Яна Перепечина - Только так. И никак иначе

- Марк Семёнович, а у вас очень плохое зрение?

- А? – встрепенулся старик. – Да не очень, минус 3. Я их постоянно не ношу, только по необходимости. Просто я сейчас там наверху горизонталь простреливал, отходил от меток далеко, вот и нацепил, чтобы лучше видеть.

- Понятно… - Павел задумчиво пожевал веточку петрушки и уставился в окно.

- Ты что? – Лялин, с усердием уминавший голубцы, встревоженно уставился на него.

- Да я тут вспомнил, как совсем недавно вот так же смотрел на скатерть и сахарницу сквозь стёкла очков. Только тогда они не увеличивали рисунок ни на том, ни на другом. А сегодня вот поглядел в очки Марка Семёныча и увидел, как меняется всё вокруг, если смотришь через стёкла с диоптриями… И понял, что те, первые, очки были с обычными стёклами, без диоптрий… Вопрос: зачем?

- Ой, да ладно! Совсем ты меня запутал: с диоптриями, без диоптрий. Одни очки, другие, – Ясень отмахнулся и откусил половину следующего голубца. – Ешь лучше! Златочка, скажи ему!

- Нет, Серёжа, подождите… - Злата внимательно посмотрела на Павла. Лялин тоже перестал жевать и настороженно посмотрел на Павла. – А у кого ты видел такие очки?

- Да у Натальи.

- Не, ну бред! – Ясень снова влез в разговор. – Наталья Геннадиевна твоя чудесная женщина, красивая, добрая, и готовит вкусно, я почти влюбился, пока мы тут кашеварили. Понимаю, если бы она была близорука, а очки не носила, женщины ради красоты готовы на всё, но наоборот! Ну, бред, я говорю! Вы тут с этими событиями скоро от подозрительности свихнётесь.

- А вот и не бред. – Лялин отложил вилку. – Ты прав, Павел, для чего-то ей это понадобилось. Очки без диоптрий, но с такой вот массивной старой оправой как у неё здорово меняют внешность. Уж не это ли ей понадобилось? И тогда снова тот же вопрос: зачем?

- Слушайте, - вдруг вспомнила Злата, - я, когда прибежала за брезентом, споткнулась за углом о сумки с продуктами, кто-то их там оставил. Только я в тот момент так торопилась, что не поняла даже, что сумкам там уж точно не место. Потом, уже в доме, позвала Наталью, чтобы помогла, а она не откликнулась. Зато пришла, когда Володя с Серёжей уже приехали, и принесла эти самые сумки. Спрашивается, а зачем она их на улице бросала, и где была всё это время? Или я слишком подозрительная стала?

Повисла тишина.

Прервал её, закончивший, наконец, работу и спустившийся к обеду Леонид. Злата встала, чтобы положить ему голубцов. Павел подвинулся, давая место, и мимоходом спросил:

- Лёнь, а вы с Наташей родные брат и сестра или сводные?

- Да нет, родные! Куда уж роднее. – Леонид с аппетитом принялся за еду.

- А почему же тогда у вас отчества разные?

Звякнула вилка об тарелку. И стало вдруг очень тихо.

- То есть как? – Лялин попеременно смотрел то на друга, то на работника.

- А вот так. Я, болван, ведь паспорта у них смотрел, но поскольку Наташа устроилась на две недели раньше, забыл её отчество к тому времени, как пришёл Леонид. А сейчас Ясень назвал её по имени-отчеству, я и вспомнил. У неё-то отчество довольно редкое, запоминающееся – Геннадиевна. А Леонид у нас, если верить паспорту, – Михайлович.

Работник дёрнулся, но сидевший справа от него Лялин спокойно положил руку ему на плечо:

- Да тихо вы, Леонид Михайлович! А не хотите ли вы нам рассказать, как это у вас с единокровной и единоутробной сестрицей отчества разные? Как такое может быть, любезный?..

По просьбе Лялина Павел позвонил Наталье:

- Наташ, Леониду тут стало плохо, вы не могли бы прийти?

Она присоединилась к ним буквально через пять минут, Павел даже удивился. Вошла, взволнованно взглянула на понуро сидевшего за столом Леонида.

- Садитесь, Наташа, - Злата подвинула ей табуретку.

Домработница молча села.

- Снимите очки, Наталья Геннадиевна, - Лялин холодно смотрел на неё.

Наталья растерянно глянула на него, потом на Павла и послушно избавилась от очков. Злата не могла отвести глаз от её красивого, очень красивого и молодого без уродующей старомодной оправы лица. Совсем другого лица. Павел, глядя в окно, тихо сказал:

- Наташ, а вы же хорошо видите. Вы же ведёте себя, не как близорукий человек, снявший очки. Марк Семёнович, - обратился он к старику, который, страшно заинтригованный, при виде пришедшей Натальи сразу нацепил свои очки, - снимите, пожалуйста, ваши окуляры.

Реставратор удивлённо пожал плечами, но просьбу выполнил. Лицо его сразу стало растерянным, он несколько раз поморгал, привыкая смотреть на мир без помощи стёкол, потёр переносицу рукой.

- Вот ваша ошибка номер раз, - громко сказал Лялин, обращаясь к Наталье. – Чтобы казаться старше и неприметнее вы носили очки без диоптрий, но не затруднили себя наблюдением за настоящими очкариками. И вот результат. Очки сняли, и стало сразу понятно, что они вам совсем не нужны, никакого дискомфорта без них вы не испытываете.

Наталья спокойно посмотрела на него и пожала плечами:

- Ну и что? Нравится мне носить очки, а зрение хорошее. Вот и заказала себе с простыми стёклами. Что? В России это запрещено законом?

Лялин так же спокойно глянул на неё и тоже пожал плечами:

- Вы правы, не запрещено… Но я не договорил. Ошибкой номер два было объявлять Леонида родным братом.

- Да тут объявляй – не объявляй, - Наталья усмехнулась, - а от правды никуда не денешься. Родные мы.

- Не сводные? – Лялин смотрел на неё с всё возрастающим интересом.

- Да нет, родные…

- Понятно… И папу вашего звали…

- Геннадий, - привычно ответила Наталья, и вдруг осеклась, замолчала.

- Вот-вот, Геннадий. Это ваш папа. А вот отца Леонида звали… - Лялин сделал паузу и вопросительно посмотрел на Наталью. Она заёрзала на стуле. – Молчите? И правильно делаете, что молчите. Проверить-то вашу версию проще простого, поэтому я вам от души советую не врать, а облегчить свою совесть чистосердечным признанием. А то «родные, родные»… Врать тоже надо умеючи. Вот подумали бы о несовпадении отчеств, сообразили бы назваться сводными или двоюродными и одной проблемой у вас сейчас было бы меньше. А у нас было бы меньше зацепок. Так кем вам приходится Леонид? Мужем? Любовником?..

Майор Лялин устроился у камина и с удовольствием принял из рук Златы глиняную обливную чашечку с глинтвейном.

- А не рассказать ли мне вам сказочку о жадности и глупости, друзья мои? – с интонациями профессионального сказочника начал он и насмешливо оглядел аудиторию.

- Давай, не томи! – засмеялся Павел.

А Ясень жизнерадостно добавил:

- А то я тебя пытать щекоткой начну. Совершенно не выношу медлительных рассказчиков, понимаешь ли!

Лялин погрозил ему пальцем:

- Но-но! – и на всякий случай отодвинулся подальше. – Будешь торопить – вообще ничего не расскажу!

Ясень примиряющее поднял руки:

- Ладно, ладно…

Лялин прокашлялся и начал:

- История моя началась давно в городе Рязани. Жил там мальчик Лёнечка, единственный сын мамы учительницы и папы инженера. Папа с мамой сил и денег для своего сыночка не жалели, выучили в школе, а вот дальше решил Лёнечка ехать покорять столицу. Дело было ещё в конце семидесятых годов. Поскольку был Лёнечка не совсем уж глупеньким и учился неплохо, он неожиданно легко поступил на филфак, правда, не в МГУ, а в другой институт, рангом пониже…

Злата усмехнулась:

- Когда я сдавала вступительные экзамены, на парте в аудитории прочла изречение, из которого следовало, что женщина филолог – это не филолог, а мужчина филолог – это не мужчина. Чуть было не передумала на филфак поступать: так обидно было.

Ясень громко захохотал, а Лялин кивнул:

- Интересное наблюдение… Не думаю, что оно соответствует истине. Но вот в случае с Лёнечкой говорить о том, что он настоящий мужчина, затруднительно… На девичьем факультете был наш юный рязанский мачо необыкновенно популярен. А тут ещё стал он сначала корреспондентом, а потом и главным редактором институтской газеты. Некоторые его опусы даже печатали в «Комсомольской правде». И Лёнечка возгордился. А также вознесся мечтами к вершинам славы и богатства. После института решил он подвизаться на ниве журналистики, где с грехом пополам, правда, без славы и без денег, продержался довольно долго. Но при первой возможности бросил всё и рванул за тем же самым за океан.

Дело, которое привело его из благословенной Америки обратно в Совдепию, как он сам называет родину, заварилось пару лет назад, вернее, для него пару лет назад, а так всё началось аж в семидесятом.

В Америку с женой Ниной они уехали в начале девяностых. Она не хотела ужасно, плакала, уговаривала его остаться. Мол, всё успокоится, скоро покачнувшаяся было жизнь наладится, и они заживут по-прежнему хорошо. Молодой тогда Лёнчик сердито зыркал на неё и молча бесился. Ещё бы ему не беситься. Женился он в середине восьмидесятых, как тогда ему казалось, очень удачно. Юная студентка филфака МГУ Ниночка, с которой он познакомился в троллейбусе, оказалась внучкой прославленного генерала Федотова, прошедшего всю войну и встретившего великую Победу в самом Берлине. Семья умершего незадолго до их встречи генерала жила по советским меркам прекрасно, и Лёнчик не верил собственному счастью. Мало того, что катается теперь как сыр в масле, так ещё и хорошенькая, как актриса Елена Соловей, жена его обожает, в рот смотрит, во всём слушается.

Перестройка разрушила всё: благополучие как-то незаметно перешло в весьма затруднительное положение. Работать Лёнчик не любил, бизнес, который пытался начать, как и многие тогда, прогорел. Оказались они с Ниночкой в долгах, продали большую квартиру, доставшуюся им стараниями генерала, переехали в крошечную, почти у Кольцевой дороги. Большой дом в ближнем Подмосковье перешёл в чужие руки ещё раньше, вскоре после смерти генеральши. Деньги, вырученные за него, поделили между многочисленными наследниками.