И мы входим в аудиторию вместе. Одна за другой. Мне ничего не страшно, правда. Хочу только одного: чтобы быстрее прошёл этот безумно долгий день. Чтобы Эдгар вернулся домой. А дальше я справлюсь. Сумею. Потому что когда любишь, способен не только на подвиги, но и на ожидание. На тихое «прости». На умение прощать боль, забывать обиды и растить хрупкую надежду, что ты тоже что-то значишь для мужчины, которого выбрало твоё сердце.

64. Эдгар

Я еду в небольшой провинциальный городишко, где родился и вырос, провёл детство и юность. Здесь свой уклад и традиции и почти все друг друга знают. Время идёт, а он не меняется. Немного дряхлеют дороги, ветшают домики, а всё остальное — как и прежде. Наверное, я мог бы пройтись по улицам с закрытыми глазами.

Я езжу сюда каждый год — на могилу отца. Как ни странно, не испытываю ностальгии и благоговения. Наверное, слишком рано вылетел из гнезда, чтобы скучать по этим местам.

От быстрой езды в голове проясняется. У меня нет чёткого плана, но кое-какие шаги я всё же просчитал. Прокручиваю историю, что поведала мне мать, и так и эдак. Проваливаюсь в прошлое и вспоминаю всякие мелочи.

У нас никогда не бывало в доме гостей. Ни мужчин, ни женщин. Тогда это не казалось мне странным. Хватало родителей и их внимания. Не помню пышных праздников и застолий. Отец не пил, мать тоже. Семейные торжества проходили тихо и, можно сказать, обыденно.

В школе я дружил со всеми, мне не запрещалось водить товарищей в гости. И уроки вместе учили, и чудили иногда. Но мой дом — не место, где бы собирались с радостью. Отец слишком строгий и невесёлый. Мать — наоборот, привечала всех и кормила, за что отец ей вычитывал — всплыло в памяти, вот же…

И подруг у мамы не было. Не помню ни одну тётеньку, с которой бы мать встречалась или перезванивалась. Ничего. Пустота. Пробел. В те времена мне это не казалось странным. А сейчас… Мозг не хотел понимать. Сопротивлялся. И всё время думалось: бездушный, гинцевская порода, скупой на чувства. Чёртово наследие. Не то, чтобы я хотел измениться, но если мать говорила правду, то я слепой. Не видел очевидного. Не задумывался. Не замечал.

Может быть, не нужно ворошить эту старую историю. Оставить как есть. Но если я не узнаю наверняка, буду всю оставшуюся жизнь сомневаться. Факты. Я верю только фактам.

Я не собирался здесь задерживаться. Поэтому не стал ни старых друзей тревожить, ни в дряхлой гостинице останавливаться. У меня есть пункт назначения. Туда я и спешил.

Самое смешное, я нашёл её сразу. Ещё смешнее — она меня узнала после стольких лет.

— Эдгар, — всплеснула руками и встала мне навстречу из-за стола. Почти не изменилась. Всё такая же поджарая и энергичная. Волосы только из тёмных стали седыми, но причёска, как и много лет назад — та же самая. Короткая стрижка, Химическая завивка. Добавилось морщин, и руки у неё старческие теперь, но под белым халатом, кажется, всё тот же брючный костюм (может, младший его собрат, но выглядел он, как призрак из прошлого) и цвет помады неизменный — ярко-розовый с перламутром.

— Ольга Ивановна, — целую ей руки и вижу, как расплывается наш участковый врач в широкой улыбке.

Она единственный человек, вхожий в наш дом. Её я помню очень хорошо. Ольга Ивановна приходила к нам, когда я болел. Она, возможно, знает то, о чём не догадывались окружающие.

— Надо же. Приехал. Сколько лет тебя не видела? Лет десять? Да нет, больше.

Она отсылает взмахом руки медсестру. Смотрит на меня внимательно поверх очков.

— Ну, рассказывай. Ты же не зря приехал. Что-то нужно тебе, раз вспомнил старую Ольгу Ивановну.

Хочется возразить, что она не старая. Но слова застревают в горле. Я не знаю, с чего начать. С мыслями не соберусь. Не хочется закатать все свои сомнения доброй женщине в лоб.

— Мать ищешь? — пытается угадать она.

Я отрицательно качаю головой.

— Уже нашёл. Точнее, она меня.

— Узнать что-то хочешь? — продолжает допрос Ольга Ивановна и крутит в сухих пальцах шариковую ручку — ярко-оранжевый пластик с колпачком.

Киваю, но никак не могу сформулировать мысль. Язык не поворачивается. А если она соврала? Выставлю и себя дураком, и память отца опорочу. Но Ольге Ивановне не нужны мои объяснения. Она из тех, кто умеет чувствовать. Интуиция — не последнее её достоинство.

— Такие, как ты, сынок, обычно возвращаются либо родственников искать, либо призраков прошлого гонять. Родственников ты не найдёшь — умерли давно. И Белые и Гинцы. Белая — девичья фамилия твоей матери, — зачем-то поясняет она. Я знаю. Но, может, она думает, что я и этого не помню. — И мать твоя после того случая уехала в другой город. С тех пор ни слуху, ни духу. А ты, говорят, ездишь к отцу на могилу. Навещаешь.

Сейчас мне не до воспоминаний и не до мёртвых.

— После какого случая? — спрашиваю, чувствуя, как внутри звенит от напряжения. Именно за этим я приехал.

Ольга Ивановна смотрит на меня слишком долго. Стучит ручкой по столу, словно не решаясь. Она колеблется, решает, наверное, можно ли мне рассказать правду. И тогда я придавливаю её, в попытке узнать подробности.

— Меня интересует именно это: почему моя мать уехала из города.

— Мужчину другого нашла, — щурит глаза Ольга Ивановна и продолжает сверлить меня взглядом. — Мужчина этот и увёз её. Прямо из больницы. Кажется, она даже в дом заходить больше не стала.

— Из больницы? — мне сейчас важно не проговориться. Не выдать то, что знаю я. Или она сама расскажет, или грош цена информации, что выйдет из моих уст.

— У меня нет доказательств, сынок. И она тогда утверждала, что упала и ударилась. М-да. Много раз ударилась. Сломанная рука, треснутые рёбра. Кровоподтёки. Гематома на голове. Думаю, твой отец её… травмировал. Из ревности, видимо.

— Он бил её? — задаю прямой вопрос. Всё, что нужно, я уже услышал. Мать не лгала. И когда утверждала, что доказательств нет, ошибалась. Всегда есть те, кто видит слишком много. Как Ольга Ивановна, к примеру. Мне достаточно было подумать и вычислить. Стопроцентное попадание. Не везение, а холодный расчёт. Я всегда этим отличался — умением находить решения в безнадежных ситуациях.

Она вздыхает. Постукивает ручкой по столу чуть чаще, чем до этого. Поднимает на меня глаза.

— Думаю, да. Она никогда не жаловалась. Но я видела синяки, когда приходила в ваш дом. Халаты с длинными рукавами. Платья с глухими воротами. Домашнее насилие — страшная вещь. И, судя по всему, ты не знал. Приехал искать правду?

Она прозорлива. Так и есть. Но снова язык не поворачивается произнести вслух очевидное.

— Знаешь, что я скажу тебе, Эдгар? Через столько лет узнавать некоторые вещи всегда больно или неприятно. А ещё они разрушают кое-что. Тревожат тех, кто уже спит вечным сном. Не знаю, зачем тебе это нужно, но раз ты приехал за ответами, значит хотел услышать правду.

— Я её услышал. Раньше, — очень тихо выдавливаю из себя признание.

— Не поверил, — поднимает она накрашенные брови.

— Нет.

— Весь в отца, — смеётся она кашляющим смехом старой вороны.

— В какого? — делаю контрольный выстрел и внимательно слежу за лицом старой женщины.

— Значит, Эльза рассказала тебе, — тянет она слова и отбрасывает в сторону ручку. — Они оба такие были. Петер и Олег. Властные и непримиримые. Похожие, как близнецы. Держались всегда друг друга, пока маленькая Эльза не встала между ними. Вот что я тебе скажу, сынок. Не суди. Жизнь она полосатая. Никто не знает, каким боком повернётся. В этом как раз и кроется суть: радость, боль, трагедии, счастье смешиваются, как звуки, что вылетают из гармошки. Или рояля — не важно. Главное — у всех мелодия выходит своя. Каждый сам себе композитор. Вот какую музыку напишешь, с такой и будешь жить.

Её слова и голос звучат во мне долго. Всю дорогу до дома.

— Ты и дирижёр, и исполнитель. А рядом с тобой — оркестр. И только от тебя зависит, сыграют ли твои близкие что-то по-настоящему красивое, или будут тянуть кто в лес, кто по дрова, как в известной басне.

Я спешу домой. К своему «оркестру», к жене. Мне сейчас жизненно необходимо увидеть её глаза, услышать голос. Пусть это слабость. Пусть. Может, в этом как раз — сила, которой я не знал раньше.

Поцеловать её. Прижать к себе. Понять и простить. И, может, она тоже меня простит.

В цветочном магазине я выбираю букет роз — нежный и красивый, похожий на Таю. Бело-розовые бутоны на крепких стеблях с шипами. Я не боюсь уколоться, потому что больше не хочу жить с закрытыми глазами.

65. Тая

Мы с Ольгой сдали последний экзамен в семестре на «четвёрки», Синица получила свой заслуженный «трояк» и светилась, как медный таз после хорошей чистки.

— Ладно, в этот раз я проиграла, но в следующем году мы с сыном зададим всем жару. Будем отличниками и всем носики утрём.

— Фантазёрка, — фыркаю я, — там стопроцентно сидит маленькая любопытная девочка с носиком-кнопочкой, — дразню Линку: никакой уверенности в поле ребёнка у меня нет.

— Сама ты кнопочка и носик. У меня там пацан, ясно? Красивый весёлый мальчишка!

Синица кладёт руки на плоский животик, и я ей завидую. Приходит такое чувство — грустная тоскливая зависть. Потому что мои шансы заполучить хоть мальчишку, хоть девчонку равны нулю. Некстати вспоминаю предложение Эдгара и моё молчание в ответ. Может, он серьёзно намекал на ребёнка, а я перемудрила? Поосторожничала? Надо было в омут головой — и плевать на всё.

А после этих крамольных мыслей вспоминается, что я совсем забыла о таблетках. Напрочь. Со всеми этими волнениями, побегами, ссорами. Не пью их вот уже несколько дней. Шансов забеременеть у меня нет, конечно. Критические дни как раз перед этим, и всего лишь одна бурная ночь после моего возращения, но на миг я верю в чудо: а вдруг?