Я, отойдя к бревну, хотела было присесть, но, ввиду внезапной грусти, ушла, напоследок окинув немца. Вернувшись домой, я тут же легла на кровать, прислушиваясь к песням, которые, спустя некоторое время, смолкли.

Подумав, что на этом их «этническое веселье» окончилось, я повернулась на спину и стала гадать, как скоро вернется Маркус. Но его все не было. Выглянув в окно, я поняла, что зря понадеялась: все уселись возле костра и теперь внимательно слушали Николая, который изредка повышал голос, уделяя внимание некоторым, наиболее важным, по его мнению, акцентам. Он травил былички.

Покрутившись у порога, я снова пошла в огород и перелезла через забор. Быстрым шагом направилась на голос.

Николай увлеченно рассказывал на этот раз про лешего, с которым удалось встретиться вживую одному из покойных односельчан.

– Ага, догадался!!! – презрительно бросил егерь странным голосом, заставившим каждого замереть, кто-то из толпы даже громко охнул. – Вот то-то и был леший! А он как принялся взбираться по стволу дерева, так я и креститься стал…

Я невольно поежилась, в страхе и мельком покосившись на верхушки деревьев. Маркус, увлеченно причмокивая, не отрывал от Николая внимательных глаз. Вероятно, в Германии, как подумала я, ничего подобного он прежде не слышал.

Подойдя ближе к костру, но достаточно, чтобы меня никто из них не заметил, я облокотилась о ствол дерева, слушая истории Николая и борясь с дрожью в коленях.

– Смотри!

Чем-то испуганные девушки разом обернулись и поглядели на меня.

– Она ведь уходила. Это не она, значит, а нечистый пришел, наблюдает, выбирает, кого забрать! – оживленно прошло по бревну.

Маркус увлеченно вытянул шею, чтобы воочию созерцать «нечистого», и, заметив меня, дружественным жестом махнул рукой, предложив присоединиться. Я двинулась к нему.

«Чур меня!» – пронеслось среди особо верующей группы. Не обращая внимания на их вполне обидную реакцию, я осторожно присела рядом с Маркусом на самый край бревна, стараясь не задеть немца. Мои ноги дрожали то ли от холода, то ли от леденящих душу историй. Маркус, заметив это, придвинулся ко мне вплотную и обнял сзади.

Не веря своему счастью, мигом уткнулась в кусочек его шеи, выглядывающей из-под бушлата, а немец, фыркнув, сообщил, что у меня холодный нос.

– Прости! – тихо шепнула я, поглядев на него исподлобья.

– Ничего. Грейся. – Гирш еще крепче сжал меня в объятиях, задействовав другую руку.

***

После «увеселительных» баек на сон грядущий я совсем не хотела спать, боялась даже идти в сторону дома. А тем более, туалета!

Жители села расходились, удаляясь от костра небольшими кучками по двое-трое человек, чтобы не так страшно было.

Маркус продолжал сидеть на бревне и изучающе смотрел на огонь. Он о чем-то думал. Поймав себя на мысли, что Маркус, возможно, мог испугаться страшных рассказов про здешние места, я погладила его по руке.

– Не бойся!

– Чего мне бояться? – удивился Гирш, переведя взгляд с костра на меня.

– Ты просто озадаченный какой-то, я подумала, что тебя впечатлили рассказы Николая.

– Я тебе подобных рассказов могу рассказать столько, что до утра не управлюсь! Нет, тут дело в другом. – Гирш обнял меня еще крепче. – Душа просит песни.

– Песни? – переспросил Николай, который сидел с другой стороны от меня и тоже таращился на пламя. – Может, ты споешь что-нибудь, Марк?

– Почему нет? – улыбнулся немец. – Могу и спеть, только гитару бы достать…

– Есть такая, Инкааа! – крикнул Николай, как мне казалось, на все село. – Инка, тащи гитару! Марк сейчас будет петь!

Спустя несколько минут пришла Инна, держа в руках темно-коричневую лакированную гитару. Пришла не одна, вместе с ней вернулась вся женская половина села, чтобы послушать, что же споет иностранный гость.

– Поскольку подавляющее большинство – девушки, пожалуй, спою о любви, но потом! – ухмыльнулся Маркус, окинув взглядом сельчанок, томившихся в ожидании любовной баллады. – Сначала я спою про… – он выдержал недолгую паузу, а затем продолжал. – охотника и его сына! Про то, как ушла молодость сына среди лесов, где поет дрозд. – Гирш сделал воспроизвел аккордов на гитаре, показавшихся мне слишком простыми, но потом, пояснив, что его народ использует совсем иные музыкальные инструменты, а он попробует передать по памяти мелодию, попросил строго не судить его. – Im grünen Wald dort wo die Drossel singt, – начал он медленно и напевно, – … Verlebt ich meiner Jugend schönster Traum! 48– Маркус пел достаточно чувственно, и я, хоть и ничего не понимала из того, что он там поет про дрозда и молодость охотника, слушала его низкий голос с упоением. Под конец песни принялся ударять по струнам все увереннее. Будто немец, испытав инструмент, понял, что у него выходит вовсе не так плохо, как предполагал.

Когда Гирш смолк, Николай всплеснул руками.

– Молодец, затейник! Хорошая песня!

– Но ты не знаешь, о чем я пел! – рассмеялся Маркус.

– Главное, что смысл в охоте и лесах!

– Дело в молодости. – Маркус мечтательно вздохнул. – о том, что жизнь коротка, и заниматься нужно тем, чем хочешь ты, а не чего хотят от тебя другие.

– Может, споешь еще что-нибудь? – тут вмешалась я. Не хочу слушать про упущенную молодость. – Ты обещал про любовь! Только, если можно, современнее…

– Так, современная песня про любовь… – Маркус нахмурился, почесав затылок. – Может, кое-что еще, а я пока подумаю, какую же песню о любви знаю. – он воспроизвел мелодию, которая всем нам известна. Когда Маркус спел строчку из первого куплета про паровоз, я ахнула, с восторгом прислушиваясь к немецким текстам привычной песни.

– А на русском слабо? – спросил Николай.

– Слабо! – признался Маркус. – В этом я не силен! Вот! Вспомнил песню. – Она называется «твой поцелуй», если на русском. – Маркус с чувством прокашлялся, поглядел на меня, словно посвящая сей текст мне, и запел, отбивая резвый бой на гитаре. – Твой поцелуй преследует меня уже тысячи лет. Я пойман твоими тысячами чертей. Твой запах разрывает ночь на протяжении тысячи лет, я пойман твоими тысячами чертей… (Nik Page, «Dein Kuss»).

Меня охватило несколько чувств одновременно при первых же строках данного произведения музыкального творчества. Вместе с дрожью от грубого и проникновенного голоса Гирша и слов самой песни, я была удивлена. Не думала, что Маркус Гирш выберет из всего арсенала немецких любовных баллад совсем не романтичное, хоть и современное.

Он мог бы сыграть, на худой конец, что-то вроде «Августина» или «Розамунды», но это месиво грубого металлического текста было только лишь отдаленно связано с любовью. Скорее, очень отдаленно!

Маркус пел, стараясь, по возможности, вставлять русский перевод, что получалось криво и ужасающе. В песне говорилось о болезненной любви и о каких-то странных вещах вроде «фрустрации» и «удавки на шее». Прослушав его леденящее пение с милой улыбкой на лице, я поняла, что Маркус вовсе никакой не романтик. Скорее, скептик.

Девушки зааплодировали, и я тоже, ведь, несмотря на текст, который своей жутью отлично подходил для костровых посиделок и конца непринужденной вечера в здешних бескрайних лесах, Маркус пел очень хорошо, с чувством, трепетно произнося каждое слово, особенно останавливаясь на «тысячи лет, тысячи чертей»!

Инна, не выдержав такого ярого понимания и поддержки со стороны меня, бегло поспешила удалиться восвояси. Я, еще немного посидев, заставила Маркуса тоже идти домой, встав и потянув его за руку. Гирш не собирался заканчивать на этом свой певческий труд. Отобрав у него гитару, я пошла в дом, предполагая, что он последует за мной.

На следующее утро меня уже ждал долгий и мучительный допрос со стороны Инны, которая еле дождалась рассвета, чтобы со мной посплетничать.

Ощутив на своей щеке легкое прикосновение, я открыла глаза. Инна сидела на моей кровати.

– Давно ты здесь? – спросила я.

– Нет. – Инна, стыдливо поглядев на меня, закусила губу. – Только пришла.

Я окинула взглядом соседнюю кровать, где лежала гитара Инны.

– Где Маркус? Ты видела его?

– Он уехал по своим делам.

– Каким еще делам?! – я приподнялась на локтях, заставив Инну отклониться назад.

– Вроде как, тракторист Сергей приболел. – ответила Инна. – Маркус вызвался помочь!

– Если он болен тем, о чем я думаю, то Маркус болен не меньше Сергея!

– Думаешь, в этом главная причина, Марго? – я непонимающе посмотрела на подругу и замолчала. Тогда Инна продолжала, – Вчера я видела, как вы обнимались. Ты говоришь, что Маркус позволил себе лишнего, потому что перебрал? Или ты растаяла, как только услышала его баллады про вампиров на немецком?

– Не понимаю, к чему ты клонишь? – мне не нравился тон Инны.

– Ты ведь сказала, что он не нужен тебе, потому что ты не нужна ему! Ты сказала, что вас, кроме дружбы, совсем ничего не связывает! А на деле, как оказалось, все гораздо сложнее будет!

– У нас были отношения с Маркусом, – поясняла я, встав с постели и натягивая штаны, – давно, если так можно их назвать. Потом мы поссорились, и, к несчастью для обоих, оказались здесь вдвоем. Инна. – я отвела взгляд, – Ты порой говоришь очень странные вещи.

– Какие для тебя странные, Марго?

Я не смогла найти нужных слов, чтобы помягче выразить мысль Маркуса по поводу Инны и ее склонности к девушкам, поэтому промолчала.

Выйдя на кухню, я столкнулась с Мариной. Хмурая, как туча она, только увидев меня, поспешила покинуть дом. Я, не успев сказать Марине даже «с добрым утром», лишь гневно развела руками.

Инна, выйдя вслед за мной, присела за стол и теперь наблюдала за тем, как я, поставив чайник, принялась готовить бутерброды.

– Гирш не любит тебя, Марго. – прямым текстом заявила она.

– С чего ты решила? – не отвлекаясь от своего занятия, спросила я.

– Он уже практически обручен с Валей.