– Да, но ваш брат выступил против самого повелителя, а не против своего брата, – заметил Лала. – Ваш брат Селим не может похвастать ни любовью войска, ни такой любовью народа, какая есть у вас. Все именитые граждане Амасьи жаждут видеть вас на престоле.

Баязид довольно кивнул, но затем лицо его вновь исказилось. Мустафа-паша внимательно вглядывался. Смущение? Печаль? Стыд! Маазаллах! Аллах, спаси и помилуй нас! Если шахзаде Баязид испытывает чувство стыда, остальным впору бежать без оглядки.

– До меня дошла весть, что мою валиде хотят отравить, – неохотно произнес Баязид. – Будто бы подкуплен кто-то из ее слуг.

– Невероятно! – воскликнул Мустафа-паша. – Ведь ваша валиде очень осторожна. Много лет при ней состоит невольница, которая пробует все блюда, которые подают Хюррем Султан. О! Хюррем Султан мудра, она знает, что ее враги обладают силой и властью, что они повсюду. Она и кусочка не съест, чтобы рабыня не попробовала.

– И тем не менее тот человек, который прислал мне весть, утверждает, что мою валиде отравят в ближайшем времени, – упрямо повторил Баязид. – Будто бы это делается по приказу Селима, ты же знаешь, что мой брат – человек без принципов и совести. Ему мешает валиде. Пока она жива, он не может убить меня.

– А ты не можешь убить его, – пробормотал в бороду Мустафа-паша.

– Что ты сказал? – взметнулся Баязид.

– Я говорю, что вы совершенно правы, есть повод для беспокойства, – громко сказал Лала Мустафа. – Надо предупредить Хюррем Султан. Я пошлю ей весть.

– Лала… – Баязид заговорил с нажимом, выделяя каждое слово. – Мне написали, что ее непременно отравят. Непременно!

– Не волнуйтесь, шахзаде. С вашей валиде все будет в порядке. – Мустафа-паша поклонился и быстро вышел из покоев.

* * *

Великий визирь Османской империи Соколлу Мехмед-паша получил письмо из Амасьи. Лала Мустафа-паша был как всегда точен, писал без излишней эмоциональности, и его сведениям можно было доверять. Соколлу перечитал письмо несколько раз и сжег его. Задумавшись, он прошелся несколько раз по покоям, потрогал золотые подсвечники, забросил в рот несколько гранатовых зернышек и вдруг расхохотался. Смех его был столь громок и неудержим, что стражники у дверей покрепче перехватили рукояти мечей – великий визирь не отличался смешливостью, обычно был суров и хмур.

Соколлу еще немного побродил по покоям, то поправляя тяжелые занавеси, то переставляя на столике вазы с фруктами и сладостями, затем позвал стражника.

– Пусть придет Беркан-ага, – приказал он.

Стражник поклонился и вышел, не задавая вопросов. Как только за ним закрылись двери, великий визирь вновь расхохотался, да так, что у него закололо сердце.

* * *

Гюльфем Хатун жила одиноко в небольших покоях во дворце Топкапы. У нее были служанки, а как же иначе, ведь когда-то она была женой самого султана Сулеймана и даже матерью его сына. Но счастье оказалось недолгим, и вскоре ребенок ее умер, а султан обратил свой взор на другую женщину. Гюльфем Хатун остались лишь воспоминания, которые с каждым годом становились все горше и горше. Особенно обидно было смотреть на любовь Сулеймана к Хюррем, не проходящую с годами. Гюльфем могла смириться почти со всем, но это было выше ее сил. Когда Сулейман покинул ее саму ради Махидевран, это было правильно – империи нужны наследники, и на ложе повелителя восходят многие женщины. Когда он покинул Махидевран ради Хюррем – это тоже было правильно. Но Хюррем он не покинул никогда! И это было больно и горько. Значит, то, что она, Гюльфем, далекие годы назад считала любовью, было всего лишь животным порывом, назначение которого – рождение ребенка. Вот она, любовь, настоящая любовь – то, что случилось у Сулеймана с Хюррем. А она, Гюльфем, была лишь сосудом, который однажды наполнился, а затем опустел навсегда.

С седыми волосами к Гюльфем Хатун пришло безумие, и она получала удовольствие, пугая служанок странными и страшными рассказами о делах, творившихся во дворце. Она рассказывала о колдунье Хюррем, о злобной, коварной Хюррем, которая очаровала султана с помощью черной магии, сгубила шахзаде Мустафу, и даже горб ее младшего сына Джихангира – тоже ее вина. Служанки слушали безумицу и верили ей, разносили слухи из дворца по всему Стамбулу. А Гюльфем все жила и жила, ожидая сама не зная чего.

В один день ее ожидание закончилось. Беркан-ага постучал в двери покоев бывшей султанши. Он передал ей подарок Соколлу Мехмеда, и сердце Гюльфем Хатун возрадовалось. Крошечный стеклянный флакон с корковой пробкой показался ей дверьми в рай. Скоро, очень скоро Хюррем Султан ответит за все свои прегрешения, за свою любовь к Сулейману!

* * *

Соколлу Мехмед-паша перебирал бумаги, которыми всегда был полон его стол. Должность визиря тяжела, ответственность велика, а опасностей подстерегает множество – тому свидетелями его предшественники. Но вот что веселило великого визиря: оба сына Хюррем Султан дружно желали ей смерти. Они мечтали о том времени, когда их мать умрет и братья смогут сцепиться друг с другом в последнем противостоянии, в борьбе за османское наследие.

Соколлу поставил на Селима – такой султан гораздо лучше, чем взбалмошный и неуправляемый Баязид.

* * *

Хюррем Султан восседала среди подушек, выпрямив спину так, что та казалась деревянной. Подбородок великой султанши был приподнят, тонкие губы крепко сжаты. Всем своим видом она демонстрировала уверенную в себе властность, надменность величия и безупречность настоящей Хасеки Султан. Она знала, как должна выглядеть законная жена правителя Вселенной, которому подвластно все.

На низком столике, украшенном майоликой, стоял высокий кубок с соком. Хюррем Султан взглянула на яркую ароматную смесь и позволила себе крошечную улыбку воспоминания. Такой сок – яблоко, морковь и свекла – частенько пила ее мать, когда роскошная осень женственности сменилась первыми признаками зимы. Мать говорила, что этот сок возвращает здоровье, а иногда даже позволяет почувствовать на увядающем лице нежное дыхание весны. Хюррем Султан не чувствовала весеннего ветерка, но сок был приятен на вкус, взбадривал и облегчал головные боли, которые все чаще и чаще мучили султаншу. Что ж, в жизни каждого человека рано или поздно наступает зима, и роскошную рыжину волос должен был когда-нибудь припорошить иней. Хюррем Султан почти смирилась с этим, вот только головные боли досаждали.

Она взяла кубок, полюбовалась гладкой полированной поверхностью серебра и сделала крошечный глоток. Сегодня ей не хотелось сока. Ей вообще ничего не хотелось. Мысли мучили ее, а сок отдавал неприятной горечью, казалось, что в нем плавают хлопья плесени.

Хюррем Султан скользнула взглядом по рабыне, в чью обязанность входило пробовать всю пищу, вкушаемую султаншей, и вновь уставилась в кубок. Сероватая пена уродовала гладкую поверхность жидкости. Хюррем Султан прикрыла глаза.

Проклятый закон Фатиха! Вот что не давало ей спать по ночам, заставляло вскакивать с широкой постели, обливаясь потом и рыдая от ужаса. Султанше снились кошмары, от которых не было избавления.

Ее любимые дети, ее мальчики ложились под топор палача. Тонко и хищно свистело остро отточенное лезвие, и на сочную зелень травы лилась густая, тягучая кровь, и катились головы, слипались от крови рыжеватые волнистые волосы, закатывались и стекленели глаза…

Хюррем Султан подскакивала среди подушек с криком, на который сбегались рабыни и калфы, аги за дверьми поминали Аллаха и многозначительно переглядывались. Не иначе как султаншу терзает шайтан. Оно и не диво, ведь всем известно, что Хюррем Султан давно продала душу шайтану, обменяв ее на приворот повелителя. Ведьма она, Хюррем Султан, потому и терзается ночными кошмарами.

А султанша дрожащей рукой подхватывала маленький кубок с успокоительным отваром, который в последнее время всегда стоял наготове у ее кровати, выстукивала по краю зубами, стараясь проглотить горькую, резко пахнущую жидкость, вспоминала шахзаде Мустафу и проклятие Махидевран Султан.

Она вспомнила слова отца.

– Милая, старайся не просить ничего у Бога, – говаривал нередко старый священник, поучая свою неразумную дочь. – Ведь Господь может и откликнуться на твою просьбу, и как бы потом тебе об этом не пожалеть.

Тогда юная Настенька не понимала, о чем говорит отец. Считала, что старик уже вовсе выживает из ума, ведь слова его – настоящая глупость. Как можно пожалеть о выполненной просьбе? Ведь она будет просить у Бога только что-то действительно важное, очень нужное! И она просила…

– О, Аллах! – взмолилась Хюррем Султан, сжимая узкие ладони так, что кольца впились в кожу, оставляя алеющие, налитые кровью пятна. – О, Аллах! Почему ты не даровал мне дочерей? Зачем мне сыновья?!

А ведь раньше она умоляла – сначала православного густобородатого Бога, падая по ночам на колени и касаясь лбом каменных плит пола, а затем Аллаха великого и милосердного, чтобы дарованы были сыновья и только сыновья.

– О, Аллах! Да будет воля твоя! Пусть по воле твоей у меня родится сын! Пусть будет шахзаде! Пусть! О, Аллах, я готова на любые муки, но пусть будет сын!

Хюррем молила, и высшие силы благосклонно отзывались на ее просьбы. Рождались сыновья, как она и хотела, как мечтала душными летними ночами в Топкапы.

Сыновья – это власть. Это сила. Это любовь султана. Так думала Хюррем.

Каждая наложница султанского гарема мечтает родить шахзаде. Та, кому это удается, почитает себя счастливицей. Хюррем считала, что Аллах ее очень любит, ведь она родила пятерых сыновей! Правда, Абдулла умер маленьким, но четверо мальчиков были здоровыми и благополучно росли. Только один умерший ребенок из шестерых – это было чудом. И хоть боль от потери сына рвала материнское сердце, Хюррем Султан смирилась с потерей и даже думала иногда, что маленький Абдулла был чем-то вроде необходимой жертвы ради других детей.

Но оказалось, что боги жестоки. Тот, бородатый старик, восседающий на облаках, с кудрявой длинной бородой, о котором рассказывал отец, да и Аллах, которому истово поклонялись все вокруг, а может, и другие боги других людей, – все они только казались добрыми и понимающими, а потом, улучив удобный момент, когда человек уже чувствовал себя в счастливой безопасности, совершали какую-нибудь гнусность, точно указывающую человеку его место.