Он обернулся ко мне и повысил голос:

— Как я должен был это сказать? Разве ты не видишь, что я разрываюсь на части? Как убедить тебя поверить мне? Скажи мне, и я это сделаю.

— Уже слишком поздно. И теперь эти люди явились забрать меня, а я должна покорно следовать их призывам? А я не стану!

Я крикнула, чтобы Забиб прекратила собирать мои вещи и разложила их опять по местам.

Вокруг меня святилище моих покоев — место уединения, место учебы, а позже и вечеров, наполненных новым открытием любви, — было разорено. Здесь я плакала в руках Макара, когда он впервые пришел ко мне не как вор, но как тот, кто сумел исцелить меня словом, и лаской, и вздохом. Здесь я надеялась провести остаток моей жизни в ленивом довольстве, изучая мою все растущую библиотеку свитков, в надежном удалении от всех призраков прошлого.

И вот это все рассыпалось на части прямо на глазах, а впереди меня ждали суровые горы Сабы.

Слезы унижения струились по моим щекам, горячие и соленые, словно длинное Красное море.

— Македа… — Он взял меня за запястья. — Любимая…

— Не говори со мной о любви. Молю тебя. Прояви ко мне эту милость.

Он с силой отчаянья снова привлек меня к себе.

— Скажи, что ты хочешь, чтоб я для тебя сделал?!

Я хотела велеть ему уйти — уйти и вернуться за море с остальными, оставить меня в покое. Но даже тогда мне была невыносима мысль о том, что я останусь в этих стенах без него. Я радовалась изгнанию, потому что оно было безопасным. Но прекрасным изгнание стало лишь с ним.

— Отошли этих людей прочь, — сказала я. — Живи со мной здесь, как раньше. Пусть все остается, как было. Если ты говоришь правду, останься со мной, зная, что я никогда не стану царицей.

— И как долго я смогу хранить тебя от опасности, когда другой сядет на трон — другой, чьим приоритетом будет уничтожение всех соперников? Ты правда думаешь, что останешься в безопасности, когда твой брат наденет корону?

— Тогда давай сбежим в далекое селение и забудем, что когда-то мы спали в дворцовых стенах. Вырастим фруктовый сад и будем возделывать поля. Проведем наши дни в мире и покое… — Но, даже произнося эти слова, я знала, что моя убежденность столь же фальшива, как и иллюзия моей свободы в минувшие годы. И умоляла я не Макара, а бога, который когда-то освободил меня от Сабы, а теперь жестоко призывал туда вернуться.

— Я не могу вернуться. Не могу. Не могу… — Я закрыла глаза дрожащими ладонями, не зная, с ними говорю или с богом.

Макар обнял меня за плечи.

— Если хочешь, я сбегу с тобой в деревню и буду прятаться до конца своих дней. Скажи только слово, и я это сделаю. Но ты никогда не окажешься в безопасности. Мы не будем жить в покое и мире. Мы будем жить, оглядываясь через плечо, и со временем ты начнешь презирать меня.

— Ни за что.

— И никак иначе. Потому что единственное место, где ты будешь в безопасности, это трон. И придет день, когда ты задумаешься, не там ли твое предназначение, данное тебе богами. Неужели ты считаешь их ошибкой то, что ты была первым ребенком царя? Что твои родители были родом из одного царского клана? Разве ты не видишь, что тебе уготовано большее? А потому ты не будешь пешкой. Ты не позволишь им сделать себя таковой! Ты умнее их всех, ты знаешь больше любых мудрецов. И ты когда-то любила Сабу.

Да. Любила. До того, как моя мать ушла в страну мертвых и я отказалась говорить. До того, как Садик отравил мои комнаты и Пунт стал моим убежищем, любимым лишь потому, что он не был Сабой, которую мне пришлось узнать.

Этим утром мне снились ее дожди. В будущем я не раз задумаюсь, не был ли этот сон вещим. Я так и не сумела избавиться от прошлого, я жила в постоянном страхе, что оно протянет ко мне свои щупальца, пусть даже я и Приглашала торговцев из порта пообедать со мной в обмен на рассказы о Сабе. Из безопасных залов Пунта я следила за действиями совета, за сменой политики разных племен и новостями о том, как растет культ Алмакаха, как все новые храмы строятся по приказу отца в его имя.

Алмаках, бог громового быка и лунного цикла, которому я много лет назад поклялась отдать свою жизнь.

Саба нашла меня в моих снах. Саба нашла меня здесь. Я оставила Сабу позади, но Саба никогда не оставит меня.

И теперь я вижу, что часть меня, более мудрая, чем мое бодрствующее сознание, готовилась к подобному будущему изначально.

Где-то снаружи пронзительно запела мухоловка.

Я закрыла глаза.

— Ты спросил меня, что тебе нужно сделать.

— Да. Назови это!

— Если я стану царицей, я никогда за тебя не выйду. Потому что, если мы поженимся, до конца жизни я буду терзаться сомнениями. А я хочу хоть немного надежности в этом мире. И оттого знай, что ты никогда не станешь моим мужем, не станешь царем. Что ты на это ответишь?

— Что ты станешь лучшей царицей, чем все правившие до тебя.

Я уронила голову ему на плечо. Макар обнял меня с необычайной нежностью. И выдохнул, долго и судорожно, словно все время до этого ждал, затаив дыхание.

— Останься со мной, — попросила я.

— Я буду служить тебе до конца своих дней.

Час спустя я вышла из комнаты, думая, что покидаю ее навсегда. Я не была царицей. Еще не была. Но не была больше и царевной, как прежде. В то утро я взошла на корабль на краю узкого моря и вновь приняла имя, под которым меня знала Саба: Билкис.

Так завершились дни моего забвения. Мне было восемнадцать лет.

Глава третья

Стоило лишь зажмуриться, и мне казалось, что я чувствую аромат плачущих ладаном деревьев. Говорили, что запах Сабы долетает до моряков в Красном море, а то и дальше, к южному проливу. Здесь, в долине Маркхи, почти что верилось в подобные сказки.

— Царевна.

Я открыла глаза и увидела шатры и верблюдов двенадцати сотен соплеменников, расположившихся на краю великой пустоши.

Небо над головой кипело тучами и все же удерживалось от дождя.

Это был знак от Алмакаха, как было сказано несколько дней назад на южной прибрежной равнине. Там мой жрец, Азм, отправившийся со мной из Пунта, принес в жертву верблюда — потери которого мы не могли себе позволить, а оттого особо ценного для Алмакаха.

Макар, ехавший рядом со мной, указал в сторону. Всадники на северном краю долины.

— Поехали, — сказала я, заново повязывая вуаль. И направила своего верблюда в сторону гор.

Покинуть Сабу или войти в нее означало рискнуть всем — путь лежал через коварные горы и раскаленный ад прибрежной равнины, под хохот бабуинов в лесах; через океан песка в безбрежной восточной пустоши, кладбища неисчислимых орд неудачливых захватчиков. Единственным проходимым путем был северный, через оазис Джауфа, а затем — лишь с помощью родственных либо дружественных племен или богатств для торговли… или же южный, от морского порта по долинам, а затем лишь на корабле.

Колыбель Сабы — и ее богатства — хранило отнюдь не море, а непроходимые горы и пески.

Я плакала, когда мы высадились в южном порту. Не от облегчения, хотя наша компания сумела пересечь море до начала дождей и нас встретило южное племя Уррамар, обеспечив необходимыми припасами и верблюдами. А оттого, что я не думала, что когда-нибудь снова буду так рада вновь увидеть высокие горные хребты Сабы.

Макар был прав. Я когда-то любила Сабу. И теперь, как вернувшаяся возлюбленная, я сломалась при первой же встрече.

Но мое возвращение дорого мне обошлось. Как только мы вошли на горные пути Катабана, Садик вернулся ко мне в кошмарах, впервые за долгие годы. Я металась на постели, в поту, содрогаясь под шерстяными одеялами на холоде поздней весны.

— Убирайся! — сказала я в ночь, когда Макар проснулся и попытался меня утешить. Я вышла за ним из шатра всего лишь пару минут спустя, и меня стошнило на землю.

Хагарлат преследовала меня на высоких плато, а мрачное лицо отца являлось во время спуска в великую долину Бай- хан. И хотя Макар простил мне вспышку злости, с тех пор он ко мне не прикасался.

Я была вне себя. Пунт стал землей теней за узким морем, а Саба приветствовала меня демонами. Поэтому я рвалась вперед, в единственном доступном мне направлении: на север, к столице.

В тот самый миг, когда мы добрались до края лагеря, что- то перелетело горную гряду, отчетливо виднеясь на фоне мрачного неба. Я прищурилась, всматриваясь в ленивое парение грифа, а тучи все продолжали бурлить.

В лагере воздух звенел от наречий различных племен, резких и рокочущих, словно раскаты грома за горизонтом. Вожди оживленно совещались под навесом палатки командования.

Сверкали молнии, вспышками озаряя горизонт. Но в самой долине воздух был до странности неподвижен.

Один за другим вожди замолкали, глядя, как я приближаюсь к палатке.

Среди них оказался некто новый, едва ли на несколько лет моложе моего отца, и за миг до того он вел крайне оживленную беседу с Кхалкхарибом.

Двенадцать пар подведенных сурьмой глаз одновременно смерили меня взглядом. Запнулась ли я, шагая к ним, замедлился ли мой шаг? Как они восприняли меня, эти люди, не знающие обо мне ничего, кроме моей родословной? Видел ли кто- то из них во мне царицу — или только инструмент укрепления собственной власти?

Я оглядела их всех по очереди, последним оценив новоприбывшего.

— Это Вахабил, — сказал Кхалкхариб. — Его племя родственно твоему.

Последние слова он мог бы и не говорить, я сразу же узнала древнюю вспышку богини Шаме на рукояти его кинжала. И приветствовала его как родственника, прикоснувшись своим покрытым вуалью носом к кончику его носа. Он был коренастым, едва ли выше меня, с необычайно светлыми глазами и клочковатой бородой, которая не могла скрыть обвисшие щеки.

— Мои люди ждут в соседней долине, — сказал Вахабил.