Наталья Миронова - Тень доктора Кречмера

Женщина, представившаяся Ольгой Владимировной Домбровской, сказала, что звонит из Сочи и что у нее для Веры письмо. Из сбивчивых объяснений незнакомки Вера поняла, что письмо — от ее покойного отца.

— Мы вас искали, искали, — говорила Ольга Владимировна. — Запросы посылали: нет, говорят, такой в Москве, не числится!

— Вы знали моего отца? — спросила Вера.

— Отец мой, Домбровский Владимир Максимович, с вашим отцом дружил, — начала рассказывать Ольга Владимировна. — Он капитан, как раз в рейсе был, когда с Василь Петровичем несчастье случилось. Возвращается, и тут нам письмо заказное по почте и посылка. От Василь Петровича. А самого-то уж на свете нет, отец и на похороны не успел. Он конверт открыл, а там другой конверт и записка ему: «Конверт и посылку прошу передать моей дочери Нелюбиной Вере Васильевне по достижении совершеннолетия, а до того хранить в тайне». Как будто знал, — добавила Ольга Владимировна уже от себя. — Как будто смерть свою чуял.

— У него было больное сердце. Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, мы и хранили все восемь лет. А как пришло время отдавать — у отца инсульт. Мы с мамой захлопотались, а как спохватились, вы уже в Москву уехали. Кинулись искать — найти не можем.

— Я в Подмосковье жила, — вставила Вера. — Отца-то выходили?

— Выходили, но пришлось ему на пенсию идти, по инвалидности. Списали на берег вчистую. Только письмо это ему покою не дает. Мы сколько раз пытались, и все никак. Я уж хотела у матери вашей спросить, но отец запретил.

— И правильно сделал. Передайте ему за это от меня отдельное спасибо.

— Да время-то идет, отец, как вспомнит о письме, волноваться начинает, ну и мы с мамой тоже. Вот я и решила: дай, думаю, еще разок попробую. И представьте, выдают в справочной адрес и этот телефон!

Вера обдумала услышанное.

— Вот как мы поступим, — сказала она наконец. — Я оплачу пересылку экспресс-почтой. Отсюда, из Москвы. Продиктуйте мне, пожалуйста, ваш адрес.

— Что вы, это же дорого! — испугалась Ольга Владимировна. — Давайте я вам с проводником передам.

— В данном случае, — успокоила ее Вера, — расходы значения не имеют, зато экспресс-почта гораздо надежнее.

Так и договорились.

Через сутки Вера получила письмо и посылку прямо на дом. Она взяла их и заперлась у себя в кабинете. Сначала вскрыла крупноформатный белый, уже пожелтевший от времени конверт и, отложив юридические документы, прочла краткое письмо. Ей стало не по себе. Перед ней лежала предсмертная записка.

Вера несколько раз перечитала коротенькое страшное письмо, потом вскрыла посылку. Под бумагой оказалась картонная коробка, а в ней. Первым делом из коробки выпал папин самодельный ножик. Тот самый, оставшийся от дедушки. Острый-преострый. Потом Вера вынула награды с орденскими книжками, и не только отца, но и деда, героя войны. Он умер уже после войны, но до Вериного рождения: она никогда не видела ни его, ни бабушки.

Еще в коробке были старые семейные фотографии, фронтовые письма и скромные, непритязательные бабушкины украшения. Тоненькая золотая цепочка. Сережки золотыми колечками. Золотые часики с браслетом-крабом, модные, кажется, в середине прошлого века. Обручальное кольцо и еще пара колец с полудрагоценными камнями. Потом Вера взяла в руки сберкнижку с оттиснутым на обложке лиловым штампом «Вклад завещан». На книжке лежало двадцать пять тысяч рублей — неслыханные по тем временам деньги. Отец так и не узнал, что они сгорели.

Вера начала перебирать фотографии. Вот дед в Новороссийске еще до войны, бравый моряк в бескозырке, обнимает за плечи невесту. Глядя на бабушку, Вера сразу поняла, от кого унаследовала свою внешность. Даже косички заплетены точно так же — высоко над висками. Вот они уже с первенцем, тридцать второй год. Вера знала, что до войны у деда с бабушкой родилось еще двое детей, но они погибли в поезде, разбомбленном немцами под станицей Абинской, когда семья эвакуировалась из Новороссийска. Папа — он был самый старший, ему доверили чайник — побежал за кипятком, и тут поезд вдруг тронулся. Бабушка бросилась за ним, оставив малышей в вагоне. Папа и бабушка остались живы, а его младшие братик и сестренка погибли…

А вот послевоенный снимок. Всего пятнадцать лет прошло, но дед превратился в старика. Вот он — сидит на стуле, грудь в орденах, нашивки за ранения, пустой рукав кителя, волосы уже седые, горький, тяжелый взгляд. Бабушка стоит рядом, положив руку на спинку его стула. Тоже постарела, но спину держит прямо. Дальше шли фотографии отца в разные годы. И нигде он не снят с матерью или с Лорой. Но на последнем снимке он держал на коленях ее, Веру. Судя по дате на оборотной стороне, здесь ей пять лет.

Отложив фотографии, Вера вынула из конверта документы. Постановление горсовета о выделении земельного участка под частное строение, скрупулезно сохраненные счета на стройматериалы и оплату услуг рабочих. «Строительство завершено 27 октября 1949 года», — прочитала она на последнем листе. Дом был построен за год до рождения матери, заметила Вера. Патент на гербовой бумаге и целая пачка синек: папин выносной причал. Тоже завещан ей. Наконец она взяла в руки нотариально заверенную копию завещания, в котором отец все движимое и недвижимое имущество, нажитое до брака, включая дом, отписывал ей в исключительное и безраздельное владение по достижении совершеннолетия.

Вера вновь перечитала предсмертную записку отца. «От большего греха убегаю». Что он имел в виду? Неужели хотел поднять руку на свою неверную жену?

Мать, конечно, знала о завещании. Наверняка существовал другой экземпляр, у нотариуса осталась запись. Что же она сделала? Подкупила нотариуса? Отец хорошо ее изучил и решил подстраховаться, переслав дочери завещание через старого друга.

Но чего он добивался? Чтобы она выгнала из дому мать-мачеху с ее кукушонком? Если так, то выполнить его волю Вера не смогла бы. Нет, скорее всего, он просто хотел дать ей преимущество перед ними, защиту от них. Тряхнув головой, Вера заставила себя сосредоточиться. Надо понять, почему он так поступил.

Стыдное воспоминание о том, как она крутила мясо в мясорубке, а папа ей помогал, ярко вспыхнуло в памяти. Почему именно об этом? Папа с мамой все время ссорились. Были и более поздние, более страшные воспоминания, но Вера гнала их. А это возвращалось само собой.

Спор на этом не кончился. Пока мама жарила котлеты, а папа с Верой чистили картошку он вспыхнул с новой силой.

— Если и дальше будет так продолжаться, учти, я с тобой разведусь. И вылетишь ты отсюда, — пригрозил папа.

Мама отвернулась от сковородки и посмотрела на папу, воинственно подбоченившись.

— Ох, как напугал! Давай, разводись! Я плакать не стану. Только помни: при разводе дети остаются с матерью. Ты меня понял?

— Вера останется со мной.

— А вот это мы еще посмотрим! — злорадно проговорила мама. — У меня все схвачено! Весь суд, все горкомовские, все исполкомовские у меня в бане парятся. Массаж делают!

Папа промолчал.

Да, мама умела «налаживать связи». Это Вера уже потом поняла. Мама оборудовала в санатории роскошную баню «для своих», а в «своих» у нее ходило все городское начальство. Главным преимуществом бани считались не секции с сухим и влажным паром, не бассейн с прохладной проточной водой, не обшитые эвкалиптом стены, не богатый бар, хотя все это в санаторской бане имелось и всячески приветствовалось. Выше всего и тогда, в советские годы, и после ценилась эксклюзивность. Понежиться всласть, напозволять себе довольно-таки сомнительных и рискованных удовольствий — ничего, все под врачебным присмотром! — и чтоб никаких посторонних глаз. «Вот — счастье, вот — права!» — могли бы воскликнуть вслед за поэтом городские чиновники.

Такие скандалы повторялись у родителей не раз и не два. Мама грозила, что отнимет Веру по суду.

Неужели он только поэтому… Вера почувствовала, как накатывает головная боль. Виски заломило так, что глаза заслезились. Неужели папа тогда испугался угроз? Бросил ее, оставил одну с матерью и Лорой…

Нет, он не мог, остановила себя Вера. Было что-то еще. Что же? Она думала об этом, когда папу хоронили, но так ничего и не придумала. Все-таки она тогда была еще маленькая. Но потом, позже… Ходили же разговоры…

Из порта отправляли и в порт доставляли какие-то неучтенные грузы. Папа ругался с секретарем горкома. Тот кричал — прямо у них дома! — чтобы папа не корчил из себя христосика. Вера тогда не поняла, что это значит, но запомнила. И мама секретаря поддержала, тоже кричала что-то, но папа отказался наотрез.

Через два года после папиной смерти затонул в Цемесской бухте «Адмирал Нахимов», а у Веры все перемешалось в голове.

Она сидела, обхватив голову руками, сжимая виски, словно пытаясь выдавить из себя воспоминания. Когда же это было — до или после? До. За несколько дней до папиной смерти. Поздно вечером столкнулись в море два судна: сухогруз, шедший в Новороссийск, и прогулочный теплоход. Обошлось без жертв, и вообще все было не так страшно, как на «Адмирале Нахимове», но пострадавшие были.

В городе шептались, что это не несчастный случай: суда опасно сблизились неспроста. И не в первый раз. С борта сухогруза что-то перебросили в мешке на мостик прогулочного теплохода. Налаженный канал. Ясное дело: сухогруз идет неведомо откуда, и в порту его будет крепко шмонать таможня. А прогулочный теплоход в нейтральные воды не выходит и досмотру не подлежит.

Но в тот раз контрабандисты не рассчитали расстояние, борта сблизились слишком сильно и, как говорилось на официальном языке, «вошли в соприкосновение». Сухогруз бульбом — расширяющейся подводной частью — зацепил теплоход и сильно накренил на левый борт, по инерции таща его за собой. На теплоходе люди попадали, многие переломали ноги, а кое-кто — позвоночник. У папы, вспомнила Вера, опять было крупное объяснение с секретарем горкома.