Яна Перепечина - Только так. И никак иначе

Злата совершенно неприлично вытаращила глаза. Нет, она, конечно, знала, что семьи священников часто многодетные, но в жизни такого не видела никогда. Посмотрела ещё раз на счастливое лицо Оли, на батюшку, нежно подталкивающего вперёд мальчугана, прятавшегося в складках его праздничного облачения, на Павла, на шее которого висел второй по возрасту мальчишка (поняла: а вот и крестник!), и что-то похожее на восхищение и понимание затрепетало в груди.

- Как же мне понравилось у ваших друзей. – сказала Злата, уютно устроившись на пассажирском сиденье «Ауди» Павла. – Такие чудесные люди. Ольга просто необыкновенная, а батюшка…

- Правда? – Павел заулыбался. – Я тоже так считаю, таких людей очень мало, а они редкие. Я их обожаю, всех.

Злата тихонько засмеялась:

- А Ольга примерно так же говорила про вас, представляете? Вы давно их знаете? Вы обещали рассказать!

- Обязательно. Но при одном условии…

- При каком?

- Давайте, наконец, перейдём на «ты». Да и познакомимся толком. Меня Павел зовут. – Он склонил голову и слегка щёлкнул каблуками ботинок.

- Ой-ой! Мы так улетим с вами... то есть с тобой в ближайший кювет! Осторожнее с политесом, мы всё-таки не на балу, а в машине! – Злата снова рассмеялась и тоже представилась:

– А меня – Злата.

Дом сочувствовал своему новому хозяину, как только мог. Павлу казалось, что его любимый Старик словно затаил дыхание и боится неосторожным стуком, неуместным скрипом или дуновением сквозняка потревожить его. Что бы Павел ни делал, чем бы ни занимался – перед глазами постоянно маячил тот чёрный трогательный комок, которым был когда-то Фред. Фред, тогда ещё безымянный испуганный щен, щурившийся на свет, проникший в картонную коробку, которую открыл Паша Рябинин. Павел, который был тогда тоже щенком, двадцатилетним наивным студентом, ровным счётом ничего не знавшим о жизни. Той жизни, в которой ни за что, просто так убивают добрых, ласковых, преданнейших собак. Или не просто так, или с какой-то подлой затаённой целью. Но от этого убийство не делалось менее страшным, менее подлым. Павел никогда не был согласен с известным "цель оправдывает средства". И никак не мог понять, кто и за что посмел убить его собаку, доверчивого, ласкового и озорного чёрного щенка, пусть и выросшего в здоровенную псину.

А ещё Павлу постоянно мерещился лай, он радостно оглядывался и... вспоминал, что лаять некому. Потому что Фреда больше нет.

Через несколько часов он понял, что на самом деле собаки лают только в отдалении, а вот соседской Геры совсем не слышно. Вспомнил и ужаснулся: всё ли в порядке, неужели и её отравили?!

Он тут же взлетел на второй этаж и увидел в окно, как смешная соседская внучка за ошейник тащит Геру к калитке, а та радостно гарцует рядом. Гулять, - понял Павел, - значит, всё хорошо. А потом удивился, заметив, что Злата одной рукой зажимает собаке пасть. Удивился на миг и сразу же догадался: чтобы не лаяла, не тревожила его, потому Злата и ведёт так странно, не даёт собаке от себя отойти. Жалеет его.

Горячая благодарность нахлынула так неожиданно, что даже дышать стало больно. Он тяжело сглотнул и горько улыбнулся: какая славная девочка. Ему всегда нравились такие, как будто не из нынешнего времени. Какими глазами она на него смотрела у ветеринарки, как сочувствовала. Он физически чувствовал её сострадание, чувствовал и даже через тугую волну боли поражался: какая редкая девочка.

Собственно, конечно, не девочка. "Двадцать три уже", как сама ему и сообщила, учительница, председатель методобъединения. Он не знал, что такое «методобъединение», но слушал Злату, смотрел, и в голове билась одна мысль: какая чудная, редкая девочка.

Она взахлёб рассказывала про своих детей. Так и говорила "мои дети". А когда он спросил, сколько лет детям - думал, что она в начальной школе работает, - улыбнулась и спокойно ответила: от 14 до 17. Павел после этого долго подбирал челюсть, представляя себе нынешних здоровенных переростков старшеклассников рядом с этой трогательной пигалицей, которая ему и до подбородка не доходила. И спросил сдуру:

- Вы их не боитесь? - они уже перешли на ты, но всё время сбивались.

А она лишь ресницами взмахнула:

- Нет, конечно. Я их люблю! Разве можно бояться тех, кого любишь?

А он уже и так знал, что любит, потому что только при большой любви можно так вдохновенно и взахлёб рассказывать, постоянно приговаривая "мои дети". Павел смотрел на неё - и насмотреться не мог на светлое от нежности лицо, слушал - и диву давался.

Да неужели все наши учителя нас так же любили, так же про нас рассказывали знакомым и родным, называя "мои дети"? Потом по привычке насмешливо подумал, что она, наверное, только первый год работает после института, вот и не избавилась ещё от восторженности. Но оказалось, что уже шестой. Павлу стало стыдно за свой скепсис. Вот тебе и неопытная наивность! А всё "мои дети", да "мои дети", "мне с ними очень повезло", "они самые лучшие, самые чудесные", "мне вообще всегда на учеников везло". И всё это с такой горячей убеждённостью... Чудесная, редкая девочка...

Его бывшая жена тоже была хорошей девочкой, умненькой и сметливой, сообразительной и прекрасно знающей, чего хочет от жизни. А он был наивным болваном и не видел ничего, кроме того, что она хорошая девочка.

Гулю он встретил в длиннющем подземном переходе под Кольцевой дорогой. Он торопился домой из института, после долгих вечерних пар. Нестерпимо хотелось есть и спать. На следующий день опять нужно было сначала на завод, где они проходили последнюю, преддипломную, практику, а вечером на учёбу.

Павел, поёживаясь, быстро шагал и уже мечтал о маминых вкусных котлетах. Но тут вдруг из темноты перехода навстречу ему вынырнула невысокая круглолицая девушка и попросила проводить до дома: а то страшно очень, в институте задержалась, и уже поздно, и свет в переходе не горит - ни одна захудалая лампочка - а переход длинный и ужасно, ужасно боязно. Всё это она выдала на одном дыхании, взволнованной скороговоркой. Павлу стало её жаль, и он проводил, конечно. И провожал так до самой весны, а весной они поженились. Это потом он понял, что умененькая Гуля просто очень хотела вырваться из семейного уюта на волю, а как - не знала. Вот и решила выйти замуж. А он, влюблённый и наивный, как лосёнок, показался подходящей кандидатурой.

Нет, дома ей не было плохо, конечно. Отчим – золотой мужик, настоящий отец, её любил ничуть не меньше родной младшей дочки Вали, бабушка обожала. Мама, всю жизнь проработавшая со строителями, мягкой и нежной не была, но это и не страшно. Просто Гуле было уже восемнадцать, на дворе те самые девяностые, которые потом с чьей-то лёгкой руки все станут называть "лихими" и кажется, что можно всё, были бы чудесные билетики в счастливую жизнь, желательно побольше количеством и покрупнее номиналом. Почему Гуля решила, что он, наивный лосёнок Пашка, должен стать тем, кто сможет обеспечить ей яркую жизнь, Павел не понимал до сих пор. Наверное, ошиблась по молодости, обозналась, не разглядела, что он не тот, кто ей нужен, совсем не тот.

Гуле хотелось веселья, развлечений, сериальных страстей и всего этого побольше, побольше. А ему – любви, дружбы, верности, тихих вечеров, и чтобы никаких скандалов. Он окончил институт и нашёл новую работу, уставал страшно, работа была нервной, требующей много времени и сил. Паша приходил после суток и подработки и падал без сил на кровать. И не хотел ни есть, ни пить. А Гуля теребила его и требовала везти её к подружкам. На его вялые отбрыкивания и призывы вспомнить, что подружки живут в пяти минутах неспешной ходьбы, а на улице белый день и она вполне могла бы прогуляться туда пешком, а обратно он её обязательно встретит, молодая жена отвечала гневными воплями. Тогда он научил Гулю водить машину, чтобы она могла ездить, куда захочет, сама. Это помогло, но ненадолго. Нашлись другие причины для недовольства.

Новая работа не приносила больших денег, зато выматывала страшно. Однажды ему так захотелось, чтобы жена его пожалела, ну хоть чуть-чуть. И он в порыве откровенности рассказал ей всё: и о беспрерывной нервотрёпке, и о начальнике, который над новичками издевался от души, особенно ненавидя тех, у кого было, как он говорил нараспев "верхнее техничисска-а-а-е". Гуля, нетерпеливо вертевшаяся у зеркала в ожидании звонка от подружки, с которой они собирались в ночной клуб, громко вздохнула, подошла к нему - он, ожидая нежного сострадания, потянулся к ней - и, уперев руки в крутые красивые бёдра, изрекла:

- Терпи, рейнджер! Шерифом станешь! - потом хмыкнула и добавила, - А что ты хотел? Такую женщину, как я, нужно достойно содержать.

Глупый наивный лосёнок дрогнул и растерянно заморгал. Он и не против был содержать, и все силы прилагал, чтобы содержать достойно. Но было очень тяжело, очень напряжённо именно тогда, в самом начале, и так хотелось понимания и любви. Глупый, глупый наивный лосёнок...

Разошлись они через два года после свадьбы. Его положили в госпиталь: требовалось сделать серьёзную операцию на позвоночнике, сказалась травма, которую он получил на своей работе. Гуля прилетела к нему, как только он позвонил и сказал, что друзья привезли зарплату и большую премию.

Он тогда так обрадовался жене! Сразу отдал все деньги и попросил походить по магазинам, развеяться. Она удовлетворённо кивнула и аккуратно положила пачку купюр в изящный кошелёк, его подарок. Он почему-то крепко-накрепко запомнил, как она лаковым красным ноготком поддевала фирменную кнопочку на фирменном же кожаном боку изящного кошелька и складывала купюры в красивое фирменное нутро.. Пока они гуляли в старом парке госпиталя, Паша всё брал Гулю за руку и вглядывался в её сосредоточенное мрачное личико с упругими круглыми щёчками, гадая, что случилось, и пытаясь отвлечь разговорами. А потом она сказала: