Хотел присовокупить к сообщению улыбочку – но не стал. Да и вообще, Андре не понимал этих русских…


«Я бы очень хотел, чтобы ты был геем. Но ты не гей. И с этим мы ничего не поделаем, как и с твоей влюбленностью».


Иван почти уснул сидя, пока ждал ответа. Видимо, Андре долго думал о том, что написать.

Иван, если отбросить романтическую пылкость, прекрасно его понимал. Он и сам сильно сомневался, пойдут ли его действия дальше поцелуев… естественно, зачем Андре подобные эксперименты? Это ведь его жизнь, в конце концов, зачем ее осложнять? Это Иван оказался перед лицом серьезной проблемы, и не понимает, что с ним происходит. А у Андре такой проблемы нет… он прекрасно знает, чего он хочет, а чего – нет. Он не находится на перепутье, как Иван, не томится вопросами, мог он влюбиться или нет. Он все прекрасно понимает. Интересно было бы поговорить с ним об этом… о том, что чувствуют мужчины, влюбляясь в себе подобных. Ведь мужчины одинаково доминантны, одинаково сильны – как, как один из них уступает другому? Уступает ли?


«Мне очень хочется с тобой поговорить…»

«О чем?»

«Обо всем. Просто – говорить. Я тебя совсем не понимаю, а хотел бы понимать».


Иван дописал – и стал собираться, не дожидаясь ответа. Ему было все равно, впустит его Андре или нет. Неважно. Он просто попробует. Посидит под дверью и уедет домой, если ничего не получится. В конце концов, Андре не обязан тоже хотеть болтать по ночам, но попробовать все же стоило бы…

Телефон молчал.

Иван выбежал на Конную, во дворах которой жил, на ходу запахивая куртку, и взмахнул рукой. Первый же попавшийся частник согласился подбросить его до отеля на Большой Морской. Иван запрыгнул на переднее сиденье, и остатки сомнений окончательно выветрились из его головы. Ну и пусть он не ответил мне, думал Иван. Я хочу всего лишь поговорить! Я не собираюсь набрасываться на него, не собираюсь провоцировать и чего-то от него ждать, я хочу просто по-го-во-рить. Так, как мы говорили с девушкой Андреа, до ее признания на кораблике – обо всем сразу. Без задних мыслей. Если он захочет – он впустит меня. Если не захочет – ну что ж, я не обижусь. По большому счету, можно ли обижаться на человека, который не захочет тратить свое время на пустопорожние разговоры по ночам? Он американец, ему чужда эстетика ночных кухонных посиделок за разговорами «по душам»…

6.


… Поговорить? Он хочет со мной поговорить?

Андре вдруг занервничал. Что это, очередная попытка спровоцировать? Или действительно просто желание пообщаться? Но… о чем? У них не клеились разговоры «ни о чем» весь день. Они ухитрялись друг друга все время задевать, обижать, все время находились темы, которые одному из них оказывались неприятны… и вдруг – поговорить… «Я хотел бы тебя понимать…» Понимать? Но… зачем?

Андре вылез из-под одеяла и бездумно зашагал по комнате.

«Меня понимать очень сложно, Ваня, – говорил он в темноту, – меня трудно понять, если не знать всей этой чепухи про мои неудачи с мужчинами, с женщинами, про то, как мной пытаются воспользоваться, как бегут от меня те, кто видит только модель… как ты сможешь понять меня, ведь я не собираюсь рассказывать тебе всего этого, а сам ты не догадаешься, ведь ты не знаешь, что это такое… Ты сейчас начнешь придумывать темы для разговора, но ты не сможешь понять, почему я читаю книжки вместо того, чтобы смотреть сериалы – как, как я тебе это могу объяснить, если и сам не знаю? Как я смогу тебе объяснить, почему мне неинтересно в модельной тусовке? Я сам этого не понимаю! В конце концов, не могу же я признаться тебе, что считаю себя немножко на другом уровне, не таком, как все эти модельки… да, я считаю себя лучше. Это звучит так снобистски, что я самому себе это говорю не так уж часто, а произнести это вслух и вовсе никогда не посмею.  Зачем тебе меня понимать… понимать – это значит принять, в некотором смысле влезть в душу, увидеть ее самые укромные уголки и слабые места. Я не хочу показывать свои слабые места. Их будет знать только Дуглас. Но Дуглас никогда не сделает ничего во вред мне. А ты? Я не знаю, кто ты. Вдруг ты захочешь сделать мне больно? Нет, я не хочу перед тобой открываться! К тому же… вдруг я по-настоящему влюблюсь в тебя? Ведь совсем не секрет, что люди имеют свойство любить тех, кому доверяют. Если я начну тебе доверять, я захочу надеяться на что-то большее, я снова захочу ждать своего «вдруг», я буду бояться тебя потерять, мне будет больно… да и могу ли я тебе доверять? Я вывернусь перед тобой наизнанку, а ты хлопнешь перед моим носом дверью и продашь мои откровения какой-нибудь желтой газетенке… или не продашь? Может быть, и нет – ты не показался мне подлым человеком. Молча уйти ты можешь, а вот предать… не знаю. Может быть, и нет. Но даже если ты просто растворишься в утреннем мраке и я опять останусь один – все равно мне будет больно. А ты растворишься… в Нью-Йорке ты встретишь тысячи красивых девушек-моделей. Какая-нибудь из них может быть похожей на меня – не так уж сложно быть блондинкой с серыми глазами, черными бровями и тонкой фигурой. Это стандартный типаж, только у этой девушки передо мной будет огромное преимущество – она будет настоящей девушкой. Понятной, объяснимой, совершенно нормальной. Ты влюбишься в нее и станешь придумывать поводы, чтобы пореже со мной видеться. А потом и вовсе пропадешь. Нет, разумеется, я пожелаю тебе счастья. Я буду рад за тебя. Я даже помогу тебе. Но мне будет очень обидно и опять одиноко, как ты не понимаешь… зачем тебе сейчас понимать меня, если завтра все равно все очень банально и больно закончится?»

Стук в дверь прервал его внутренний монолог. Андре испуганно потянулся за халатом, запутался в нем, споткнулся…

– Who is there? – парень забыл, на каком языке сейчас нужно говорить, и с досадой распахнул дверь. На пороге стоял Иван и молча на него смотрел.

– Я… я думал, ты позвонишь, – пробормотал Андре, завязывая пояс халата и теребя рукав.

– Я ехал и думал, откроешь ты мне дверь или нет, – Иван заговорил так просто, будто разговор уже давно начался.

– Я не знал, что это ты.

– Если бы знал – не открыл бы?

– Не знаю, – честно признался парень, – я еще для себя не решил.

– Значит, мне повезло.

– Или наоборот, – пожал плечами Андре, – хочешь кофе?

– Нет, я напился чаю дома. А ты любишь чай?

– Не очень. Знаешь, у нас чай пьют только если простудятся. Ну, заболеют.   А обычно пьют кофе…

Андре смущенно присел на краешек дивана, закрывая голые коленки полами халата. Иван сел рядом, соблюдая безопасное расстояние, чтобы не дать повода усомниться в своих честных и чистых намерениях.

– А знаешь, как пила чай моя бабушка? У нас в России есть такие … мммм… как бы тебе объяснить… кусочки теста, свернутые в кольцо. Не пончики, нет. Тесто такое… как будто булка. С маком. Называется – баранки. И – бублики. И раньше купцы… ты знаешь, кто такие купцы?… ну вот, купцы пили чай из самовара, с баранками и бубликами. Наливали чай в блюдечко, дули на него, чтобы не горячо, и заедали баранкой. И сахар, кусочками, откусывали. Называлось «пить чай вприкуску». У меня бабушка была из обедневшей купеческой семьи. И она до самой старости любила пить чай вприкуску. И бублики. Что ты смеешься? Смешное слово? Какое? Вприкуску? Или бублики?

Андре действительно тихонько рассмеялся, немного расслабившись, сел посвободнее, поджал под себя ноги, потянулся к вазе с фруктами.

– А бананы? Бананы твоя бабушка любила?

– Ой, с бананами и вовсе история особая… у нас была небогатая семья. Проще даже сказать, бедная. А бананы в 90е были еще редким лакомством. Совсем изредка они появлялись где-то у знакомых, на праздниках, были совсем зелеными и неспелыми, но все равно их считали деликатесом. И бабушка никогда не ела бананы! Она аккуратно заворачивала их в салфеточку и несла домой, мне. Чтобы ребенок попробовал заморских фруктов. А они были зеленые, неспелые, и по вкусу напоминали траву… Я помню, ты говорил, что много читал про Россию. Интересно, в Ваших книжках есть что-нибудь про СССР, про то, как мы тут жили… как получали по талонам сахар? Как в магазинах  у нас стояли в ряд банки с томатным соком, и спички – и все? У вас такое писали?

– Да ну, что ты… где я мог взять такие книжки… у нас книжки про что-то общее: про Хрущева. Про Сталинские лагеря. Про перестройку, политику… про жизнь не написано ничего. Я, конечно, потом много читал в интернете, по-русски. Но там пишут обычные люди, как мы с тобой. У них субъективное восприятие. Те, кто жил хорошо, говорят, что была прекрасная страна. Те, кто жил бедно, рассказывают ужасы и ругаются. А у нас, в Америке, считается, что ты сам виноват в том, как ты живешь. И если ты живешь плохо и бедно, то это значит, что ты сам не хочешь работать и зарабатывать деньги. Потому, что если ты хочешь, ты будешь стараться, ты будешь работать на двух работах, по ночам, ты будешь на всем экономить, поступишь учиться, потом найдешь работу получше… в общем, все зависит от тебя.

– А ты? Где учился ты?

– В школе. Только в школе… я хотел получать историческое образование, и в восемнадцать даже сдавал тесты в колледж, но… я ведь тебе рассказывал, у меня не было ни копейки денег. Мать уже умерла к тому времени. Я работал в закусочной, снимал полуподвальную комнату в той же закусочной. А на колледж нужны были деньги… Я пошел туда просто, чтобы доказать самому себе: я могу. И я действительно получил неплохой балл! Если бы у меня были деньги, я бы оплатил семестр и был бы успешно зачислен, стал бы историком. Но у меня не было денег… поэтому я получил свои баллы, улыбнулся комиссии, сказал: «ОКей, ребята, спасибо, это было классно!» и пошел в свою закусочную. Тогда я был еще худее, и у меня были короткие волосы. Вот такие. До подбородка. Под кепкой они … как это сказать по-русски… мялись. И когда я снимал кепку, моя голова была похожа на хризантему. Я не представлял, что делать дальше! Но мне повезло…