.

Как и весь его двор, при появлении архиепископа он встал. Но Вульфстан намеренно шел к помосту медленно, тяжело опираясь на епископский посох и по дороге крестя склоненные головы присутствующих.

«Старик устал», – подумал Этельред, что было не похоже на Вульфстана, от которого обычно исходила кипучая энергия, как от племенного жеребца. Впрочем, энергия эта была направлена на служение королю и Господу, вынужден был неохотно признать он. Так что же гнетет его сегодня? Смерть Экберта? Или он принес вести о каких-то новых бедствиях?

Он видел, что Эмма уже обходит вокруг стола, чтобы поднести ему приветственную чашу, прежде чем преклонить колено перед архиепископом для благословения. Вульфстан передал свой епископский посох, а затем и чашу ожидавшему рядом слуге, после чего, взяв ладони королевы в свои руки, склонился к ней, чтобы сказать несколько слов ей на ухо. Этельред наблюдал за этим с раздражением. Вульфстан всегда покровительствовал Эмме; на самом деле большая часть высшего духовенства Англии была очарована его благочестивой женой.

Сидевший рядом с ним аббат Эльфвирд, который достаточно хорошо знал свое место, поспешно спустился с помоста и вышел навстречу старшему по рангу священнику, после чего и сам Этельред, в свою очередь, преклонил колено, чтобы архиепископ прочел молитву над его опущенной царственной головой. Когда же прелат омыл руки и была прочитана благодарственная молитва, все наконец снова сели к столу.