Ася не отважилась испытывать терпение слушателя, она просто указала на висок.

— Нервы, — перевела язык жестов Евдокия Тихоновна. — Выпей чаю, а я заварю валериану.

— Не! — протестующе замахала рукой Ася.

— Почему? Она успокоит тебя.

— Боюсь.

— Ася, я должна тянуть из тебя каждое слово? «Боюсь» — это не ответ.

— Я… — Ася глотнула свежесть мятного чая и снова подняла голову. — Берем-менна.

Несколько мгновений Евдокия Тихоновна переваривала информацию, потом сказала:

— Все же я заварю. Немного корня не причинит вреда, только поможет… обоим. Не тебя учить, девочка, что спокойствие нужно в первую очередь малышу.

— У кого малыш? — вбежала в кухню Катя.

— А ты подслушиваешь?

— Нет, бабушка, честно. А у кого малыш?

— У меня, — улыбнулась грустно Ася. — Б-будет.

— Ой, как чудесно! — обрадовалась Катя. — А ты мне дашь его подержать? А когда он будет?

— Цыц, Цокотуха! — прикрикнула Евдокия Тихоновна. — Лучше скажи, зачем примчалась?

— Я пить хочу, и дедушка чаю просит.

— Возьми печенье, Катерина, — наказала бабушка, — и беги в комнату. Сейчас я приготовлю вам чай.

Катя положила ладошку на Асино плечо.

— Ты мне дашь подержать ребеночка, когда он родится?

Ася кивнула и погладила девочку по волосикам.

— Дам.

— А когда он родится?

— Летом.

— Я тоже, — разоткровенничалась Катерина, — когда вырасту, рожу себе ребеночка.

— Но сначала выйдешь замуж, — строго предупредила бабушка.

— Хорошо, — кисло согласилась будущая мама и показала бабуле язык. В своем возрасте Катя уже знала, что любовь — это тайна, и как трудно сказать плохому мальчишке, что он тебе нравится. И вообще все мальчишки не понимают, как восхитительно быть невестой.

Катя взяла вазу с печеньем и пошла впереди бабушки, открывая ей дверь в комнату. Через несколько минут Евдокия Тихоновна вернулась одна.

— Ну вот. — Она поставила перед Асей отвар и села напротив нее. — Теперь нам не будут мешать. Ты выпей, Ася, а потом расскажешь все по порядку.

Ася с сомнением смотрела на бледно-желтый напиток.

— Ничего-ничего, пей, — подбодрила Евдокия Тихоновна. — Запей чаем, если невкусно.

Ася начала рассказывать с давних событий того зло памятного вечера пятилетней давности. Как избегала Ваню, узнав, что они соседи, как боролась с влечением и поняла, что любит. Рассказала о серьгах и деньгах, о Юлиане и Леночке, о противоречиях в характерах своем и Ванином и об их последнем разговоре. Евдокия Тихоновна слушала и качала головой, соглашаясь или возражая. Иногда она помогала Асе произнести слово до конца и удерживалась от вопроса: что именно привело ее к нарушению речи? Хотя вся цепь событий способствовала нервному срыву; достаточно было небольшого волнения, и нервная система блокировала перегруженный участок, вызвав соответствующую реакцию.

Асе трудно было одновременно бороться со слезами и произносить сложные фразы. Она излагала только факты, не вдаваясь в переживания. А слезы все текли и текли по ее лицу. Наконец Евдокия Тихоновна не выдержала, подошла к Асе и прижала ее голову к своей груди.

— Поплачь, девочка, — печально сказала она. — Но это в последний раз. Теперь ты должна забыть обо всем, кроме своего крошки, а для него тебе понадобится много сил. Ты поняла меня? Если этого подлеца и не интересует судьба малыша, то ты должна отдать ему вдвое больше любви, заботы, сил…

— В-Ваня не подлец. Он н-не знает.

— А мог бы спросить.

— Это я… виновата.

— Сейчас не важно, кто виноват. У тебя есть заботы поважнее. Утри слезы и будь сильной, девочка. Главное, ты не одна, а вместе мы переживем все невзгоды. Ладненько?

— Да… Вы добрая мама, Евдокия…

— Спасибо за эти слова. И ты тоже очень славная девушка, Ася. И добрая. Катерина любит тебя.

— И Ваню она любит.

— Да, — вздохнула женщина. — Этого подлеца она тоже любит.

— Он не…

— Знаю, знаю, дорогая. Все они хороши.

Ася слышала доброту в голосе Евдокии Тихоновны; она не со зла ругала Ивана. Сама Ася хоть и редко пользовалась подобными определениями, но зато со всей серьезностью, и относилась к их значению так же, потому и возражала каждый раз.

С этого дня Ася почти каждый день заходила к Евдокии Тихоновне. Она действительно успокоилась — то ли валериана помогла, то ли участие мудрой женщины — и заикаться стала меньше… Жизнь постепенно входила в спокойное русло. Только по ночам Асе снился Иван. Она пыталась догнать его, уходящего, звала и просыпалась в слезах. А утро приносило новые заботы и хлопоты.

До Нового года меньше месяца, надо разослать поздравления знакомым, родственникам, маме отправить подарок. Ася так и не сообщила ей о своем положении, не решилась. Трудно признаваться в грехе суровой высоконравственной матери. Однажды она уже поддержала дочь в трудную минуту, надо надеяться, что и в этот раз у нее достанет сил пережить новость. Но не сейчас — после праздника, после годового отчета Ася возьмет отгул и поедет домой. Тогда и расскажет.

И Вера до сих пор не знает. Она занята своим Женей и ни о чем другом не думает. Ладно, не будем портить ей настроение. Пусть любит, авось счастье ей привалит. Она настырная: если сказала, что хочет замуж, — выйдет. Может, Ася успеет и на свадьбе Веры погулять, прежде чем родит. Пусть Новый год принесет счастье ей и всем-всем. О себе Ася не думала. Ее мера уже отмерена.


Катерина раньше дедушки бросилась открывать дверь на звонок.

— Ваня! — радостно закричала она. — Где ты был?

— Привет, школьница, — очень скромно поздоровался Иван и спросил нерешительно: — Гостей принимаешь?

— Заходи, тезка, — подошел к внучке Иван Макарович. — Что-то давненько… Ого!.. — Он посмотрел на Катю, снова на Ивана с большим сомнением. Такие гости к ним не захаживали. Впалые щеки и подбородок заросли щетиной, скулы обтянуты сероватого оттенка кожей, нос красный то ли от мороза (кажется, не так холодно сегодня было), то ли совсем по другой причине, да и запашок чувствуется. И глаза как у побитой собаки.

— Все нормально, — махнул рукой Иван, и губы растянулись в виноватой улыбке пьяницы. — Я не обижаюсь.

— Похоже, — недовольно согласился Иван Макарович. Он не мог решить, стоит ли пускать такого гостя в дом или пусть идет своей дорогой.

— Это кто? Иван пришел? — раздался из кухни голос Евдокии Тихоновны. — Пусть заходит. Я хочу посмотреть на него.

Пьяный блеск в глазах гостя сменился стыдом, смешанным с затравленностью. Он как будто просил защиты у хозяина, но тот не глядел на Ивана, окликнул внучку и негостеприимно отошел в сторону, махнув рукой по направлению к комнатам.

Ваня потоптался на месте, потом взял какую-то конструкцию, прислоненную к стене, и внес ее в коридор.

— Что это? — Катины глазки увеличились от любопытства.

— Это тебе. — Иван сел на корточки, взял девочку за руку. — Что ты хотела больше всего, помнишь?

Катя просительно посмотрела на деда, внимательно следящего за Иваном. Странное поведение Ивана Макаровича настораживало девочку.

— Не помню.

— Ну как же? — уговаривал Иван. — Помнишь, ты и… Настя приходили кушать раков и она просила тебя загадать желание. Что ты загадала?

— Это слишком дорогая вещь для подарка, — вмешался более догадливый дед. — Зря вы его купили, мы не можем принять.

— Велосипед?! — неожиданно вспомнила Катя.

Иван наклонил голову в знак согласия и потер пальцами закрытые глаза.

— Я хотел как лучше, — обратился он к Ивану Макаровичу и улыбнулся, махнув рукой. — Все нормально.

— Да, у вас всегда все нормально, — осуждающе произнес хозяин. — Показаться ребенку в таком виде…

— Ваня, а у Аси будет…

— Катерина!!! — испуганно крикнула Евдокия Тихоновна и выбежала в коридор. — Иди в комнату. Сейчас же!

Увидев Ивана, она ахнула, но быстро взяла себя в руки, и лицо снова приобрело серьезное выражение.

— На Деда Мороза ты не очень похож.

— Я… — Иван прятал глаза от печального осуждения женщины. — Я хотел как лучше. Катерина мечтала, и я подумал… Если вам не подходит, я… я заберу. Все нормально.

— Вот-вот, — продолжала наступать Евдокия Тихоновна. — У вас все нормально: захочу — дам, захочу — заберу… О других думать некогда — только о себе.

— Извините.

— Идем на кухню, — приказала Евдокия Тихоновна. — Послушать тебя хочу.

Иван побрел за хозяйкой, сел за стол на указанный стул и уставился в окно. Как долго он собирался прийти сюда. Нет, хотел подняться этажом выше, хоть разочек взглянуть на Настеньку. Смелости не хватило. Или нахальства. Он не смел взглянуть на нее после того, что она знала о нем и его прошлом. Он пытался утопить свою боль на дне бутылки — тщетно. Она постоянно стояла перед глазами, печальная, с неподвижным взглядом. А по ночам ему не давали уснуть воспоминания об их близости. Он метался по кровати в поисках любимой. Как ему не хватало ее тепла, ее смеха и тихих признаний; ее ласки и объятий, ее губ и просьб; ее больших глаз цвета апреля, серьезно смотрящих прямо в душу. У него не было ничего, он был нищим без Настеньки. Нищим и пустым.

— Где ты теперь? — спросила Евдокия Тихоновна, ставя противень с печеньем в духовку.

— Я продал квартиру.

— Знаю. Успела познакомиться с новыми жильцами. Район не понравился, что ли?

— Я не понравился району, — пошутил Иван и отвел глаза под пристальным взором пожилой женщины. — Ездил к старикам домой. Сейчас обитаю у приятеля.

Евдокия Тихоновна подумала, что «старики» скорее всего обжили ближайшую забегаловку, так же как и нынешний приятель, но мудро удержалась от высказывания этой догадки.