— Очень, — даёт он оценку, что приятно греет сердце. — Пойдём.

Я вкладываю руку в его ладонь. Он словно приглашает меня на танец — самый торжественный и важный.

Ухожу не оборачиваясь. Мне сейчас никого не хочется видеть. Только его.

Нас ждёт серебристое авто. Обтекаемое чудовище, похожее на ртутную гигантскую каплю. Мне нравится, хоть я ничего и не смыслю в машинах.

— Ты повезёшь меня в «Тарантеллу»? — спрашиваю, как только усаживаюсь рядом с ним на пассажирское кресло.

— Нет, — заводит он мотор. И столько решимости в его «нет», что я невольно смеюсь. — Хочу побыть с тобой наедине. Только ты и я. Никаких знакомых и детей.

Я мягко кладу руку на рукав его идеального пиджака.

— Прости, что втянула тебя во всё это. Ты не обязан был… Но я так счастлива, что они с нами.

Мне трудно говорить. Но хоть так.

— Тая, — он бросает на меня взгляд, — я сам, ещё раз говорю: сам принял решение. Это не упрёк. Я лишь хочу немного побыть с тобой. Без лишних глаз. Поговорить. Расслабиться. И ты заодно отдохнёшь.

Я киваю. Почему-то вместо того, чтобы расслабиться, я чувствую напряжение. Паника. Поговорить. О, господи…Лихорадочно перебираю умные темы и никак не могу сосредоточиться.

Кажется, он не замечает моего состояния. Мы приезжаем в какой-то ресторанчик. Наверное, очень дорогой. Он похож на избушку — деревянную, добротную, сказочную. Нам накрывают на веранде с видом на природу. Рядом шумит река, колышутся деревья. Воздух свежий и чистый. Оглядываюсь по сторонам.

— Здесь больше никого не будет, — шепчет он мне на ухо, и мурашки бегут по телу от его губ, что близко-близко, от его дыхания, что шевелит волосы.

Мы усаживаемся за столик. Нам накрывают, что-то несут. Я вижу только бутылку вина — тёмного, почти чёрного, но когда разливают его по бокалам, оно светится рубиново. Пробую осторожно. Вкусно. Аромат сумасшедший. А внутри словно огненный шар прокатывается.

— В последнее время я часто вспоминаю прошлое. Наверное, из-за случившегося.

Он не называет причину своим именем. Но я знаю, о чём он. Молчу, давая ему высказаться.

— В молодости так легко наделать ошибок. Может, всё было бы по-другому, если бы я не ушёл из дома. И отец не умер бы. Не знаю. Она права: я их бросил, не они меня. Это был мой выбор. Я так до сих пор и не знаю, о чём они спорили. Почему расстались.

Он ерошит волосы, они падают ему на глаза, но Эдгар не поправляет упавшие пряди. Беру его ладонь в свою. Глажу по кисти и пальцам, успокаивая. Он притягивает мою руку и утыкается в неё лицом.

— Сегодня я дал распоряжение детективам, что ищут её, проверить морги. Не знаю, что буду делать, если… я опоздал.

Я никогда не видела его таким беспомощным и… отчаявшимся, наверное. Это не тот человек, что отдаёт команды и требует. Принимает решения и хладнокровно способен выдержать любой удар. Как оказалось, и у сильных есть вот такие моменты.

Простит ли он меня, что я стала свидетелем его отчаяния? Сможет ли забыть? Но сейчас я утешаю его, как могу. Глажу по лицу. Шепчу какие-то слова. И всё становится простым. Мы словно сравниваемся. На меня не давит его взрослость, а Эдгара утешает моя нежность.

— Мы её обязательно найдём, Эдгар, — обещаю, вспоминая о таинственном номере — единственной ниточке, что даёт надежду. Но я не хочу говорить ему о ней. Лучше я сама. Вдруг и там тишина, чтобы он не расстраивался ещё больше. — С ней ничего не могло случиться.

— Я уже не верю в нового мужика в её жизни, — признаётся он. — Что-то не то, понимаешь?

Я уже давно думаю так, но киваю, соглашаясь.

Он замирает. Встряхивает головой. Снова ерошит волосы, расстегивает пиджак, вытягивает длинные ноги, пригубливает вино. Долго молчит, а затем произносит тихо-тихо:

— Поцелуй меня, Тая. Притворись, что любишь. Поцелуй так, чтобы я поверил. Не надо слов, пожалуйста. Только чувства. Я пойму. Мне сегодня очень нужно, чтобы… ты понимаешь?..

Я понимала. Смотрю на него с грустью. Мне так больно, словно кто-то взял и загнал осиновый кол в моё сердце. Без слов так без слов. Мой суровый слепой Гинц. Ему не нужна моя любовь. Только немного жалости. На время, чтобы прийти в себя. Простит ли он когда-нибудь молчаливого свидетеля, что был рядом, когда у него всё болело и рвалось наружу?.. Я снова и снова задаю себе этот вопрос.

А затем я его целую, вкладывая в поцелуй всё, что я к нему чувствую. Целую так, словно это последний день на земле и другого не будет. Целую так, чтобы его проняло. Может, он всё же услышит, поймёт, догадается?..

— Тая, Таечка, — шепчет он, не открывая глаз. Прикасается ладонями к моему лицу. Целует сам. В губы, в глаза. Покрывает горячечными поцелуями каждый сантиметр моей кожи, а затем снова возвращается к губам.

Мы так и не притронулись к еде. Нам было не до того. Мы лечили друг друга поцелуями и утешались. Самообманывались и успокаивались.

Какая разница, зачем я ему нужна? Мне безразлично. Я отдам ему всю душу, всю кровь — пусть только попросит или намекнёт. Не раздумывая, безоглядно. Потому что сильней любить, чем сейчас, невозможно.

49. Тая

На том конце телефона отвечают так быстро, что я не успеваю сообразить: а был ли хоть один гудок?

— Я слушаю.

Сердце из груди у меня как не выскочит. Захлёбываюсь воздухом и не могу произнести ни слова. Женский голос. Мягкий, но звонкий, как у подростка. Снова вспоминаю, что не знаю её имени. Как обратиться и что сказать?

— Я слушаю, алло! Эдгар? Не молчи, пожалуйста!

— Это не Эдгар, — выдавливаю из себя наконец. — Не бросайте трубку, пожалуйста. Я… его жена.

— Жена?.. — кажется, она растеряна. — Мой мальчик женился?..

Дважды, — хочется сказать, но зачем?

— Ты не Виктория, — уверенно говорит далёкая женщина. Она слегка задыхается, словно бежит или очень волнуется.

Какая ещё Виктория?.. Я совсем потерялась. Наверное, всё же не нужно было звонить.

— Меня зовут Тая, — пытаюсь я вырулить. — Простите, не знаю вашего имени.

— А кому ты звонишь — знаешь? — прорывается горечь и какая-то усталая обречённость.

— Вы мама Эдгара, — мне сейчас важно хоть какую-то ниточку сплести, чтобы завязался разговор. Или чтобы женщина не отключилась внезапно. — А я его вторая жена. Не Виктория. Я бы очень хотела поговорить с вами.

— А сейчас ты что делаешь? — интересуется она холодно, и я ёжусь, узнавая знакомые интонации. Видимо, в моём муже не так уж и мало от матери. Как бы он ни утверждал, что унаследовал всё от отца.

— Встретиться. Есть вещи, которые не скажешь по телефону.

Она молчит мучительно долго, будто думает, достойна ли я разговоров и встреч, но мне всё равно. Сейчас важно одно: она жива.

— Откуда у тебя этот номер телефона?

— Сева… Всеволод Мелехов дал моему мужу, а он… в общем, я подобрала. Эдгар ищет вас. И беспокоится.

Она снова молчит. Я слышу в динамике её дыхание и какие-то шорохи. Где она? Что с ней?..

— Не говори ему, что звонила. И номер не давай, — просит она. — Надеюсь, детей он не выкинул, как этот телефон.

— Нет-нет, что вы. Они с нами. С ними всё хорошо, — спешу я её уверить.

— С вами?.. — она снова молчит, кашляет, судорожно втягивая воздух. Мне становится нехорошо: звуки какие-то неестественные, словно она мучается от удушья. Она больна? Умирает? Что с ней? — Он не сплавил их в дорогие закрытые пансионы или школы? — в слабом голосе — издёвка.

— Какие школы?.. Лето же, — теряюсь я окончательно и уже не пытаюсь понять странную женщину, что задыхается на том конце эфира. — Если вы так плохо думали о нём, то почему отдали детей? Чем пансионы лучше интерната или детского дома?

— Тем, что там кормят хорошо и приглядывают лучше. К тому же, деньги творят чудеса. Я уверена, что он не оставит их без куска хлеба и крыши над головой.

Какой холодный меркантильный подход. И проговаривает она слова спокойно. Не спрашивает о малышах, не интересуется, как дела у Леона.

— Чего же ты хочешь, девушка Тая? Посмотреть бесстыжей матери в глаза? Упрекнуть? Плюнуть? Высказать, какая я дрянь?

— Если бы только это, я могла бы и по телефону… Я не могу вас заставить. И любить Эдгара тоже… и Марка с Настенькой. И Леона.

— Что ты знаешь обо мне? — и снова та же горечь. И голос звенит, как изломанная стрела, что никогда не попадёт в цель.

— Может, потому и звоню, чтобы узнать? — это последний аргумент, с которым я пытаюсь пробить непонятную мне женщину с очень большими тайнами.

Она снова молчит. Я начинаю считать про себя: один, два, три… десять… пятнадцать…

— Я не в городе, — отзывается она наконец-то, когда я дохожу до двадцати одного. — Ты бы смогла улизнуть незаметно?

— Я попробую, — ломаю голову, как отделаться от своего плотного эскорта.

— Не говори ничего Эдгару, — настаивает она. — Обещай!

— Обещаю, — прислушиваюсь к гулко бьющемуся сердцу. Это же не предательство? Я лишь встречусь с его матерью. А потом расскажу ему.

Она называет день, место и время. Я даже приблизительно не знаю, где это, но, благо, сейчас есть Интернет, и можно выяснить, как добраться. На худой конец, найму такси.

Выдыхаю с облегчением. Разговор вымотал меня до предела.

— Тая? — называет она меня по имени, когда я собираюсь отключаться. — Меня зовут Эльза.

И всё. Тишина. Я понимаю, что её больше нет в разговоре, но телефон от уха отнимаю не сразу. Ноги меня не держат. Что я натворила? Имею ли я право молчать? Но и сказать сейчас, когда она просила не рассказывать, воспринимаю как предательство. Нет. Вначале встречусь, поговорю, не буду давать больше опрометчивых обещаний, а уж потом всё расскажу. Покаюсь. Эдгар поймёт и простит. Наверное.