— Ты сказал, что хочешь нормальной жизни. Я тоже хочу попробовать. Обещаю, что приложу все усилия, но тебе придётся относиться ко мне по-человечески.　

Я сказала это в магазине, в очереди в кассу. Трёхлетний мальчик опрокинул лоток с шоколадом, и его мать смущённо ползала по полу в попытке навести порядок. Я помню эти секунды до самых мелочей, потому что именно тогда впервые увидела в глазах Олави слабость. До этого он скрывал её от меня за пощёчинами.　

Олави моргнул, и его глаза забегали, пытаясь зацепиться за что-то, кроме меня. Не знаю, с чего его так пробрало, но факт остаётся фактом. Годы безнадёжных попыток вызвать у меня любовь сказались на его и так нездоровой психике. Я лгала, но он не заметил. Или не захотел замечать.　

Впервые за эти годы он действительно прислушался к моим словам. Что-то мягкое промелькнуло в его глазах, прокравшаяся в душу надежда. И тогда он познакомил меня со своей семьёй. Они приняли меня, окружили таким душным теплом, что я ревела по ночам, как раненый зверь. Олави бился головой о стену и орал: — Я сломал тебя, да, Лара? Совсем сломал? Обещай, что не совсем! Поклянись, что тебе станет лучше! Ты же обещала попробовать!　

И я обещала, снова и снова, в продолжение однажды начатой лжи.　

Не подумайте, что Олави ослабил контроль. Он рассказал родным о моей так называемой болезни, тем самым обезопасив себя на случай, если я попрошу о помощи. На семейных сборах меня окружали теплом, а в остальное время — всячески избегали, стыдясь моего сумасшествия. Олави отправил меня к психологам. Под присмотром, конечно. Какую помощь можно получить от специалистов, не говоря им всей правды? Вот именно, что никакую. Я тратила все свои силы на изучение языка. Благо, способности у меня сохранились, и всего за несколько месяцев я научилась говорить вполне прилично. Олави по-прежнему следил за каждым моим шагом, но я настолько к этому привыкла, что разучилась отличать нормальность от безумия.　

А потом сестра Олави предложила мне пойти учиться. Единственная из всех, она знала, каким животным был её брат, и не верила в мою болезнь. Услышав предложение сестры, Олави ругался так громко, что его мать разрыдалась и ушла к себе. Отец и брат утащили его в гараж, а под утро он разбудил меня и сказал, что согласен.　

В тот день я начала планировать своё спасение. Шаг за шагом, один ночной кошмар за другим. Я должна была не только выжить и оправиться от тех таблеток, которыми Олави пичкал меня в течение нескольких лет, но добиться того, что врачи и психологи назвали катарсисом, дружно утверждая, что именно в нём я найду спасение. Наивные, они думали, что только моё прошлое таит в себе насилие. На самом деле мой похититель всё ещё жил рядом со мной.　

Чтобы излечиться, я должна была вернуться домой. Вспомнить, какой я была раньше, до того, как затерялась в безумии Олави. Поэтому я старательно копила деньги на побег. Когда я приступила к учёбе, Олави позволил мне открыть банковский счёт и положил на него часть моих «модельных» денег. Это стало одним из его широких жестов: он пытался подарить мне настоящую, нормальную жизнь. Олави не знал, что эти деньги должны были купить моей семье защиту, а мне — свободу. Я выучилась на медсестру и соглашалась на любую работу, только бы накопить достаточно денег, чтобы нанять охрану для моей семьи. Работала ночами, в праздники, в выходные и жила в постоянной панике, что Олави раскусит мой план и отберёт деньги. Он может, он такой. Он бы позволил мне купаться в иллюзии, что мне удалось его обмануть, а потом закрыл бы счёт без моего ведома. Олави способен на всё.　

У Олави были любовницы, много, постоянно. Чем больше времени я проводила в колледже и на работе, тем больше любовниц он заводил. Приводил их домой, пытаясь вызвать мою ревность, и бесновался, когда я не реагировала. На самом деле я была благодарна им до слёз.　

По ночам, пьяный и глубоко несчастный, Олави приходил ко мне и утыкался лбом в грудь.　

— Лара, обещай, что я тебя не сломал! Ты ведь попробуешь, да? Попробуешь подарить мне настоящую жизнь?　

Я лгала каждый раз, рьяно, громко. Только потом узнала, что в этом мне помогала его сестра. Она уговаривала Олави дать мне время, не настаивать. Она не могла не знать правды о наших отношениях, о моих синяках и постоянном страхе. Несколько раз пыталась заговорить со мной об этом, предложить помощь. Но чем могла мне помочь одинокая слабая женщина? Я не скажу вам, как её звали, это не имеет значения. Она — всего лишь часть окружавшего меня бессилия.　

Однажды она не выдержала и задала прямой вопрос.　

— Лара, если Олави совершил что-то ужасное, если он держит тебя силой, скажи мне.　

Её губы дрожали. Капля пота затерялась в седине на левом виске, и я протянула руку и погладила её, почувствовала влагу её страха.　

Она знала, что представляет из себя её брат, и боялась его до жути.　

— Не волнуйся за меня, — искренне попросила я, вспомнив о поддельных медицинских справках.　

— Ты счастлива?　

Какой идиотский вопрос!　

— Я жива.　

Я обняла её и ушла.　

Олави узнал и об этом разговоре. Мы с его сестрой не виделись несколько дней, но даже неделю спустя нельзя было не заметить жёлто-зелёные синяки на её предплечьях, когда она, забывшись, закатала рукава свитера.　

Однажды я запрыгнула в такси и приехала в отделение полиции. Встала в дверях, силясь восстановить замершее дыхание. Отказалась показывать документы и заходить в кабинет, слишком живым было воспоминание о прошлой попытке спасения. Прямо у входа спросила серьёзного полицейского, что они делают в случаях, когда кто-то угрожает жизни подданных другой страны.

— У нас сложились отличные отношения с властями большинства стран. Мы сотрудничаем с ними в проведении расследования.　

Расследование.　

У меня не было никаких улик и ни единого свидетеля, а у Олави — мои медицинские справки, уважаемый бизнес и имя. Кто поверит, что справки поддельные? Олави способен на всё — подкупить врачей, обмануть полицию. Если Олави чист, никто не поверит моей безумной истории. Даже если психологи попытаются меня защитить, кто спасёт мою семью? Никто.　

— Проходите, садитесь, вам принесут чай или кофе, — полицейский гипнотизировал меня взглядом, как бешеного зверя. — Я не потребую от вас ничего, что вы сами не захотите рассказать, — осторожно пояснил он.　

Я медленно пошла за ним и взглядом указала на стол у самых дверей.　

— Вам будет удобнее в отдельной комнате, где нас никто не услышит.　

— Мне удобнее здесь.　

Сев на краешек стула, я начала:　

— Если кого-то удерживают силой…　

Он сможет и сам додумать, не маленький.　

— …тогда мы делаем всё возможное, чтобы они получили свободу. Собираем доказательства того, что их удерживают силой, и наказываем обидчика.　

Как будто это так просто.　

Доказательств у меня нет. а Олави — богатый и успешный бизнесмен, который, насколько я знаю, уже не связан со старыми дружками. Да и потом — что мешает мне бежать? Прямо сейчас, со всех сил, в любом направлении. Ведь Олави не стоит рядом и не держит меня за руку. Как объяснить полный паралич моей воли? Олави вколотил в меня жуткую уверенность, что он — сильнее всех, что, куда бы я ни скрылась, он всё равно найдёт меня и отомстит всем и вся.　

— Расскажите, что с вами случилось? — мягко попросил полицейский, и я заметила, как вспотели его ладони.　

Именно его неуверенность спугнула меня. Он слабее Олави, все они слабее его. Перед глазами встало прошлое, то самое, о котором я избегала думать — толстый конверт с медицинским свидетельством и шприцом и каменные лица французских полицейских. Если я скажу ещё хоть слово, меня запрут в клинике, и я больше никогда не увижу солнце.　

Я выбежала из полиции, привлекая внимание прохожих.　

Вечером, впервые за многие недели Олави меня избил. Мой муж знал обо всём. Знал, что я попыталась спастись и не смогла. В очередной раз. Он сломал меня настолько, что мне не суждено было снова стать целой.　

А потом всё изменилось.　

Два года назад Олави купил себе отдельную квартиру. Заселил туда женщину, до неприличия похожую на меня, но при этом приходил ко мне, продолжая надеяться на «однажды». Иногда он кричал, ругался или делал что-то разрушительное. Например, вываливал на пол содержимое холодильника или рвал занавеси.　

Иногда он обнимал меня и молчал. Больше ничего. Он болел мной. Если бы я не ненавидела его так сильно, я бы его пожалела.　

Почему он меня не убил?　

Это — самый сложный вопрос, и однажды я не сдержалась и задала его. Посреди ночи, когда он, пьяный и воняющий женскими духами, лежал рядом, сопя в моё плечо.　

Задала — и тут же сжалась от страха, ожидая неминуемой кары.　

— Не могу я, сука, понимаешь? Не могу — и всё.　

Я не понимала, но была благодарна за одиночество, за работу и за его сестру. За то, что могла оставаться наедине с ночными кошмарами и представлять, как однажды наберусь сил и сбегу. Вернусь домой в поисках катарсиса. Продумывала в деталях каждый шаг. В глубине кошмаров я видела Макса и представляла, как однажды найду его и спрошу, почему он меня не спас. Выкрикну свою боль, получу отпущение. Пойму, почему именно он застрял в моих снах самым больным кошмаром. Я уже тогда понимала, что сделала Макса козлом отпущения, а на самом деле злилась на саму себя. За то, что до сих пор не смогла спастись, не посмела. Я придумала для себя сценарий «а могло быть и хуже» с Максом в главной роли, чтобы не рисковать, чтобы по-прежнему не жить.　

Но я всё ещё пыталась.　

Я выжидала момент, когда безумие Олави отпустит меня на волю. И тогда я пойму, как спастись, как уйти от всего этого навсегда. Как защитить себя и родных.　

Однажды.　

Вот оно и наступило.