— Ты… останешься? — что в её голосе? Ожидание или испуг?

Боится потерять свою драгоценную девственность? Но уж второму мужу нетронутой она не достанется. Дудки. Я женился в конце концов. И, чёрт побери, не собираюсь передёргивать затвор в душе, чтобы слить напряжение.

Сам того не подозревая, я загнал себя в ловушку. Или Тая, или никто. Или дрочить как альтернатива. Если я сейчас сделаю хоть один неверный шаг, об акциях можно забыть. Варшавин не из доверчивых дурачков. Он проверит каждый мой шаг. И будет играть, как кот с мышью. Уж я-то его хорошо знаю. Нет ничего хуже, когда давний друг превращается пусть не во врага, но в конфликтующую сторону — если уж говорить совсем мягко.

— Да, — не щажу я её нежных чувств, — я не только останусь. С сегодняшнего дня мы живём вместе. Здесь, в этой квартире.

Как только я это сказал, сразу почувствовал себя легче. Вот так просто, без лишних объяснений, поставил перед фактом и точка.

— Странно, — бормочет она, перебирая пальцами подол платья. Дурацкая привычка, выдающая её неуверенность. Нужно отучать её от подобных замашек. Тут ещё пахать и пахать, пока избавишься от лишнего, чтобы сваять собственную Галатею.

— Что для тебя странно, Таисия Гинц? Я женился на тебе. Дал свою фамилию. И ни разу не говорил, что брак будет фиктивным. А то, что ты там себе навоображала — это только твои проблемы.

Она смотрит на меня глазами смертельно раненого животного. Чёрт. Вот тебе и брачная ночь. Обидел. Вроде ничего такого и не сказал. Но она стоит сейчас одинокая и брошенная. И сократить расстояние — три шага. И нет возможности их сделать. Пропасть. Как разделительный барьер. И взгляды наши словно два опасных дула.

Так, не произнеся ни слова, она уходит. А я остаюсь один. Иду на кухню и жадно пью минералку. Слышу, как она почти неслышно уединяется в ванной. Как шумит вода. Смотрю невидящим взглядом в оконное стекло. Там темень почти непроглядная. Но даже если бы что-то и просматривалось, вряд ли бы я это увидел. Хочется побиться головой о стекло.

Тая неслышно подходит сзади. Погрузившись в тяжёлые думы, даже не услышал её шагов. Почувствовал только, как тонкая рука коснулась плеча. Тело окаменело, приготовившись дать отпор. Хорошо что у меня железные нервы.

— Никогда больше так не делай.

— Как? — опускает она руку, и я проклинаю всё на свете. Более тупого идиота не найти.

— Не подкрадывайся, — я ловлю её руку и кладу на место. Туда, где она была несколько секунд назад. — Я мог ударить. Неосознанно. На инстинктах.

Тая касается щекой моего пиджака.

— Я приготовила для тебя полотенца. Мужских вещей в доме нет, к сожалению.

Поворачиваюсь резко. Смотрю ей в глаза. Я нарычал на неё. Нагрубил. А она предлагает мне полотенца. Это попытка сгладить углы? Или поиграть в семью.

— К счастью. К счастью, Тая, что в доме нет мужских вещей. А то бы я точно не так всё понял. Но завтра они появятся. Мои. И ты должна к этому привыкнуть. Как и к тому, что я теперь есть в твоей жизни.

— Кажется, я не сказала ни слова против, — пытается слабо улыбнуться она. — Но ты любой мой писк воспринимаешь за сопротивление. Хочу объясниться раз и навсегда. И ты меня выслушаешь, Эдгар Гинц!

Вот оно. Глаза сверкают, плечи расправлены, подбородок гордо задран. Она вполне способна кого хочешь поставить на колени. Но не меня. Эти колени не гнутся. И никакие женские уловки не срабатывают. А выслушать всегда можно. Почему бы и нет?

— Ты заплатил за меня долг Гене за рассыпавшуюся в дребезги рухлядь. Взамен твой друг Сева предложил мне непыльную работёнку. Им оказалось замужество. Работёнка и брак не очень между собой вяжутся, согласись. Ты без конца меняешь условия. Злишься. Рычишь. Командуешь. Ты просил быть покладистой женой на время, а теперь список требований ширится и ширится, и я никак не успеваю к ним приспособиться, привыкнуть. Что я сделала тебе плохого или не так? Ты то гладишь, то отталкиваешь. Но я же не собака. Я человек. И хочу знать, в конце концов, как приспособиться. Понять тебя.

Я бы сейчас отдал половину своего состояния, чтобы она снова была немножечко пьяна и весела. Как буквально час назад.

— Иди сюда, — прошу, но она отпрыгивает разъярённой кошкой. Разве что не шипит и не выпускает когти. — Иди. Сюда.

Я сам режусь о лезвие собственного голоса, но это почти всегда срабатывает безотказно. Тая делает два яростных шага и приближается ко мне. Я сгребаю её в объятия. Сжимаю крепко. Деревяшечка моя. Снова чурбачок. А ведь совсем недавно уже начали проглядывать линии.

— Я не умею просить прощения, — выдыхаю ей в волосы. Хорошо, что не вижу её лица и глаз. Иначе бы не признался. — Я сейчас пойду в ванную. Вымоюсь и вытрусь приготовленными тобою полотенцами. А ты пока свари кофе. Чёрный. Без сахара. И мы посидим. Поговорим. Не могу обещать, что превращусь в домашнего диванного котика, но я хочу попробовать жить вместе с тобой. Это нелегко. Знаю. И терпеть придётся меня разным. Сомневаюсь, что ты справишься. Тебе не хватает ни опыта, ни сил.

Искоса поглядываю на свою жену. Это вызов. Манипуляция с моей стороны. Но она, как я и думал, ведётся.

— Пф-ф-ф! — пыхтит возмущённо. — А не слишком ли ты много на себя берёшь, Эдгар? Это у тебя семь пятниц на неделе, как у истеричной барышни, а моему терпению небеса позавидовать могут.

Вот так бы и отшлёпал за нелестные эпитеты в свою сторону. Но я позволяю ей высказаться. Пусть. Зато она перестала обижаться. А это сейчас самое важное.

— Ну, вот я и полюбуюсь на твоё ангельское терпение. И вообще. Успокойся. Не забывай, что тебе нельзя волноваться. Как-никак ты немножко беременна. А я в душ.

— Это ты немножко беременный! — вопит она мне вслед. — И если уж так переживаешь, то мог бы быть терпеливее с беременной женой!

Я не отвечаю. И хорошо, что она не видит моей улыбки. Замечательно. Ночь предстоит бурная.

24. Тая

Прислушиваюсь, как льётся в ванной вода. Мне нужно угадать, иначе кофе остынет. Шуточка про беременность плоская, но он прикрывается ею как щитом. Я не сержусь. Мне его жаль. Что-то было в его прошлом, что заставило атрофироваться чувства. Испытывать дискомфорт, когда кто-то рядом. И это его «жить вместе» испытание скорее не для меня — для него. И боится он или не боится, но явно нервничает.

Несмотря ни на что, в душе к нему плещется нежность. Желание погладить ежа по иголкам. Уколоться — да. Может, даже до крови пораниться, но я не боюсь ссадин и царапин. И глубоких ран не страшусь. Есть в этом мужчине нечто, заставляющее доверять.

Я не знаю, что он выкинет в следующую секунду. Но, наверное, поэтому звенят все чувства. Вопреки всему. Нелогично и без всяких условий. Я готова лететь на его свет. Я вижу его сердцем. Готова рискнуть, потому что если оступлюсь, ошибусь — разобьюсь насмерть. Только так — на грани белого и чёрного. Без полутонов и дополнительных линий, за которые можно было бы зацепиться и уберечься.

Без страховки. Босиком по острым камням его души. Но если я готова так принять его, он тоже должен ответить взаимностью. На меньшее я не согласна.

— Заждалась? — его голос очень близко. Его губы касаются моего плеча. Мимолётом. Простой жест, от которого я готова взвиться в небо огненной стрелой.

— Задумалась.

— И не сварила кофе, — он не огорчён.

— Хотела, чтобы был горячий и свежий. Подожди немного.

Я оборачиваюсь, чтобы замереть. Он стоит голый. Почти. Кремовое полотенце прикрывает только бёдра. Эдгар наблюдает за мной и не прячется. Вот уж в ком нет комплексов. Да и зачем ему. Он мужчина. Его красота слишком явная и очевидная. Широкие плечи. Хорошо развитая мускулатура. На груди немного неожиданно тёмной поросли. В контраст со светлыми волосами. Плоский живот и дорожка, что убегает под полотенце.

Я слишком явно разглядываю его. И не могу остановиться. Не могу отвести взгляд. Эдгар расслаблен. Опирается на подоконник поджарым задом и тонко улыбается.

— Тая, кофе.

Я спохватываюсь и успеваю подхватить джезву. Всё хорошо. Я молодец. Точнее, он молодец. Предупредил. Разливаю кофе по чашечкам и стараюсь не смотреть на мужа.

Муж. Не чужой мужик, что выхватил меня взглядом в «Дон Кихоте», а мужчина, которому я нужна. Пусть для чего-то. Я хочу надеяться, что это пока.

Он садится напротив, делает глоток. Жмурится довольно. Ему нравится. А затем накрывает своими руками мои ладони.

— Я тебя не пугаю? — он поводит глазами на свою голую грудь.

— Нет, — это не вранье, хоть обнажённого мужчину я вижу впервые. Это даже интересно. У него на боку рваный шрам. Белый за давностью. Старый. Я бы потрогала его, если бы осмелилась.

Он тянет мои руки и прикладывает их к своему лицу. Закрывает глаза. А я не знаю, что делать дальше. Могу ли я его погладить? Ждёт ли он этого?

— Скажи мне, если тебе страшно. Я пойму. И, наверное, смогу уйти в большую комнату. Устроиться там и уснуть.

— Мне не страшно, Эдгар, — я всё же глажу его кончиками пальцев несмело. И он вздыхает, целует меня в ладонь, словно благодарит за робкую ласку.

— Но ты не готова. А я обещал, что будет всё, как хочешь ты. Я приму твой отказ. И, наверное, тебе не стоит ни винить себя, ни торопиться.

— Мне трудно говорить об этом. Я не знаю, как быть готовой или нет. Но я не боюсь, правда. Просто… не спеши, ладно? И будь нежным, насколько сможешь. Большего я не прошу.

Он отпускает мои руки. Проводит пятернёй по влажным волосам. Выдыхает шумно.

— Иди сюда, — похлопывает он по своему колену. И я не сопротивляюсь. Не колеблюсь. Сажусь и даже не поправляю задравшийся халатик. Он всё равно его снимет с меня. К чему сейчас моя скромность. Я девятнадцать лет жила с нею. Наверное, настал час побороть себя и попробовать взрослой жизни. Впрочем, он уже и так показал, как это может быть хорошо.