Тоску на меня нагнали только слова отца, когда он каменным тоном потребовал, чтобы мы перед сном с Генкой по разным комнатам разошлись. Я попробовала спорить, даже глаза выразительно закатила, давая ему понять, насколько это глупо, но папка был непреклонен. Я на любимого посмотрела, он мне улыбнулся и подмигнул, а я расстроилась. К этому времени на меня накатила апатия, усталость, накопившаяся за все последние дни, да и сегодня я переволновалась, и у меня, в итоге, не хватило сил спорить. Но у себя в комнате притворяться ни перед кем не нужно было, и я дала волю слезам, разревелась не на шутку, вроде и не жалея себя, ведь всё, кажется, налаживалось, но я всё равно поплакала вволю, изливая в подушку все пережитые волнения. Это было на меня не похоже, я об этом неожиданно призадумалась, и даже руку на живот положила. Неужели из-за маленькой горошинки внутри, во мне такие изменения произойти могут? Что я на весь мир по-другому смотреть начинаю?

В доме давно всё стихло, а я всё лежала без сна и с боку на бок крутилась. И совсем не удивилась, когда дверь моей спальни бесшумно открылась, и Генка в комнату вошёл. Точнее, проскользнул, как заправский шпион. Плотно прикрыл за собой дверь, ключ в замке повернул, и на пару секунд приостановился у подножия кровати, вглядываясь в мой силуэт на постели. Потом тихо спросил:

— Чего не спишь?

— Не знаю.

Он расслабился, плечи расправил, подошёл к окну и задёрнул тёмные шторы. Затем в постель лёг, заставив меня подвинуться. Обнял меня, и я, наконец, улыбнулась, вполне счастливо. Щекой к его груди прижалась.

— Нос болит?

— Конечно, болит, — отозвался он, жалуясь. — Я тебе говорил, что так будет.

— Ты говорил, что он тебя застрелит.

— Да? Мне этого хватило. — Генка хмыкнул, помолчал, после чего выдал: — Но знаешь, мне как-то спокойнее стало. А то Кирилл так смотрел на меня в последнее время, нехорошо. А сейчас можно дальше жить. По роже я получил, можно сказать, что за дело, и на душе стало спокойнее.

Я рассмеялась.

— А может, ты этого и ждал? Первой крови?

— Завтра будет вторая. — Генка меня по ноге погладил, приподнимая край сорочки. — Когда он меня утром здесь обнаружит.

— А ты останешься?

— Конечно, останусь.

Я потянулась к его губам.

— Со мной?

Генка лбом к моему лбу прижался, прежде чем меня поцеловать.

— С вами.


Эпилог.


Я смотрела на трёхлетнюю дочь, старательно удерживая на губах улыбку, но уже чувствовала, что обстановка в комнате накаляется. Окинула взглядом лица родственников, на Генку посмотрела, который замер рядом со мной, глядя на экран видеокамеры, нацеленной на ребёнка, и снова попросила:

— Ева, задувай свечи.

Дочка перевела на меня задумчивый взгляд, подбородок ладошками подпёрла, и снова принялась на горящие свечи смотреть, красовавшиеся на праздничном торте. Она сидела одна за накрытым столом, на высоком детском стульчике, мотала ногами и любовалась на пляшущее пламя свечей. Родственники стояли вокруг и терпеливо ждали, когда ей это надоест. Правда, терпения становилось меньше с каждой минутой. Даже Генка нервничать начал, и с ноги на ногу переминался. А дочка ещё и заявила:

— Не хочу.

— Что значит, не хочу? — удивился папка. — Ты торт не хочешь?

Ева сложила губки бантиком, подумала, после чего благосклонно кивнула.

— Хочу.

— Тогда задувай свечи, и желание загадывай, — напомнила я ей.

— Но, мама, красиво!

— Если ты не задуешь свечи, папа не подарит тебе подарок, — попыталась надавить я, как никто зная степень упрямства этого ребёнка.

Ева подозрительно на отца посмотрела, но затем лишь нос выше задрала.

— Подарит.

Завьялов рядом со мной хохотнул, а девятилетний Ванька подбоченился и громко поинтересовался:

— Нам что здесь, до вечера стоять?

Ника на него шикнула, но на мальчика это особого впечатления не произвело.

— Дядь Ген!

Завьялов камеру опустил и решил с дочерью договориться.

— Малыш, у меня есть ещё свечки. Мы вечером с тобой зажжём и дождёмся, пока догорит.

Ева пальчиком к крему на торте потянулась, а я в ладоши хлопнула, поторапливая её.

— Давай, задувай. Помнишь, как мы с тобой тренировались?

Ева закивала, щёки надула, а я Генку в бок пихнула, чтобы снимать не забывал. Пока Ева старалась, зажмуривалась, надувала щёки и головой мотала, думая, что удачно справляется с праздничным заданием, Ванька из-за её спины быстренько все свечи задул, а мы все зааплодировали.

— Вот так вот, умница моя. — Генка камеру мне в руки сунул, а сам дочку на руки взял. — Давайте, режьте торт. И чего-нибудь посущественнее. Я есть хочу.

— Нечего было опаздывать, — весомо заметил папка. — Приехали на три часа позже, а теперь одни претензии.

— Папа, ты не представляешь, какие в Москве пробки. Я, вообще, скоро дома работать буду.

Ника замахала на нас руками.

— Давайте не будем о работе. У ребёнка день рождения, а у вас опять дела в голове.

— Не дела, а пробки.

— А где нож? — Я оглядела стол. — Пап, ты не видел?

Ванька первым за стол сел и придвинул к себе тарелку.

— Я не буду салат, мне торт, — заявил он.

Ника хоть и осталась недовольна таким заявлением, но сына по волосам потрепала.

— Кто бы сомневался. — Рядом с сыном присела, а Генка ей сразу Еву на руки передал. При этом обратившись к дочери:

— Иди к бабушке. А я торт разрежу.

Ника девочку к себе на колени усадила, а сама с Завьялова глаз не сводила.

— Я тебя, честно, убью. Если ты меня ещё раз бабушкой назовёшь…

Генка с Кириллом переглянулся, и оба рассмеялись, правда, отвернулись в разные стороны. Я на мужа укоризненно взглянула, а тот только руками развёл.

— Вася, скажи ему, — потребовала Ника, когда поняла, что от собственного мужа поддержки ждать не стоит. — Если он тебе ещё нужен, хотя я не представляю зачем, предупреди его раз и навсегда! — Она посмотрела на Генку. — Завьялов, у тебя совести нет! У меня ребёнку полгода!

— Факта это не меняет, — громко оповестил Генка. До ножа, наконец, добрался, и с огромным удовольствием вонзил его во взбитые сливки и бисквит.

Ника к Еве наклонилась, повязала ей на шею салфетку, и доверчиво сообщила:

— Вот так и начинается у женщины послеродовая депрессия.

Ева её не слушала, палец в торт сунула, а потом его облизала. Я за дочкой с улыбкой наблюдала. А когда она на меня глаза подняла, спросила:

— Вкусно?

Ева кивнула, снова пальцем попыталась крем подцепить, но я ей ложку протянула. Папка за стол рядом с женой сел, посмотрел на неё и попросил:

— Вот только угрожать мне не надо.

Я посмотрела с интересом.

— Вы о чём?

— Да она меня замучила этой депрессией. От Шильмана наслушалась, и теперь грозит.

Ника усмехнулась, но говорить ничего не стала. А папка кивнул, свои слова подтверждая.

— У Лёвы беда дома, у жены послеродовая депрессия. Няню-профессионалку наняли, домработницу сменили, личного тренера по фитнесу завели, а ей всё не так. А вывод какой?

Завьялов салат попробовал, прожевал и со смехом проговорил:

— Не надо жениться на восемнадцатилетних.

— Вот точно. Его предупреждали.

— Хотя, у меня была послеродовая депрессия, причём затяжная, — заявил вдруг мой благоверный, а я на него уставилась, открыв рот. Генка вроде бы удивился моей реакции. — Что? У мужчин тоже бывает, я в роддоме на стенде читал.

— Конечно, вы же такие ранимые создания, — проговорила Ника, пренебрежительно фыркнув.

— Ещё бы. Когда Васька за год после родов дважды полностью сменила гардероб, причём на все сезоны, которых у неё в разы больше известных четырёх, это заметно расшатало мои нервы. То она поправилась, то похудела, потом вдруг всё из моды вышло.

Папка рассмеялся, а я решила обидеться.

— Ты опять об этом. Зря, я уже не раз рассказывала Нике, какой ты жмот.

— Я не жмот, милая, но нервы мои надо беречь.

— Я этому жизнь посвятила, а тебе всё мало?

— Мало, мне мало.

— Ты просто хвастун, — сказала я ему чуть позже, когда мы ненадолго одни остались. Ванька убежал на улицу, папка с Никой в детскую поднялись, когда маленькая Настя проснулась, правда, я не совсем поняла, зачем папа пошёл в детскую, он к этому моменту уже заметно захмелел, а Ева в гостиной перед зеркалом танцевала. Она вообще любила танцевать, ещё когда ходить толком не умела, уже танцевать пыталась. За перекладину кроватки уцепится, чтобы не падать, и танцует. А уж сейчас её от этого дела не оторвёшь. Можно включить ей музыку или телевизор на музыкальном канале, и спокойно из комнаты уйти, с уверенностью, что с ней ничего не случится. Она как зачарованная будет смотреть на экран, слушать музыку и танцевать. Генка всё удивлялся от кого у неё это, а я однажды со смехом напомнила ему, что поцеловал он меня в первый раз в клубе, когда я танцевала. Наверняка это как-то связано.

Генка после моих слов улыбнулся, потом руки за голову закинул, потягиваясь. Сегодня он не выспался, только вчера поздно вечером вернулся из деловой поездки, а утром мы начали собираться в путь, чтобы день рождения дочери в Яблоневке отпраздновать. Мы каждый год так поступали.

— Может, матери позвонишь, — предложила я. — Моя не приедет, так хоть своей позвони.

— Да ладно, завтра съездим. — Он посмотрел на меня. — Ведь съездим?

— Конечно. Надо же узнать, как она на свидание к Стасу съездила, — попробовала я пошутить, но тут же в этом раскаялась. — Извини.

Генка не обиделся, рукой меня за плечи обнял, за дочерью наблюдая.

— Ей сегодня, кроме нас, никто не нужен, — сказал он.