– Спасибо! Так вот. Проглотив обиду, в нарушение своих принципов, я стремлюсь к тому, чтобы вступить с Костей в... в интимные отношения. Уже несколько недель.

– Костя-я-я! – покачал головой Гамлет.

– Вместо этого, – продолжала доносить я, – он... простите, Костя, занимается сайтом моей передачи, расставляет точки над «ё». Гамлет, спросите его... фу ты!.. спросите Костю, чего он хочет?

– Костя, чего ты хочешь?

– Чтобы Ася своими словами сказала, что любит меня.

– Ася уже сказала. Ты что, глухой?

– Слепой, немой, дурак набитый.

– Ася, он раскаивается.

– Гамлет, спроси Асю, чего она хочет?

– Ася, чего вы хотите?

– Родить детей от Кости.

Так вырывается признание, которое в спокойной обстановке под пытками не произнесёшь.

Гамлет закашлялся. Или это Костя издал странные звуки?

Если бы идиоматическое выражение «провалиться под землю» имело конкретное воплощение, я благодарила бы провидение. Пока же у меня заложило уши от взрыва крови в сосудах. И разговор Гамлета с Костей был далёким, как эхо.

– Костя! Женись на Асе. Такая девушка!

– Сам знаю, поучи ещё.

– Что ты бревном лежишь? Она снова в обморок грохнется.

– Ё-кэ-лэ-мэ-нэ...

Два инвалида одновременно схватили костыли и подскакали ко мне.

Земля, может быть, и разверзлась, но я не провалилась, потому что меня держал в объятиях Костя, целовал моё лицо, шею...

– Да это что же такое! – Истошный женский вопль прервал идиллию.

Вопила медсестра в симпатичном белом костюмчике. Она вошла неслышно, или я отключилась от посторонних звуков.

– Совсем обнаглели! Уже днём, втроём!

Надо простить сестричку, взору которой представилась, мягко говоря, странная сцена. Мы с Костей обнимались-целовались. В непосредственной близости стоял Гамлет – сам на костылях, – страхующий Костю и его костыли.

– Лидочка, это не то, что вы подумали, – повернув к ней голову, сказал Гамлет с отчетливым кавказским акцентом. – Они хотят пожениться.

– Прямо здесь? – ужаснулась сестричка. – Прекратите! – Она замахала руками. – Отлипните! Больные – по кроватям! Девушка, немедленно убирайтесь!

– Лида, я выписываюсь, – сказал Костя, – пусть документы подготовят.

– Что ты? – испугалась я. – Твой закрытый, то есть открытый перелом надо лечить!

Костя убрал руки с моей талии, опёрся на один костыль, а другим постучал по гипсовому сапогу:

– Только трещина голени, не перелом. И сильное растяжение. Если бы ты не сказала, что прилетишь, я уже сегодня был бы дома.

– Гамлет, он опять мне соврал! – капризно пожаловалась я.

– Мировой парень, Ася, женись, не пожалеешь.

Перепутал «женись» и «выходи замуж».

* * *

Финалы романов со счастливым концом имеют свойство торопливой скороговорки. Описывать переливы счастья намного сложнее, чем конфликтные ситуации – теперь я это знаю. Мне недостает литературного дарования, чтобы подобрать слова к оттенкам счастливых чувств. Или это в русском языке недостаток слов, описывающих парение духа и тела?


Костя велел мне спуститься в вестибюль больницы, ждать его, не трогаться с места. Я сидела на том же самом диванчике, охранник сновал вперёд-назад передо мной, пока не сказал: «Никогда не видел, чтобы после травмы так радовались». Увечья у меня не было, следовательно, под «травмой» он имел в виду отделение травматологии.

Я улыбнулась:

– Это метонимия, как вы думаете? «Хирургия» – хирургическое отделение, «Травма» – травматологическое. Или нет? Метонимия, – пояснила я, потому что у охранника брови полезли вверх, – это когда явление или предмет не прямо называется, а обозначается словами со смежным смыслом. «Все флаги в гости будут к нам» – под «флагами» имеются в виду представители разных стран. Или – опять же у Пушкина: «Ты вёл мечи на пир обильный...» «Мечи» – это воины. Я понятно выражаюсь?

– Понятно. А про что вы говорите?

– Про метонимию.

– Ну да, конечно. У меня дела.

Он отошёл, чтобы проверить пропуск у женщины с авоськами.

Я не могла стереть улыбку с лица и перестать хихикать (чего стоило только воспоминание о медсестре, потрясённой видом двух пациентов на костылях: один целует девушку, а другой, прильнув к тому со спины, приговаривает: «Вот это хорошо, по-нашему!»). И не могла унять оглушительное ликование, сравнимое с локальным землетрясением в отдельно взятом теле. Всё-таки надо успокоиться, взять себя в руки, чтобы не выглядеть дурочкой-снегурочкой. Так бабушка говорит о девушках, которые голову потеряли, в мозгах ветер свистит. Дурочкой-снегурочкой бабуля называла меня в бытность Прохиндея моим кавалером. Снегурочка в современных детских представлениях на Новый год выглядит декоративно – никакой инициативы, внучка при Дедушке Морозе. Но что прежде было в фольклоре? Спросить папу. До следующего Нового года ещё далеко. А тропы, они же художественные средства, – отличная тема для моей передачи. Только не сыпать их кучей. Одна передача – эпитет, вторая – сравнения, третья – метонимия, четвёртая – метафора, пятая – синекдоха...

Охранник закрывал мне обзор, и как появился Костя, я не увидела.

В куртке и джинсах, на костылях. Одна нога в ботинке, другая, гипсовая, обмотана полиэтиленовым пакетом. Через плечо большая спортивная сумка.

– Что тут происходит? – спросил Костя.

– Ваша девушка? – вопросом на вопрос ответил охранник.

– Моя.

– Странная, однако.

– Не твоего ума дело.

– Да я что? Голос у девахи! Обалдеть! Тут каких только не наслушаешься, чего не насмотришься, – бормотал охранник..

– Ася! Тебя можно оставить на полчаса? И не обнаружить, что к тебе липнут мужики?

Наверное, Костю более всего разозлило «девахи» – своё словечко в чужих устах кажется воровством.

– Мы с товарищем обсуждали художественные средства выражения, они же тропы. Про метонимию я рассказала, собиралась – про синекдоху...

– Про кого? – хором спросили Костя и охранник.

– Про что. Синекдоха – неодушевлённое существительное. Вид метонимии, перенесение значения с одного предмета на другой по признаку количественного отношения или подмены родового понятия видовым.

– Ты понял? – спросил охранник Костю.

– Ася, с тобой всё в порядке? – Костя смотрел на меня тревожно.

– Со мной необыкновенно. Пытаюсь вернуться на землю – не получается. Хочется смеяться и плакать. И всё время говорить, говорить, не закрывать рта.

– У меня друга по кумполу шандарахнули, – сказал охранник, – с тех пор болтает не останавливаясь. Муху на стекле пришлёпнут – плачет. Остальное время сам с собой разговаривает и смеётся.

Хорошенькое сравнение! Но меня оно нисколько не обидело:

– Ваша служба и опасна, и трудна. Костя, отдай сумку, я понесу.

Мы немного поспорили, но сумку Костя не отдал. Вышли на крыльцо и остановились. Я спросила, чего ждём? Костя сказал, что Гамлет обещал прислать машину с водителем.

– Такой состоятельный человек? А всё равно очень милый.

– Не бедный. Мечтает быть крёстным отцом.

– Он мафиози?!– ахнула я.

– Дурочка! – рассмеялся Костя, которого я, наконец, заразила своим чудным (или чудны2м) настроением. – Гамлет хочет быть крёстным отцом наших детей.

– О! – Я покраснела от смущения. – Пожалуйста, не воспринимай серьёзно мои слова про замужество и детей. Это я в пылу волнения брякнула.

– Поживем – увидим.

В машине Костя устроился сзади один, вытянув больную ногу вдоль сиденья. Мне досталось кресло пассажира рядом с водителем. День был хмурым и ненастным, но мне погода казалась романтичной, люди на улицах – прекрасными и добрыми, здания – архитектурными шедеврами, назойливое множество рекламы – украшением города, бесконечные пробки на дорогах – весёлым приключением. О чём я не уставала сообщать вслух. Чувствовала, что Костя смотрит не в окно, а на меня. Разворачивалась и ловила его взгляд, полный любви, как пишут в романах. Смеялась счастливо. Кажется, произвела на шофёра впечатление не совсем нормальной девушки. Впрочем, мне не привыкать.

Ресторан, в который мы приехали, был восхитительным, обед – великолепным. Из жизни вообще исчезли чёрные краски – этим открытием я воодушевлённо делилась с Костей. Он слушал мою восторженную глупую болтовню и улыбался. Я оправдывалась, говорила, что со мной такое впервые – безудержное словоизвержение. В нормальном психическом состоянии я скорее молчалива, ты ведь знаешь. Ой, я ещё не рассказала тебе, как у меня голос пропал...

Во время десерта я вспомнила, что до сих пор не поинтересовалась, при каких обстоятельствах Костя сломал ногу. Трындычу и трындычу, а главного не спросила. Костя отшутился: «Катил с горы, думал о тебе, упал. Очнулся – гипс».

По дороге в аэропорт я уснула. Бессонная ночь, сытный обед и два фужера вина, череда разнополярных переживаний, эмоциональный стресс в виде неукротимой болтовни сделали-таки свое дело: я отключилась на полуслове. Костя потом рассказывал, что разбудить меня в аэропорту оказалось невозможным: я брыкалась и бредила. Говорила, что бегемоту надо чистить зубы шваброй, а уши – пылесосом. Заявила, что все реки текут вспять, потому что падает курс рубля.

Костя не знал про мою особенность – выплывать из сна медленно, со шлейфом видений. Костя спрашивал меня: «Где твой паспорт?» Я отвечала ему, чтобы поискал в Центробанке.

Паспорт нашёлся в моей сумочке, где ему ещё быть. Водитель с нашими документами отправился покупать билеты, а Костя охранял мой сон почти два часа. Когда до самолёта оставалось времени впритык, уже объявили регистрацию, меня растолкали, брызнув в лицо водой. Вот денёк! Обливают и обливают.

В самолёте мы с Костей держались за руки и тихо-мирно говорили о будущем. Хмурость, которую я отчётливо, с первой минуты встречи, видела на Костином лице, была вызвана, как выяснилось, вовсе не моим экстравагантным поведением, от которого струхнул бы всякий нормальный мужчина. Косте предложили интересную работу в Москве, он дал согласие, потому что после комедии положений ничего другого себе не мыслил. А теперь... У меня всё отлично складывается на областной радиостанции, в гробу я видела столицу, а ему уезжать.