— Сегодня утром один из посетителей интересовался бронзовой Венерой.

В его глазах появились озорные огоньки.

— Ну что ж, если я действительно упущу ее, то ничего не поделаешь. Винить будет некого, кроме самого себя.

Он недвусмысленно намекал на то, что не собирается покупать статуэтку. Я вдруг страшно разозлилась на него. Конечно, студия для того и существует, чтобы сюда приходили люди и покупали работы отца. А на что, по его мнению, мы должны жить?

— Если бы эта Венера действительно понравилась тебе, ты бы ни за что не упустил ее, — Я всегда получаю то, что мне нравится, — просто ответил он, — но мне больше по душе фигурка той, юной Венеры.

— В самом деле?..

Ладонью накрыв мою руку, Рок Пендоррик заметил:

— Она просто очаровательна. И я предпочитаю заполучить ее.

— Ну что ж, пожалуй, мне пора домой, — не к месту заметила я.

Он лишь улыбнулся в ответ. У меня было такое чувство, словно он прекрасно понимает, что творится у меня в душе. Что скрывать, мне действительно нравилось его общество, я хотела как можно чаще видеться с ним. Я уже давно призналась себе, что для меня этот человек был не просто потенциальным покупателем работ отца.

Рок Пендоррик небрежно сообщил:

— Мистер Фарингтон сказал, что ты своеобразный коммерческий директор его студии. Теперь я и сам вижу, что это так.

— За художником всегда нужен присмотр, — ответила я. — Особенно сейчас, когда моей мамы больше нет в живых…

Несмотря на то, что после смерти матери прошло уже три года, как всегда при упоминании о ней, мой голос невольно дрогнул. Рассердившись на себя за эту слабость, я быстро добавила:

— Она умерла от туберкулеза. Мои родители переехали сюда в надежде, что здесь ей станет лучше. Мать была прекрасным менеджером и вела все дела отца.

— Так значит, свои деловые качества ты унаследовала именно от нее? — Его глаза были полны сочувствия, и это растрогало меня.

Или мне показалось?.. Несмотря на растущую привязанность к Року, я чувствовала, что в нем есть нечто загадочное, словно он намеренно что-то скрывал от меня. Это ощущение хотя и приводило меня в полное замешательство, тем не менее все больше разжигало мое любопытство.

— Надеюсь, что это действительно так, — ответила я.

— Должно быть, твоя мать прекрасно разбиралась в бизнесе?

— Да.

Короткий ответ помог мне скрыть предательскую дрожь в голосе. Сцены из прошлого замелькали у меня перед глазами. Я вспомнила свою мать, такую изящную и женственную, с красивым румянцем на щеках — явным свидетельством ее болезни, ее неуемную энергию, благодаря которой она до последнего дня жила полноценной жизнью. Когда мама была жива, даже остров, и тот, казалось, был совсем другим. Именно она научила меня читать, писать и хорошо считать.

Я вспомнила и долгие, полные ленивого безделья дни, когда я часами валялась на пляже, плавала в прозрачной, голубой воде или просто, лежа на спине, качалась на волнах. Я росла в мире красоты и гармонии окружающей природы и отголосков древней истории этого края. Мое детство было по-настоящему счастливым. Хотя, конечно, живя здесь, я слегка отбилась от рук. Иногда я вступала в разговоры с туристами, иногда по тропинкам взбиралась наверх, к старинным виллам, и, сидя на скале, любовалась прекрасным видом на Неаполитанский залив. После этого я возвращалась домой и подолгу слушала бесконечные разговоры взрослых, которые велись в студии. Я полностью разделяла чувства родителей — гордость отца своими работами и радость матери в те минуты, когда ей удавалось выгодно продать какую-нибудь из них.

Родители много значили друг для друга. Они были похожи на двух красивых бабочек. В радостном ощущении жизни они танцуют на солнечном свету. Но в этом танце без устали есть и некая обреченность, будто они знают, что скоро солнце зайдет и их счастью, как и самой жизни, наступит конец…

Известие о том, что я непременно должна отправиться в Англию, в школу, было воспринято мной с негодованием.

— Это просто необходимо, — настаивала мама.

Она больше не могла учить меня сама. Я довольно прилично знала несколько языков, ведь дома мы говорили по-английски, с соседями — по-итальянски, кроме того, в студии отца постоянно бывали французы и немцы. Но настоящего, систематического образования у меня, конечно, не было. Мать очень хотела, чтобы я поехала учиться в старую, хорошо известную школу в самом сердце Суссекса, где когда-то училась она сама. И настояла на своем.

Постаревшая уже директриса, знакомая матери, по-прежнему руководила этим учебным заведением. Думаю, что и все остальное здесь осталось таким же, как и в далекие дни маминой юности. Проучившись семестр или два, я постепенно смирилась со своей участью. Отчасти потому, что подружилась с очень приятной девочкой по имени Эстер Макбейн, и, конечно, потому, что Рождество, Пасху и летние каникулы я проводила дома. Моя непритязательность и покладистый нрав помогли мне полюбить Англию, а периодические поездки на Капри — пережить разлуку с родными.

После смерти матери все изменилось. Я узнала о том, что мое образование оплачивалось благодаря продаже тех драгоценностей, которые когда-то принадлежали ей. Мать хотела, чтобы после школы я продолжила учебу и поступила в университет. Но драгоценности были проданы за меньшую сумму, чем та, на которую она рассчитывала. Да и плата за обучение в школе оказалась выше, чем она первоначально предполагала. Все же после смерти мамы я еще два года продолжала учиться в суссекской школе, ведь таково было ее предсмертное желание.

Все это тяжелое для меня время дружба с Эстер Макбейн скрашивала мое существование. Эстер хорошо понимала мое состояние, ведь она была сиротой и воспитывалось у тетки. Чтобы хоть как-то отвлечь нас от тяжелых переживаний, на летние каникулы отец всегда приглашал Эстер к нам на Капри. Лето после окончания школы мы тоже провели вместе. Мы много рассуждали о жизни, строили планы на будущее. Моя подруга всерьез намеревалась посвятить свою жизнь искусству. Что же касается меня, то я просто не могла бросить отца одного и вынуждена была занять в студии место матери.

Мне вспомнилось письмо, которое я получила от Эстер вскоре после ее отъезда домой, и я невольно улыбнулась. Сам факт, что она прислала мне письмо, уже был неординарным событием: моя подруга всегда терпеть не могла писать письма. Эстер сообщала, что по дороге в Шотландию она познакомилась с одним мужчиной. Он занимался в Родезии разведением табака и ехал домой, в отпуск. Письмо было исполнено восторгов и намеков на возможное романтическое приключение. Несколько месяцев спустя я получила еще одно письмо. Эстер сообщала, что выходит замуж переезжает в Родезию.

Моя подруга была очень счастлива. Конечно, я по-своему очень радовалась за нее, хотя и понимала, что это конец нашей дружбы. Теперь мы могли только переписываться, а на это у Эстер не будет ни времени, ни особого желания. Еще одно письмо от нее, последнее, я все-таки получила. В нем моя подруга писала, что благополучно добралась до места и что у нее все прекрасно. Но замужество сделало ее совсем другим человеком. Даже по тону письма я поняла, что Эстер уже не та длинноногая девочка с ниспадающими на плечи волосами, которую я знала и которая мечтала посвятить свою жизнь искусству…

Лицо Рока Пендоррика, склонившегося ко мне, вернуло меня к реальности. Его глаза были полны участия.

— Похоже, я своими вопросами вызвал печальные для тебя воспоминания?

— Просто я вспомнила свою мать. Понимающе кивнув головой, он спросил после короткой паузы:

— А ты не хочешь вернуться в Англию, к родственникам матери… или отца?

— К родственникам? — тонким от изумления голосом спросила я.

— Разве твоя мать никогда не рассказывала тебе о своем доме в Англии?

Этот вопрос чрезвычайно удивил меня.

— Нет, она никогда не говорила об этом.

— Видимо, воспоминания были слишком болезненны для нее?

— Я никогда не задумывалась об этом. Но должна признать, что мои родители действительно ничего не говорили о своей жизни до свадьбы. По-моему, прошлое просто ничего не значило для них, и они считали свою жизнь друг без друга чем-то второстепенным.

— Должно быть, твои родители были очень счастливы в браке?

— Да.

Мы помолчали. Затем Рок тихо произнес:

— У тебя необычное имя. Фейвэл…

— Не более необычное, чем твое. Я всегда полагала, что так зовут какую-то сказочную птицу.

— Да, Рок — это огромная и сильная птица, которая может поднять в воздух даже слона.

Его голос звучал самоуверенно, и, не удержавшись, я ехидно заметила:

— Думаю, ты все же не так силен, как эта птица, и вряд ли сможешь поднять слона. Рок — это что, какое-то прозвище?

— Нет, так меня зовут с рождения. А полное имя — Петрок.

— Все равно звучит как-то необычно.

— Только не у меня на родине. Так в течение многих веков в моей семье называют мальчиков. Рок — это просто современная интерпретация. Как ты считаешь, мне подходит это имя?

— Да, — ответила я. — Очень.

Нагнувшись ко мне, он неожиданно поцеловал меня в кончик носа. Окончательно смутившись, я торопливо вскочила на ноги.

— Думаю, мне уже пора домой, — пробормотала я.

Наша дружба становилась все крепче, и это обстоятельство чрезвычайно радовало меня. До конца не осознавая степени своей неопытности, я всерьез полагала, что способна справиться с любой ситуацией. При этом я забывала, что мой так называемый опыт ограничивался частной школой в Англии, нашей студией на острове и моим общением с отцом, который по-прежнему считал меня маленьким ребенком. Я воображаю себя светской женщиной, не понимая, что светская женщина никогда бы не влюбилась в первого попавшегося мужчину только потому, что он был не похож на тех, с кем ей приходилось общаться до сих пор.

Да, своим природным обаянием Рок Пендоррик действительно мог очаровать кою угодно, когда хотел этого. И я не могла не почувствовать, что он старается понравиться мне.