– «Шел в комнату – попал в другую», – процитировал он своим сотрудницам известную строчку из Грибоедова, но, обнаружив, что те мало знакомы с первоисточником, рассказал о нелепом недоразумении, с ним приключившемся.

– И не переживайте, Евгений Николаевич! – бросились успокаивать его женщины. – С кем не бывает?!

– Раньше со мной такого не было, – честно признался Вильский и уселся за рабочий стол. На часах было ровно двадцать пять шестого, пять минут до конца рабочего дня. «Зачем, дурак, ехал?» – горько усмехнулся он и пообещал себе забыть про нетипичный для себя промах.

Пытаясь реабилитироваться в глазах подчиненных, Евгений Николаевич объявил рабочий день законченным и распустил коллектив ровно за минуту до сигнала.

– А вы? – торопили женщины Вильского и из чувства солидарности не торопились покидать рабочее место.

– А что я? – пожал плечами Евгений Николаевич и начертил на листке бумаги два прямоугольника, в каждом из которых красовалась заглавная буква «М». «Вот они, красавицы, – подумал Вильский, видимо, имея в виду Марту и Киру Павловну. – Обе на «М».

– Идите домой, Евгений Николаевич, – всполошился женский батальон Вильского.

– Сейчас, – пообещал начальник и начал рыться в карманах в поисках печати. Там ее не было. «Неужели бросил Машке в сумку вместе со связкой ключей?» – похолодел Вильский и представил, что вот сейчас ему придется снова садиться в машину, ехать на другой берег, объясняться с Мартой, потом с матерью. Как никогда, Евгению Николаевичу захотелось остаться одному – положить голову на руки и мирно подремать в собственном кабинете.

– Что вы ищете? – забеспокоились женщины, видя, как начальник пытается мучительно что-то вспомнить.

– Печать, – жалобно произнес Вильский и судорожно выдвинул верхний ящик стола.

– Да вот же она, – с готовностью указали сотрудницы на висевшую прямо перед глазами начальника пропажу: печать преспокойно дожидалась своего часа на правом верхнем углу компьютерного монитора.

– Черт! – ахнул Вильский и побагровел от напряжения. – Да что это за день-то сегодня?

– Полнолуние, – успокоила его одна из сотрудниц. – Возьмите больничный, Евгений Николаевич. Все равно завтра пятница. Отоспитесь. Отдохните.

– Рано вы меня, девки, в запас списываете! – грубовато пошутил Вильский, но в глубине души обрадовался проявленной заботе.

– Да мы не списываем! – в один голос воскликнули сотрудницы. – Просто переживаем.

– Не переживайте, – успокоил их Евгений Николаевич. – Я воробей стреляный. До Африки, если что, долечу. А не долечу – развейте мои перья над родной рекой. Чтоб, помните, плывут пароходы – привет воробью, летят самолеты – привет воробью, а пройдут пионеры… – У Вильского перехватило дыхание, и он мучительно закашлялся.

– Да ну вас, Евгений Николаевич, – отказались подыграть ему женщины и как-то совершенно по-бабьи погнали домой. – Идите уже. Хватит!

– И то правда, хватит! – согласился Вильский и начал выбираться из-за стола.

В тот вечер, добираясь с работы, Евгений Николаевич совершенно незаметно для себя заснул за рулем. На его счастье, улица, где он вырос и где жила его мать, была довольно далека от оживленных городских путей, поэтому никакой трагедии не случилось, если не считать ужаса, который Вильский испытал, проснувшись от резкого толчка. Передние колеса автомобиля ударились о бордюр, и Евгений Николаевич автоматически выдернул ключ из замка зажигания.

«Что со мной? – Вильский чуть не плакал от ощущения, что над ним сгущаются тучи. Чувство опасности томило его во многом еще и потому, что мир отказывал ему в былой четкости и простоте. То, что казалось непреложным, изменяло, а то, что всегда мыслилось как невозможное, предназначенное для других, дышало у него за спиной. – Неужели у меня Альцгеймер?» – поставил себе диагноз Евгений Николаевич и, достав из бардачка блокнот, начал спешно записывать пин-коды зарплатной и пенсионной карт. На всякий случай Вильский по памяти записал паспортные данные, имена детей, их сотовые телефоны, телефон Марты, телефон матери и даже телефоны временно выпавших из его жизни школьных товарищей – Вовчика и Левчика.

На удивление легко выстроились в столбик все доступные ему трудные одиннадцатизначные комбинации цифр. Тогда он решил проверить себя еще раз и к каждому имени приписал дату рождения. И снова память не подвела. Но и этого ему показалось мало. Закрыв глаза, Евгений Николаевич вспомнил, кто и как сидел в классе. Для этого он составил развернутую схему каждого ряда и подписал имена и фамилии.

Последнее убедило его в том, что до Альцгеймера еще далеко, но от этого легче стало ровно на одну минуту, а потом накатила такая тоска, что Вильский решил позвонить Вовчику Реве и по старой памяти пригласить его в гараж.

– Я не могу, – тут же отказался школьный товарищ, почувствовавший в голосе друга странное волнение. – Хочешь, приходи ко мне. Только у меня Зоя болеет.

Возникший в воображении вид хворающей Зои вернул Вильского к действительности. «Надо что-то делать!» – решил он и позвонил Вере с просьбой найти хорошего невропатолога.

– Хорошо, – согласилась «потрясти давние связи» старшая дочь и пообещала привлечь мужа.

– Это не срочно, – тут же объявил Евгений Николаевич, как только почувствовал, что к вечеру дело сдвинется с мертвой точки.

– А что у тебя? – поинтересовалась Вера и приготовилась слушать, но вместо этого получила подробный отчет о жизни Киры Павловны, который Вильский сочинил прямо на ходу. Такая словоохотливость ввергла его дочь в уныние: она сразу же почувствовала, что с отцом что-то не так.

– Давление, – вывернулся Евгений Николаевич, не нашедший в себе сил рассказать, как в течение дня он умудрился, во‑первых, потерять машину возле поликлиники, во‑вторых, ошибиться адресом и, в‑третьих, заснуть за рулем.

– Сколько?

– Уже нисколько, – хмыкнул Вильский. – Полнолуние.

– Папа, – Вера не верила ни в какие приметы, – ты как старая бабка. Какое полнолуние? Еще скажи, плохой сон увидел. Зачем тебе невропатолог?

– Вера Евгеньевна, могут же у меня быть от тебя какие-то свои мужские секреты?

– Могут. – Вера тут же признала право отца на личную жизнь и с трудом удержалась, чтобы не полюбопытствовать, как это жить с относительно молодой женщиной и соответствовать ей во всех смыслах. По-женски ей показалось, что дело именно в этом. Никаких других объяснений она не видела, предполагая, что только бессонная ночь способна спровоцировать резкий скачок давления.

– Позвони, как договоришься. – Голос Вильского дрогнул.

«Не вешай трубку!» – хотела прокричать ему Вера, но вместо этого строго сказала:

– Мне кажется, ты не справляешься с нагрузками.

– Да ладно? – усмехнулся Евгений Николаевич, моментально догадавшись о том, что имела в виду дочь. – С какими?

– С любыми. – Вера была предельно корректна. – Все-таки тебе шестьдесят семь лет, а ты…

– А я… – Вильский попытался спровоцировать дочь на открытое проявление недовольства, но она отцовский вызов не приняла и, как обычно, ушла в сторону.

– Я просто за тебя беспокоюсь. – Вера попыталась произнести эту фразу нейтрально, но Евгений Николаевич почувствовал сконцентрированный в ней детский страх.

– Не беспокойся, Вера Евгеньевна, – браво засмеялся он и загрохотал в трубку.

– У тебя бронхит? – оживилась дочь Вильского.

– Наверное. – Евгений Николаевич с благодарностью подумал о Вере: конечно, она права, у него бронхит курильщика. Этот диагноз звучал обнадеживающе и обещал по крайней мере еще лет десять жизни.

– Папа, бросай курить, – в который раз посоветовала Вера, успокоенная собственным открытием.

– Уже, – объявил Вильский и почувствовал, что разговор с дочерью начал его тяготить.

– Вот и отлично, – похвалила отца Вера и, окончательно успокоившись, попрощалась.

– Курил! Курю! И буду курить! – проворчал Евгений Николаевич и снова с остервенением схватился за крышку бардачка. Привычка прятать пачки с сигаретами в разных местах не подвела его и на этот раз. Внутри завалялась наполовину пустая коробка: Вильский мысленно перекрестился и решил выйти из машины, чтобы покурить, опершись на капот, но, представив весь порядок действий (выйти – покурить – сесть обратно – завести машину – въехать во двор – поставить в гараж), передумал и просто распахнул дверцу.

«Совсем, черт рыжий, обленился!» – подумала наблюдавшая за сыном Кира Павловна и отошла от окна: как ни странно, ничего необычного в поведении Вильского она не заметила.

Не заметила этого и Марта, примчавшаяся на такси ради примирения. Застав своего «Кота» сидящим на скамейке, она смело бухнулась рядом и, запыхавшись, объявила, что жить без «Женюлькина» не может, поэтому никакая дача ей не нужна и не надо ее, приличную женщину, с дерьмом смешивать, потому что она из тех, что зовутся декабристками. Или вместе, или никак, но на всякий случай – заберите, Евгений Николаевич, ваши ключи от приобретенного имущества, да и гори оно синим пламенем.

– Машка, – расплылся в улыбке Вильский и почувствовал, что дышится так же, как после грозы: ощутимо приятно и полной грудью. – Какая же ты у меня…

– Какая? – Марта тут же вставила свою руку в его и воровато посмотрела на окна Киры Павловны: так и есть, неугомонная бабка скрывалась за тюлем, как собака за хозяйским забором. – Может, ко мне поедем? – Марта Петровна облизнула губы и сузила свои и так узкие глаза.

– Ох, лиса, – покачал головой Евгений Николаевич и поцеловал ее в нос. – Чего ж шумела?

– Чего-чего, – нахмурилась Марта, но тут же честно призналась: – А ты бы, моя, не шумел, если бы меня у тебя из-под носа уводили?

– Я бы не шумел. – Вильский нацепил на лицо строгое выражение, а потом хмыкнул и рассмеялся: – Я бы отстреливался!

– Вот и я отстреливалась, – объяснила свое поведение Марта и с ненавистью подумала об Алемгуль. – Мало того, что понаехали, еще и за наших мужиков цепляются, чурки узкоглазые.