— Можно я с вами? — голос у неё тихий, как у придушенного котёнка. Эдгар молча понёс девочку в нашу спальню. Но оставался ещё Марк. Маленький мужичок, который никогда бы не признался, что ему страшно. Он стоял посреди комнаты в трусиках и маечке. Худенький и жалкий.

— Пойдём, — протянула я руку. И он не колебался. Не делал вид, что сильный. У маленьких мужичков тоже есть свои слабости.

Наверное, это неправильно — класть детей в свою постель. Но в ту ночь мы не видели другого выхода. Настя и Марк уснули, обнявшись, в середине нашей кровати. А мы с Эдгаром лежали, как два сторожевых пса. Настя — ближе к нему, Марк — ко мне.

Не знаю, в какой момент моя рука оказалась в большой и надёжной ладони Эдгара. Мы лежали, сцепившись пальцами. Руки наши покоились на двух детях, что спали, как два ангела. Мы смотрели друг другу в глаза. И это было острее секса. Важнее всего, что было в моей жизни до этого.

«Я люблю тебя» — рвалось с моих губ, но я хранила молчание. «Ты самый лучший» — кричало моё сердце, но не знаю, слышал ли он его. В глазах его поселилась нежность и… я предпочла ничего не придумывать, потому что была полна им, моим мужчиной, до краёв. Словно он взял и пробрался внутрь — такой большой — и остался. Именно этой ночью я поняла: люблю. По-настоящему. Без оглядок. Это именно то самое чувство, а не выдуманные девичьи грёзы.

В нём столько хорошего и доброго. Просто он не даёт этому прекрасному вырасти и прорваться сквозь трёхметровые заборы, которые он построил, чтобы отгородиться от мира и людей. От женщин, что проходили мимо. Возможно, иногда останавливались рядом, чтобы побыть с ним до следующей остановки, но так и не смогли продлить поездку с этим удивительно замкнутым, неуживчивым человеком.

Он не позволял. Ни ехать с собой далеко, ни лезть в душу, погребённую под холодными нетающими айсбергами жёсткого характера. В ту ночь я верила, что смогу растопить вечные льды, поселившиеся в его сердце.

На следующий день у меня появилась помощница — тихая, но очень проворная Ида Петровна. Появление в доме домработницы не обсуждалось. Эдгар поставил меня перед фактом.

Возможно, он был прав: вести домашнее хозяйство, готовить на большую семью из пяти человек и успевать возиться с детьми могло оказаться катастрофой для неопытной девушки, которая хоть и умела приспосабливаться к любым обстоятельствам, но никогда не погружалась с головой в такую плотную и насыщенную на события жизнь.

Ида стала моим спасением: у меня оставался ещё один экзамен и дети на руках. Но грех жаловаться: помогали все. И Леон, и Эдгар, и Ида, когда освобождалась от бесконечных домашних дел, и даже Че Гевара. Последний сплотил нас, как никто.

Я отстояла право бегать с ним по утрам. Король и Шут тряслись рядом с нами. На третий день к нам присоединился Леон. А ещё через день — малышня. Они упорно вставали ни свет ни заря, чтобы побегать и поиграть с собакой. Че светился от счастья: столько любви и тисканий, наверное, на его долю не выпадало за всю его собачью жизнь.

— У Че могут быть дети? — спрашивала любознательная Настя и тыкала пальчиком в чёрный мокрый нос.

— Настя, ну что ты глупая такая, — образумливал её старший брат Марк. — Он же мальчик. У него не может быть щенков.

— Это ещё почему? — возражала ему маленькая женщина. — У нашего папы были мы. Почему у Че не может быть щенков?

И как-то сложновато становилось отвечать на её вот такие, на первый взгляд, лёгкие вопросы.

Они часто вспоминали отца. И постоянно мрачнели, как только с их уст срывались воспоминания прошлой жизни. Я понимала: там крылась трагедия. Но никак не могла добиться, что же на самом деле случилось. Вопросы множились, как микробы. Разрастались в колонии и подталкивали меня искать ответы на стороне. К смятой бумажке, на которой неизвестной рукой был записан номер телефона матери Эдгара.

Я мучительно пыталась вспомнить, как её зовут. Но так и не вспомнила. Наверное, потому, что Эдгар ни разу не назвал её по имени. Почти не вспоминали мать и дети. И это странно поразило меня. Но разговаривать на эту тему я страшилась: они до сих пор плохо спали по ночам, и мы с Эдгаром нередко брали их к себе или иногда укладывались в их комнате. В тесноте да не в обиде.

В доме появились детские вещи и игрушки. Всякие мелочи мы покупали каждый день. Специальные стулья и тапочки, полотенца и пижамки, цветные карандаши, альбомы, фломастеры, картон и бумагу, канцелярские принадлежности, книги… Всего и не перечислишь сразу.

— Ты звонил матери? — спросила я три дня назад. Эдгар только желваками дёрнул.

— Звонил, — он всё же ответил, хоть и не сразу. — Она трубку не берёт. И как в воду канула.

У него тоже вопросы, и он сразу же хотел поговорить, но так и не встретился с ней. И не потому, что откладывал дело в долгий ящик. Мать сама больше решила не появляться на горизонте нашей жизни.

Вчера я совершила преступление: залезла в телефон Эдгара. Рылась. Искала телефон его матери. Она числилась в его записной книжке как простая буква М. Он не обманывал — звонил ей каждый день. Но телефон на бумажке и номер в гаджете Эдгара не совпадали. Поэтому позвонить стало навязчивой идеей.

Я просыпалась и засыпала с нею. И каждый раз думала, что, возможно, не имею права лезть. Эдгар её сын. Я — никто. Но другой голос шептал: я его жена. Я вожусь с детьми. Кому, как не мне, плюнуть и взять на себя смелость, ответственность? Я ничего не теряю: и этот номер может не отвечать. Уходя, их мать хорошо сожгла мосты, раз даже Эдгар не смог её найти.

Вздыхаю и прячу бумажку назад в сумку. Потом. Не сегодня. Можно немного подождать. Я успею.

46. Тая

Синица рыдает в три ручья и размазывает тушь по щекам. Она сейчас похожа на панду, трубочиста и неутешного Пьеро.

Линка позвонила мне, и я ничего не смогла разобрать из её скомканной речи, разбавленной щедрой порцией рыданий. Пришлось поработать «скорой помощью». Я красавица: уломала Игоря съездить за Синицей, пригрозив, что поеду на общественном транспорте через весь город.

— Если со мной что случится, Эдгар спустит со всех вас шкуру, — как быстро привыкаешь быть царицей и учишься манипулировать подчинёнными. Ещё немного — и стану домашней самодуркой.

Всё бы ничего, но дети мне не верили и хихикали под руку. К счастью, мальчики хорошо знали характер моего мужа и предпочитали не спорить, а потакать моим маленьким прихотям или заскокам. Их было немного.

Игорю тяжело. Он превратился в домашнего водителя. Мальчика на побегушках. Эдгара возил какой-то другой мрачный тип с квадратным подбородком — Костик. Я предпочитала обходить его стороной: он меня пугал.

В общем, раунд я выиграла. Синица сидит на моей кухне и жалуется на жизнь.

— Ну, в общем, я понимала, да. Рано или поздно всё закончится, ага. Но чтобы так… Извини, прости, малышка. Обстоятельства выше меня. Я уезжаю надолго. Будь счастлива.

На лице её — тоска. Не так-то всё легко, как она изображала. Да я и не сомневалась. Линка только внешне — бабочка-мотылёк, а так — обычная девушка. Душевная и добрая. Ради друзей наизнанку вывернется. Вот и с Севой так: она отдавалась этой страсти, будто жила последний день на земле.

— Ты влюбилась в него, да? — зачем я спрашиваю? Чтобы ей было ещё больнее? Глупая Тая. Закусываю от досады губу до крови.

Линка пожимает плечом.

— Не знаю. Мне казалось, что это другое. Он как… не могу объяснить толком. Как солнце для планет, которые вокруг него крутятся. Так и я. Крутилась, как умела, на его орбите. Беда в том, что он без нас может, а мы без него — нет. Только солнце перестаёт согревать землю, постепенно наступает коллапс. Планета приходит в упадок и гибнет. Нет солнца — нет жизни.

Не зря мы на философском факультете учимся. Синица — одна из лучших студенток. Мысленно я посылаю «солнце» с его орбитой подальше. И чувствую вину: это из-за меня Сева отправился «куда-то подальше». Но утешает меня то, что Синица наконец-то сдаст сессию. И я выдохну. Честное слово.

— Лин, ну какое он солнце? Так, фонарик с батарейкой.

Она смотрит на меня мудрым взглядом, шмыгает носом, размазывает слёзы по лицу и качает головой:

— Это для тебя так, Тай. А для меня — по-другому. Он… весёлый. Зажигательный. Юморной. С ним всегда легко. Он одним словом вышибает из людей улыбку. Контактный, заводной, щедрый. С ним душа поёт, Тай. Это для тебя он фонарик. А для меня — солнце. Точно так, как Эдгар для тебя. Я же вижу и чувствую.

— Эдгар не солнце, — слабо улыбаюсь я. — Он — омут. А ещё — очень высокая вершина.

— Может, и так, — соглашается Линка, — но он согревает тебя, чем бы он ни был. Ты… светишься рядом с ним, понимаешь? Это ему не понять пока. И тебе не видно, а на самом деле… кто бы подумал, а? Мужик из кафе, которого ты хотела закадрить на слабо. Эх-х-х… И какое счастье, что это был он, а не мой Севка.

Я уговорила её остаться. У нас ещё одна комната свободная. Почему бы и нет? Мне нужно её в чувство привести и к экзамену готовиться. Вдвоём легче. К тому же, на душе спокойнее. Она рядом и не натворит всякой ерунды.

— Мне кажется, ты специально стягиваешь со всех сторон кого угодно, лишь бы поменьше быть со мной, — ворчит Эдгар. Он не злится, но раздражён. И, по-моему, ревнует.

Он прав: у нас не так много времени остаётся, чтобы побыть наедине. Он с утра до ночи работает, возвращается уставший. Но он дома. С нами. Не увиливает и не прячется, не ищет поводов, чтобы уклониться от своих обязанностей. Только глубокой ночью, когда дом наконец-то затихает, мы можем побыть с глазу на глаз. Поговорить.

Мы ценим эти драгоценные часы. Я считаю каждую минуту, но ни за что не признаюсь в этом: с того памятного момента, когда я кинулась к нему в избытке чувств, а он обошёлся со мной резко, я больше не делаю первой шаги на сближение. Только он. Инициатор и командир.