Яна Перепечина - Только так. И никак иначе

Он сидел и смотрел на неё, ресницы чуть трепещут, губы подрагивают. Что ей снится? Рябинин улыбнулся: невеста… моя невеста. Все друзья дар речи потеряют, когда получат приглашения на свадьбу. Ещё недавно всем говорил, что больше никогда не женится. А тут раз – и всё! Влюбился, как мальчишка, как наивный лосёнок Пашка десятилетней давности. И жениться готов хоть завтра.

Злата заворочалась, смуглая тонкая рука выпросталась из-под ватного одеяла. Павел не удержался, встал и подошёл, чтобы укрыть. На её руке между локтем и запястьем виднелось пятно. Павел присмотрелся — монтажная пена. Такой вчера заделывали дыры под подоконником, чтобы не дуло и вода внутрь не попадала. И не где-нибудь, а на том самом чердаке. Больше в доме испачкаться монтажной пеной было негде.

Откуда она на руке Златы? Павлу показалось, что он как-то разом оглох. Такая абсолютная, беспощадная, бессмысленная тишина разлилась вокруг. Только сердце стучало в горле. Неужели врёт? И она тоже врёт, как Гуля. Та обманывала его часто и по таким пустяка, что он не уставал поражаться: зачем, для чего? И вот опять наступил на те же грабли… Во второй раз он этого допустить не мог.

Утром Злата, весёлая и позабывшая, казалось, о вчерашнем недоразумении с дверью на чердак, весело напевала на кухне, собираясь на работу. Павел с трудом заставил себя подойти к ней, когда она, уже одетая, с порога закричала:

- Я побежала! Буду поздно, не волнуйся. Да! Совсем забыла! Завтра бабуля с Батяней возвращаются из Малоярославца, так что я перебираюсь к себе. Вместе с Банзаем и Кезиком. И так мы твоим гостеприимством неприлично долго пользовались. Спасибо тебе!

Павел молча вышел в прихожую и посмотрел на неё. Вот и всё. Что-то ей было нужно, и она приняла его приглашение пожить у него. А теперь возвращается домой. Значит, получила, что хотела? Что же ей было нужно? Павел едва не застонал. Жить ему не хотелось.

Злата растерянно осеклась на полуслове – заметила. Наблюдательная. В глазах тревога, даже испуг. Правильно, пугайся. Павел был противен самому себе, но разочарование его было столь велико, что сдержаться не получалось. Размечтался. Идиот, наивный идиот. Каким был – таким остался. Хорошая девочка! Ха! Как можно быть таким дураком в тридцать лет?! Столько времени после развода держался, никто не смог пробить его оборону. А тут увидел нежное создание в валенках и поплыл. Фредькина смерть, что ли, так подействовала? И ведь всем раззвонил уже: невеста моя. И мастера, и Наталья знают. И Ясень! Как противно. Как невыносимо противно. Он глухо сказал:

- Иди, а то опоздаешь. – И распахнул дверь.

Она боком, с выражением такого отчаянья и непонимания на лице, что ему захотелось схватить её в охапку и никуда не пускать, протиснулась мимо него.

Вот сейчас она уйдёт, и ты её потеряешь. Останови. Пока она ещё смотрит на тебя, ожидая объяснений. Она поверит всему, потому что хочет поверить. Ну, соври что-нибудь про мигрень и проблемы на работе. Давай! Но Павел вспомнил про проклятую дверь на чердак и пятно на смуглой коже её левой руки, и молча кивнул: иди. Она тоже молча улыбнулась, губы страдальчески кривились, ходуном ходило нежное горло – шарф она ещё не завязала, и шея была видна. Павел смотрел на это горло, не отрываясь. Потом перевёл взгляд выше. Лучше бы он этого не делал!

Злата продолжала мужественно улыбаться, но смотрела в сторону. В глазах слёзы. Так много, что совершенно непонятно, как они ещё не пролились. Повернулась аккуратно – чтобы слёзы не расплескать – и пошла по дорожке. Как по раскалённым углям, - подумалось Павлу. Она ничего не понимала. Но и он тоже ничего не понимал. Кроме того, что происходит в его Доме и в его жизни что-то нехорошее. Что-то непонятное. Что-то, что сейчас сломало ему жизнь.

Когда он расстался с Глей, ему было плохо, больно, но вот пустоты он не чувствовал. Даже, как ни дико звучит, облегчение какое-то. А сейчас пустота, мёртвая, злая, пугающая, враждебная. Абсолютная пустота.

Он простоял на крыльце минут десять. Прямо так, в джинсах и тонкой фланелевой рубахе. И ушёл только тогда, когда просвистела за домами электричка, увозящая из его жизни лучшую девушку, которую он встречал. Девушку, оказавшуюся обычной обманщицей.

Его хватило ровно до шести вечера. До восемнадцати ноль-ноль, как любил выражаться Ясень, который был сейчас далеко, в командировке, и не мог помочь.

Весь день был непрекращающимся кошмаром. В офисе от него шарахались все, даже старая опытная секретарь Елизавета Фёдоровна, которую он переманил с ЗИЛа, где она проработала сто лет, а он проходил практику на третьем курсе института.

Тогда он вернулся из Чечни, придумал себе дело, а ЗИЛ как раз почти скончался. Павел нашёл королеву Елизавету и позвал к себе. Она помнила его ещё с тех, студенческих, времён. Потому что он один догадывался перед походом в магазин заскочить к ней и спросить, не надо ли чего купить. Все остальные боялись строгую секретаршу, как огня, и не думали, что она тоже может хотеть есть. А он совсем не боялся. Шутил с ней, что сначала повергало её в глубокий шок, а потом стало даже нравиться. Покупал ей булочки и даже пару раз подвозил на вишнёвой «копейке» отца до самого дома.

Поэтому, когда уже взрослый, прошедший войну Павел появился на пороге и сразу заявил, что пришёл забрать её к себе, она его тут же вспомнила и поверила ему. Павел был готов уговаривать и упрашивать её, ведь ему нужна была именно она. Но долго уговаривать не пришлось. В том сумасшедшем, тревожном, пьянящем девяносто пятом году, когда он только демобилизовался, она даже не поинтересовалась ни зарплатой, ни графиком, ни перспективами, а просто спросила:

- Я тебе очень нужна?

Он убеждённо кивнул:

- Очень, - и улыбнулся.

Она тоже улыбнулась в ответ, неожиданно молодо, озорно и залихватски, и упитанная сверх меры бухгалтерша Пивоварова, которая присутствовала при разговоре, потом долго бегала по коридору и рассказывала всем, кто пожелал её слушать, что Елизавета, оказывается, умеет улыбаться. Но ей никто не верил.

Королева перешла в его зарождавшуюся только тогда фирмочку и с головой окунулась в дела. Они с Ясенем дневали и ночевали почти весь тот год в их первом крошечном офисе в Свиблове. А Елизавета Фёдоровна пошла ещё и на курсы бухгалтеров, и в первое время лихо справлялась не только с делопроизводством, но и с бухгалтерией. И Павлу было тогда спокойно, очень спокойно от того, что их дела в таких надёжных руках.

А вот теперь даже королева Елизавета, его верная, надёжная, как автомат Калашникова, проверенная бедами и победами, шарахается от него и старается не попадаться на глаза.

Нет, он, конечно, не кричал, не топал ногами, не кидался кофейными чашками и документами. Это было не в его стиле. Но в глазах его была пустыня. И все, кто хоть немного знал его, пугались сразу же, стоило ему поднять на них больные мёртвые глаза.

В мастерских у лучшего специалиста по аэрографии Вадика Зимина впервые за годы работы дрогнула рука, когда за его спиной стоял Павел. Вадик молча отложил аэрограф, повернулся к начальнику и сказал:

- Павел, я тебя прошу, уйди. Ты знаешь, я люблю, когда ты рядом, потому что ты сам суперпрофи. Но сейчас с тобой что-то не то.

Павел холодно вскинул бровь.

- Не то. – Твёрдо кивнул Зимин. – Ты похож на Кая из сказки, которого поцеловала Снежная Королева.

«Как поэтично», - мрачно думал Павел, поднимаясь в офис.

Снежная Королева. Не было никакой Снежной Королевы. Была лучшая девушка на свете, оказавшаяся обманщицей и трусихой.

Без десяти шесть в его кабинет влетел в распахнутом длиннополом пальто Ясень, вернувшийся из командировки и собиравшийся прийти на работу лишь завтра, но срочно вызванный Елизаветой Фёдоровной спасать шефа. С грохотом отодвинул стул, плюхнулся на него и помахал на себя здоровенной лапищей – устал, упарился. Павел мрачно смотрел на него.

- Так. Всё ясно. Не зря меня наша королева Елизавета вызвала. Что стряслось, грозный ты мой?

Павел скривился и отвернулся к окну.

- Что? Со Златой своей поссорился? Она что? Отказалась за тебя замуж выйти? И правильно сделала, пойду-ка, позвоню ей, предложу свою кандидатуру.

Павел так посмотрел на него, что Ясень со стуком захлопнул рот и несколько секунд молча смотрел на друга. Потом сказал:

- У, как всё запущенно! Слушай, Рябина стоеросовая, ну ты ж никогда страусом не был, съездил бы ты к ней, что ли, поговорил. Может, фигня на постном масле, а не ссора у вас?

- Мы не ссорились.

- Ну, тем более! – обрадовался Ясень. – Тем более съезди. Даже если виновата женщина, прощения должен просить мужчина. Это ж аксиома! Вот увидишь, как она рада будет. Ну, купи цветочки, конфетки…

- Ясень, заткнись.

- Ой, какие мы грозные сегодня! Паш, не дури! – Ясень вскочил, забегал, топоча, по кабинету. Заглянул в шкаф, порылся в нём – в шкафу что-то падало и шуршало – извлёк куртку Рябинина, потряс и полез по карманам.

- Так, права на месте… Ключи от «Ауди» тоже… А это что за верёвка? Вешаться собрался?! Ах, нет! Пардон! Это шнурки. Шнурки я изымаю до лучших времён… Ключи от дома… Где ключи от дома?

- В машине. В бардачке, – в голосе Павла впервые за этот длинный день мелькнуло что-то, похожее на эмоцию.

- Ага. Вот и хорошо. – Ясень, конечно, уловил «положительную динамику» и забегал ещё резвее. Подскочил к Павлу, выдвинул кресло прямо с седоком из-за стола и вытряхнул друга на пол. Павел с трудом удержался на ногах и рявкнул:

- Ты что, ополоумел?!

- Я – нет. А вот ты, ясен пень, – да. Ты впервые за столько лет… Да что я говорю?! За какие «столько лет»? Ты впервые в жизни по-настоящему влюбился! И так всё хорошо шло! А тут взял и всё собрался порушить!.. Ой, вот только не надо мне, что она сама виновата! Я уже сказал, что на то ты и мужик, чтобы свои амбиции засунуть… ну, куда-нибудь подальше! Ты давай сам придумывай, куда ты свои амбиции в придачу с гордыней засовывать будешь! Что она такого натворить могла, чтобы ты вот таким стал?! И ведь не поговорил, небось, с ней даже? Ты хоть разберись сначала, Рябина! Поговори со Златой! А потом уже помирать собирайся! Понял меня?