Разговор был нелегким по многим причинам: во-первых, у жениха был бешеный акцент, так что Мелентьева не столько понимала, сколько догадывалась, чего хотел соискатель.

Во-вторых, Нинка боролась с желанием уличить жениха в подлоге: письмо-то было без единой ошибки, а при таком акценте это вряд ли возможно!

В-третьих, с утра Мелентьева сидела на низкокалорийной диете и чувствовала глухое раздражение на весь мир. Завтрак состоял из овсянки, на обед был овощной суп, между обедом и завтраком Нинка съела яблоко, грушу и апельсин – вот и вся радость. Нинка как раз мечтала, как на ужин приготовит рис, салат и рыбу, а тут жених из Владикавказа. И сразу потребовал адрес невесты.

Нинка, разумеется, ответила, что адрес дать не может:

– Зачем вам адрес? Так не делается. Встретитесь, познакомитесь, поговорите, а там видно будет. Вдруг она вам не понравится?

– Как – зачем? Как – нэ панравицца? Уже панравилса! – Нинкин мелочный характер выводил кавказского мужчину из себя. – Есть винаград, вино, арех! Нэ абижу!

– Какой виноград? Какой орех? – подпрыгнула Мелентьева.

– А как в гости – с пустым рука? Нэ паложена!

– Не надо ничего везти! Слышите? Не надо! Вы познакомьтесь сначала, а потом будете вино и орехи возить.

– Зачем? – сердился мужчина на бестолковую сваху. – Как можна ехат к нэвэста с пустым рука?

Нинка схватилась за сердце.

– Аслан! – Она перевела дыхание. – Думаю, у вас ничего не получится с Женей.

– Как так? Зачем нэ палучицца? – Обида горца выплеснулась из трубки. – Я сказал – палучицца!

– А я сказал – нэ получицца! – заорала Нинка, заимствуя акцент и путая женский и мужской род.

Мелентьева швырнула трубку.

– Что ни дерьмо, то к нашему берегу. Все, завязываю подруге женихов искать.

Алла не успела ответить – телефон опять зазвонил. На связи опять был Аслан Алаев.

– Женщина! – Орел был не на шутку рассержен. – Ты зачем бросил трубка?

– Затем, что невеста отказалась с вами знакомиться.

– Как он может сказат, если он миня нэ знал? – урезонил Алаев сваху.

– О, Господи, помоги, – взмолилась Нинка, прикрыв трубку ладонью. – Она не хочет знакомиться с вами! Вы поняли?

– Нэ хочет? Как так? Это что – шутка такой?

– Нет, простите, это не шутка, это жизнь, – отрезала Нинка и положила трубку на рычаг. – Вот ненормальный. Алка, не отвечай ему, пошел он куда подальше. Скажу Женьке – все, отбой воздушной тревоги.

И Мелентьева умчалась на свидание, забыв думать о вдовце.

* * *

Хаустова опять опаздывала и по пути на работу желала только одного – не столкнуться с управляющим.

Женя уже поднималась на крыльцо административного кирпичного здания, когда раздался рев мотоцикла и к крыльцу подъехал… Андрей на своей сверкающей убийце-мотоцикле «Ямаха». Женя вскрикнула и прижала руки к помертвевшим губам.

Призрак Андрея спрыгнул с железного коня, снял перчатки с раструбами, шлем и взбежал на крыльцо.

Женя так и стояла, зажав рот ладонями. Глаза у нее были безумные. Хаустова уже видела, что это не Андрей, но ноги не двигались, тело было сковано ужасом.

Халтурин притормозил на крыльце и с подозрением посмотрел на кадровичку:

– Вам плохо?

Не успел вопрос растаять в воздухе, как кадровичка закатила глаза, запрокинула к небу побелевшее лицо, уронила руки и, сделав пол-оборота по часовой стрелке, упала бы, если б Халтурин ее не подхватил.

– Черт, – вырвалось у Жеки.

Барышня ничего не весила, то есть, почти ничего. Весили одежда и обувь какого-то неизвестного дизайнера на чудовищных подошвах-тракторах.

Зажав под рукой шлем, Халтурин ногой умудрился открыть дверь, втащил бесчувственную кадровичку в коридор и попытался устроить на стуле. Хаустова съезжала со стула, стоило ее отпустить.

Пока Халтурин в растерянности метался между стулом и ближайшей дверью в бухгалтерию, Женя пришла в себя.

Увидев управляющего, захлопала круглыми глазами.

– Вам лучше? – Халтурин перестал метаться и навис над девушкой.

– Это вы?

– Ну да, я. Так вам лучше или вызвать скорую?

– Мне лучше, – бескровными губами проговорила Женя.

Голова не кружилась, и звон в ушах прошел.

Хаустова поднялась на ватные ноги и поискала сумку. Сумки не было.

– Вы не знаете, где моя сумка? – спросила Женя слабым голосом.

– Наверное, на крыльце осталась, – догадался Халтурин и вышел из помещения.

– Как неосмотрительно, – попеняла кадровичка, когда управляющий принес ей черную сумку с потертым ремнем, – там же ключи от отдела, разве так можно?

– Обратитесь к врачу, а то, действительно, где-нибудь потеряете ключи вместе с головой, – проворчал Халтурин.

– Обязательно, – пообещала Женя в спину удаляющемуся Евгению Станиславовичу, и было непонятно, к чему относится это «обязательно»: к врачу или голове и ключам.

* * *

Рабочий день кризис-менеджера был расписан до секунд: утром планерка, встречи с должниками и кредиторами, звонки, переговоры с покупателями завода, после обеда работа с текущими платежами, дальше бухгалтер, финансист, начальники цехов, указания относительно склада и остального имущества.

Дня не хватало, прихватывал вечер и часть ночи.

Все, что Халтурин отвоевал у Греты – собственную страсть, душу, сердце – все это он переключил теперь на посудную лавку. Как и в случае с Гретой, Халтурин не принадлежал себе и не распоряжался собой, только теперь точно знал, что нужно делать. С Гретой он никогда не знал, как надо поступить, всякий раз наталкивался на преграду, всякий раз – новую.

Сейчас голова работала, как часы. Никакой спешки, суеты. Четкие решения, такие же четкие распоряжения. Идеальная машина для ликвидации предприятий.

Работа была Халтурину анестезией и наркозом.

Евгений забыл, что приехал всего лишь подтвердить статус кризис-менеджера в своих личных карьерных интересах. Он горел, плавился на работе, злился, когда сталкивался с равнодушием местных управленцев, их ленью и тупостью.

Больше других Халтурина бесила кадровичка – барышня молодая, но уже уставшая от жизни. Никакого интереса в тусклом взгляде.

Как на грех, Евгений постоянно наталкивался на Хаустову, когда она, вся в мыле, неслась на работу.

«Неужели трудно проснуться на полчаса раньше?» – давился гневом Халтурин.

Каждый раз, глядя на Хаустову, Евгений удерживал себя от желания отправить барышню в бессрочный отпуск, чтобы выспалась, наконец. Но сейчас заводу нужен был кадровик: из трех с половиной тысяч работающих Халтурин распорядился оставить пятьдесят человек, чтобы демонтировать оборудование.

Начались сокращения, плевки в спину, проклятия и обиды, обиды, обиды. Казалось, воздух на заводе пропитан ненавистью к нему, Евгению Халтурину.

И не только на заводе.

Симпатичная администратор гостиницы Любовь Алексеевна перестала быть симпатичной, когда слухи о ликвидации завода подтвердились. Теперь Люба, увидев Халтурина, поджимала губы. Писаные и неписаные правила гостеприимства перестали распространяться на Евгения.

Демарш администратора Любы тоже был предсказуемым, и не задевал Халтурина.

Люди вообще в большей массе предсказуемы. Поэтому Халтурин усилил охрану на заводе: разочарование ведет к депрессии и нервным срывам, а они, в свою очередь, – к открытой агрессии. Всего можно ожидать от людей, оставшихся без работы.

Но, оказывается, не все реакции можно предусмотреть.

Например, девица из отдела кадров свалилась в обморок при виде злодея-ликвидатора – не плохие результаты за две недели работы…

Когда Жека подкатил к административному зданию на новенькой «Ямахе», любуясь собой и средством передвижения, такой весь крутой и самодовольный, кадровичка на крыльце вдруг взяла и отключилась. Он носился с ней, как с тряпичной куклой, а потом услышал упрек, что за сумкой не углядел. Провинция.

* * *

Весь день и всю ночь лил дождь – безнадежный, тотальный, от которого кажется, размокло все на планете Земля и пути навсегда отрезаны, а к утру выглянуло солнце, и Вера Ивановна решила сбегать в аптеку.

Уже возвращаясь, во дворе дома, задумалась и не заметила опасность – камешка и небольшую ямку. Наступила на камешек, нога соскочила в ямку, и Вера Ивановна не удержалась, упала. Нехорошо упала, навзничь.

Выронила пакет с лекарствами, благо, что ничего бьющегося в нем не было.

Соседи помогли, подняли, довели до лифта, проводили в квартиру, позвонили Жене в отдел кадров.

– Господи, – Хаустова опустила голову на руки. – Да что ж оно все одно к одному?

Положила трубку и пошла к Халтурину.

Агнесса Павловна, увидев Женю, всплеснула руками:

– Что случилось?

– Мама упала, кажется, сотрясение. Соседи скорую вызвали. Я хочу отпроситься.

Агнесса Пална, не знаете, что с зарплатой? Задержат или нет?

– Ой, Женечка, не знаю. – Агнесса перешла на шепот. – Сейчас никто ничего не знает. Все один, все сам. Никому ничего не говорит, роется в документации, только успевают к нему девочки из бухгалтерии бегать.

Девочки были предпенсионного возраста и бегать не могли в силу избыточного веса, артрита, вегето-сосудистой дистонии и хондроза, если с таким букетом бегают, значит, дело плохо. Женя расстроилась еще больше. Сейчас маме кучу рецептов выпишут, Тема еще подкашливает, а тут сплошная неопределенность и невезуха.

Новый управляющий опечатал склад готовой продукции, приостановил платежи и отпустил в бессрочный отпуск половину всех работников. Одно слово – кризисный.

Женя обзванивала какие-то фирмы, искала работу, но пока безуспешно.

Нинка, которая всегда так легко раздавала обещания и заверения, сказала, что не может ничего обещать, потому что не знает, выкрутится или нет ее контора.

Настроение у Нинки было упадническое, и Женя поняла, что подруга не врет.

Агнесса Павловна заглянула к Халтурину: