— Не плачь.

Я плечом дёрнула, когда Генка рядом со мной лёг, и рискнул до меня дотронуться.

— Вась.

Я под щёку ладонь подложила, на Завьялова не глядела.

— Думаешь, мне не страшно? Я когда узнала… Чуть с ума не сошла.

— А мне почему не сказала?

— Потому что. Потому что Стас даже такой день испортить умудрился! Возможно, самый важный день в нашей с тобой жизни.

Генка медленно ладонью по моей руке провёл, тяжёлый подбородок на моём плече пристроил.

— Мы с тобой никогда о детях не говорили.

— Знаю. От этого ещё страшнее. Но он ведь уже есть. — Я перевернулась на спину, на Генку снизу вверх посмотрела. — Гена, я очень хочу. Я столько всего передумала за эту неделю. Мы не планировали, не думали, но… Уже шесть недель. Представляешь?

Он не представлял, это было написано на его по-настоящему растерянном лице. Он на меня не смотрел, взгляд снова метался, словно Завьялов пытался пятый угол в комнате найти. А я улыбнулась. За шею его обняла и к себе притянула, он не сопротивлялся. Выдохнул, и носом в мою грудь уткнулся.

— Это будет самый счастливый ребёнок на свете, — сказала я ему. — И у него будут мама и папа, и у него будет всё… чего у нас с тобой не было. По-моему, только ради этого стоит постараться. Ты так не считаешь?

Завьялов был напряжён, его почти трясло. Не знаю, о чём он думал в этот момент, слышал ли то, что я ему говорю, но мы долго лежали в обнимку, я волосы его перебирала, ладонью по его плечам водила, и всё говорила, говорила… В другой ситуации Генка бы меня заткнул уже через несколько минут, он всегда говорит, что иногда я становлюсь жутко болтливой, а на уме у меня разные глупости и пустяки, и он старается не слушать, но всё-таки раздражается, и просит меня помолчать, а вот сегодня не мешает. Потому что сегодня на уме у меня не пустяки и не глупости, а наше с ним будущее, в котором даже ребёнок фигурирует, уже вполне реальный.

— У нас будет настоящая семья, — повторила я, наверное, в третий раз. Ногу на Завьялова закинула, когда он меня подхватил и перевернул, тихо рассмеялась. А Генка на ухо мне прошептал:

— Я тебя люблю, ты знаешь?

— Конечно, знаю. Я всё про тебя знаю, забыл? — Я щекой к его щеке прижалась и затихла ненадолго. Затем повторила, не знаю — для него или для себя: — У нас будет ребёнок.

Не знаю, сколько раз нужно было ещё это повторить, чтобы Завьялов до конца поверил и осознал. Мы весь остаток дня проговорили, что-то решали, планы строили, но Генка всё равно выглядел обалдевшим. Рассуждать рассуждал, но когда о моей беременности упоминал, замирал ненадолго и взгляд такой настороженный становился. Одно хорошо — что к матери больше не рвался.

Думаю, что окончательно Генка в скорое появление ребёнка поверил на следующее утро, стоя под дверью ванной комнаты, и без конца спрашивая, плохо ли мне. Я даже не отвечала. Можно подумать, я ради собственного удовольствия с девяти утра в обнимку с унитазом сижу. А когда я из ванной всё-таки вышла, Генка на моё серое лицо уставился и снова испугался, но и поверил, в этот момент окончательно. А в машине, по дороге домой, молчал. Смотрел в окно, а когда я его за руку подёргала, пояснил, что раздумывает, как избежать пули, когда Филин узнает великолепную новость.

— Прекрати выдумывать, — негромко, косясь на затылок водителя, проговорила я. — Это уже не игрушки и не шутки. Папа всё поймёт.

— Ой ли?

— Давай обойдёмся без твоих дворовых выражений, хорошо? — Я журнал из кармана на спинке сидения достала и принялась им обмахиваться. — Какая жара.

Генка с тревогой посмотрел на меня.

— Кондиционер работает.

— А мне жарко. А ещё я пить хочу. Молока шоколадного хочу.

Он брови вздёрнул.

— А ты пробовала шоколадное молоко?

— Нет. Но я видела, как Ванька пьёт. Я тоже хочу.

— Занятно.

Я взглянула на него возмущённо.

— Что занятного?

Он тут же головой покачал, от своих слов отказываясь, а затем в лоб меня поцеловал. Я ещё пару минут горела от возмущения, но потом оно улеглось само по себе, я у Генки под боком устроилась и глаза закрыла. Если честно, к этому времени я уже успокоилась, для меня всё было ясно, и мне почему-то казалось, что все должны принять перемены во мне и в моей жизни, как данность. Даже папка. И совсем не ожидала, что он на дыбы встанет. Я рассчитывала, что увидев меня с Генкой рука об руку, он воспримет всё спокойно, ведь при нашей последней встрече речь о моём скором замужестве зашла, и папка лишь фыркнул, не выразив никакого недовольства или раздражения по этому поводу. А вот сейчас я наблюдала, как он стремительно лицом темнеет, хмурится, и переводит непонимающий взгляд с меня на Генку и обратно. В конце концов Филин признался:

— Я не понял.

От его тона я насторожилась, и совсем другим тоном повторила:

— Я беременна.

Папка голову наклонил и теперь смотрел на нас исподлобья и ещё более выразительно.

— Прекрасно, — сказал он. — Вот и отпусти дочь на дачу. На два дня.

Ника прошла за спиной мужа, на меня глянула, а на лице такое выражение, словно она мне здорово сочувствовала. Я её зачем-то взглядом проводила.

— Ты протрезвел, я надеюсь? — поинтересовался тем временем папка у Завьялова.

Тот под прицелом его холодных глаз, крякнул.

— Кирилл…

— Что?

— Мы не планировали, это случ…

Я Генку локтем толкнула, и он заткнулся, сбившись на полуслове.

— Папа, прекрати так на него смотреть. Так получилось. Я ему только вчера сказала.

— Да? Когда он соображать смог, как я понимаю?

— Да Боже мой! — не выдержала я. От Генки рискнула отойти, налила себе воды из графина и залпом всё выпила. — Пап, мы женимся.

— Какое облегчение. Нет, я вообще не об этом. Мне просто интересно, по какой такой теореме… ты ведь у нас математик с некоторых пор! Так по какой такой теореме случилось так, что первое свидание у вас было дней десять назад, а беременности у тебя второй месяц! Ты у нас феномен что ли, Завьялов? Или тебе феномен твой оторвать вместе с башкой?

Генка глаза в пол опустил и щёки надул, а я ногой топнула, как в детстве это делала.

— Папа!

— Рот закрой. Я не тебе вопрос задал.

— Кирилл, — попыталась вклиниться Ника, но ей тоже достался убийственный взгляд, и она решила поступить благоразумно и замолчать.

Папка к помощнику своему подошёл и в лицо ему посмотрел. Генка был его на полголовы выше, но в этот момент он казался ниже ростом. Как-то сник, съёжился, и буйную головушку опустил, признавая свою вину в полной мере. А Филин ещё так страшно спросил:

— Ты спал с моей дочерью?

Генка не ответил. Он просто не стал отрицать. Головой странно качнул — не признавая, и не отрицая, а потом назад полетел, когда папка его ударил. Жуткий звук, я ахнула, мне даже показалось, что я расслышала хруст. Правда, носу Завьялова не привыкать, его уже не раз ломали. Но не у меня же на глазах!

Ника тоже с дивана вскочила, я рот рукой прикрыла, а потом на отца набросилась, который рукой тряс, а на Генку смотрел зверски, видимо, ещё сильнее разозлившись на него за свою боль. Я ещё ему добавила, стукнув по плечу.

— Что ты делаешь?!

— Я ещё и виноват?!

— Прекратите орать! — прикрикнула на нас Ника, а я к Генке бросилась. Он от косяка, наконец, отлепился, головой потряс, и попытался взгляд на мне сфокусировать. Удалось ему это не сразу. Я руку его от лица убрала, всмотрелась внимательно, пришла к выводу, что нос у него вряд ли сломан. А вот на скуле синяк будет огромный.

— Нужен лёд, — сказала я и к Нике обернулась. — Скажи, пусть лёд принесут!

— Лёд ему? Соли ему на одно место насыпать, а не лёд! — Папка ещё гадко выругался, но я лишь отмахнулась. Генку к стулу подтолкнула, и он на него тяжело осел. Я к его лицу наклонилась.

— Милый, у тебя голова не кружится?

Генка, который за секунду до этого голову назад откинул, потому что из носа всё-таки потекла кровь, глаза открыл и посмотрел на меня.

— Вась, ты смерти моей хочешь?

— Почему? — не поняла я, а папка меня вдруг в сторону отодвинул. У Генки поинтересовался:

— Ты, вообще, о чём думал? Я тебе кого доверил? Ты мне что говорил?

— Я о ней думал, Кирилл.

— О ней? Ты думал о ней, ты спал с ней, ребёнка сделал. Всё для неё? Ты без мозгов, что ли?

Ника сунула мне лёд и коробку с бумажными платками. Я уверенно вклинилась между отцом и будущим мужем, стараясь не обращать внимания на их скрещённые, как шпаги, взгляды, руку Генкину отвела и прижала к его разбитому носу платок. Завьялов негромко охнул, выругался сквозь зубы, а я к отцу повернулась.

— Папа, я его люблю. И я не ожидала, что ты так себя поведёшь.

— Я ожидал, — буркнул Генка, но на это никто внимания не обратил. Мы с папкой взглядами столкнулись, он руку поднял, словно схватить меня хотел, но потом перед моим лицом её в кулак сжал, в бессилии.

— Убил бы тебя.

— За что? — искренне удивилась я. — За то, что замуж собралась? За то, что ребёнка жду? Очень мило с твоей стороны.

— Ты знаешь за что.

Мне ничего не оставалось, как только нос выше вздёрнуть, демонстрируя таким образом свою уверенность в своих решениях и поступках.

Генка из моих рук тоже вывернулся, взял новый платок и к носу прижал. Потом поднялся, и мне сразу спокойнее стало, когда он за моей спиной возвысился. На Филина посмотрел.

— Ну что, по морде ты мне дал. Теперь можем поговорить?

— Заслуженно дал.

— Не спорю.

К ужину накал страстей начал спадать. Папка, правда, ещё злился, ни со мной, ни с Завьяловым не разговаривал, кидал на нас обвиняющие взгляды и отмалчивался, но, по крайней мере, больше не кричал и кулаками не махал. Я же Нике кольцо демонстрировала, аккуратно, вполголоса обсуждала с ней приготовления к свадьбе, чтобы внимание отца не привлекать и не злить его сильнее, а Генка ел, причём с аппетитом, и ни на кого внимания не обращал. Только время от времени морщился и осторожно прикасался к припухшей и потемневшей после удара скуле.