Однако с ума меня свело нечто другое, чего я не ожидала увидеть и в страшном сне. Проходя между столиками, я вдруг зацепилась взглядом за парочку – муж и жена, пришедшие пообедать, сидели за крайним, самым дальним от бара столиком, рядом с тем местом, где я хотела приземлиться. Оба они были хорошо, со вкусом одеты. На их столике стояла пара тарелок с едой, к которой они толком и не притронулись. Мужчина сидел, забросив одну худую длинную ногу на другую, буквально выдвинув в проход свои бежевые сандалии. Женщина же пила капучино, густо присыпанное корицей. Почему я решила, что они муж и жена? О, они сидели так независимо друг от друга, что, если бы периодически не обменивались взглядами и короткими фразами, мне бы и в голову не пришло заподозрить их в связи. Такими равнодушными и приевшимися к обществу друг друга становятся только супруги с многолетним стажем, связанные между собой обстоятельствами, общим бюджетом и материальным благополучием. Не любовью.


Я смотрела на них и думала о том, что при определенных обстоятельствах и мы с Андре можем стать такой же парой. Мне стало интересно, сколько лет и сколько ссор потребуется, чтобы мы вот так же пили кофе, не замечая друг друга. Мне стало грустно. А потом мой взгляд упал на журнал, который лениво листала дама. Это был свежий выпуск Ici Paris![3], местный еженедельный таблоид, на первой полосе которого красовалась я в обнаженном виде!


Я онемела. Мое тело парализовало, я не могла ни сдвинуться с места, ни сказать хоть слово. Затем чашка с горячим восхитительным латте полетела из моих рук на пол. Все происходило, как в кино: медленно, кадр за кадром – я будто видела себя со стороны. Чашка пролетела небольшое расстояние и с грохотом отскочила от мраморного покрытия пола. Хуже звона битой керамики было только то, что кофе расплескалось на бежевые сандалии супруга, голую ножку мадам и злополучный журнал. Поднялся крик, гомон, набежали официанты, которые бросали на меня недоуменные взгляды, пытаясь разобраться с тем беспорядком, который я устроила. А я – я не могла очнуться, мне казалось, что это невозможно, но на обложке брошенного на стол журнала, теперь с каплями кофе, было размещено наше с Андре фото. Качество съемки было ужасным. Мои глаза на снимке были стыдливо прикрыты узкой черной полоской, которая не особенно-то скрывала мою личность. Узнать меня было легко. Я помнила этот момент: как стояла около окна в арабском квартале перед целым городом окон, полных света. Нас защищала темнота и ночь, и безумная путаница из человеческих кубиков-квартир, где все так бедны и зациклены на собственном выживании, что никому ни до кого нет дела.


Андре стоит прямо за моей спиной, его руки – на моих бедрах, он крепко держит меня, прижимая к себе, целует в шею. Моя голова запрокинута, глаза закрыты. Этого не видно на фотографии, черная полоска закрывает их, но я-то знаю.


– Можно, я возьму это? – я протянула руку к журналу, и тут все звуки кофейни, вся эта шумная суета снова настигла меня. Дама все еще промокала свою юбку целой пачкой скомканных салфеток.

– Что? Что вы хотите?! – возмущенно спросила она, пока я растерянно переводила взгляд с нее на мужа.

– Простите, – еле слышно произнесла я, но мои извинения были никому не нужны. И то что я схватила журнал, тоже, кажется, никто не заметил. Похоже, официанты только обрадовались, когда я решила убраться подальше. Я же выбежала на улицу и еще раз глянула на обложку в надежде, что все это мне показалось. Нет, это кошмар наяву. Значит, нас в ту ночь сфотографировали. Догадка обожгла меня. За нами – за мной или за Андре – уже тогда следили. Кто-то знал, куда мы пошли, каким-то неведомым образом вычислил наши окна, сделал эти фотографии, используя объектив, увеличение, цифровую обработку. Отсюда и ужасное качество. Но главное – заголовок – просто убил меня.


«Известный пластический хирург Андре Робен довел свою пациентку до состояния комы»* * *

Статья в полной мере соответствовала заголовку. В ней, если описать в двух словах, заявлялось, что Андре Робен, известный хирург, на стол к которому мечтают попасть звезды кино и жены олигархов, чуть не убил свою пациентку Ольгу Синицу, решив прооперировать ее несмотря на тяжелый диагноз – диабет. Полный непрофессионализм хирурга усугубился еще и тем, что он закрутил роман с дочерью своей пациентки, хотя такое поведение грубейшим образом нарушает врачебную этику.


Возмутительное нагромождение лжи и абсурда! Но среди желтых до оскомины заявлений о миллионных по стоимости операциях, предполагаемых звездных клиентах Андре и его небрежности в работе, холодила кровь та крупица правды, что делала всю эту ситуацию не просто неприятной, а смертельно опасной. На меня словно полыхнуло тем же пламенем, что и в машине на парковке госпиталя. Автор статьи, инкогнито, конечно, словно смотрела на меня сквозь узкую амбразуру-прорезь никаба. Несомненно, это написала она, моя убийца. Но как? Она, конечно, знает о нашем романе, но откуда она узнала о том, что у мамы диабет? Может, эта чудовищная женщина работает вместе с Андре? Вполне возможно. Но как она раздобыла наши с Андре фотографии? Откуда, черт возьми, она могла узнать, где и когда мы будем, если мы сами ничего точно не знали.


Я хорошо помнила тот вечер, прием в особняке Габриэль, на котором я в последний раз видела Сережу. Он ударил меня, а затем Андре ударил его. Потом мы ушли, куда глаза глядят. Я была так расстроена, взбешена тем, что Андре все за меня решил, что чуть не бросила его посреди города. Что, если бы мы не помирились? Что, если я ничего не сказала бы Андре о Москве, а он не вспомнил бы о том районе Парижа, что напоминает Москву с точностью брата-близнеца? Она шла за нами по пятам. Она дышала нам в спину, участвовала третьей в наших ночных оргиях, скребла в окно своими коготками с французским маникюром, вынашивая свой замысел на убийство, как вынашивают ребенка.


Я шла, не разбирая дороги, а пальцы крепко вцепились в проклятый журнал, но только когда я обнаружила себя под разлапистыми каштановыми ладонями-листьями в Люксембургском саду, мою голову посетила светлая мысль, что она, эта маньячка, может и сейчас идти прямо по пятам за мной. Несмотря на жар, накопившийся в городе за долгий день, в тени каштанов мне стало вдруг холодно, словно наступила зима и поднялась метель. Я обхватила себя за плечи и побежала, подгоняемая в спину призрачным страхом. Людей в саду было много, одни неторопливо расхаживали по асфальтовым дорожкам, другие занимались скандинавской ходьбой, гоняясь за здоровьем с лыжными палками в руках, кто-то играл в петанк – все наслаждались жизнью и были так поглощены собой, что вряд ли обратили бы внимание на мое мертвое тело, окажись оно здесь, пока кто-то не споткнулся бы об него. Эта мысль, эта картина – такая явственная и живая, словно уже ставшая реальной, – гнала меня, вызывая панику, заставляла бежать, пока я не поняла, что пора остановиться. Впрочем, к этому моменту я уже выбралась из Люксембургского сада и стояла на незнакомой улице, на светофоре, застряв между двумя летящими линиями машин. Большая дорога с множеством людей, и в каждой я подозревала её.


В конце концов, такое напряжение стало невыносимо. Я села на ближайшую лавочку и уставилась в бесконечную даль пустым взглядом, пытаясь понять, что мне делать дальше. Андре, мне нужно срочно найти Андре! Или хотя бы найти способ связаться с ним. Начинай с начала, Даша. Убедись, что с ним все в порядке. Узнай, почему он так задержался. Позвони в отель. Найди безопасное место, подумай, Даша, подумай! Должно же быть что-то, что ты упустила из виду. Должен быть какой-то выход. Хватит паниковать, нужно попытаться угадать, что еще задумала эта тварь. Нужно просчитать ее следующий ход.


Легче сказать, чем сделать, особенно учитывая спутанность моих мыслей. Но кое-что все же пришло мне в голову. Можно было пойти в больницу, но я не была уверена, что не наткнусь там на своего врага. Это было вполне вероятно, ведь ею могла оказаться любая женщина. Я пошла бы к Марку, но не помнила его адрес, не знала, как до него добраться. Оставалась квартира Андре, единственное по-настоящему знакомое место, до которого к тому же можно было добраться пешком. Я подумала, что могу застать Андре дома, и эта мысль воодушевила меня. Забавно, что идея вернуться в отель даже не коснулась моего сознания. Разве кто-то вернется по доброй воле на тонущий Титаник?


Андре дома не оказалось, конечно же. С гораздо большей степенью вероятности его можно было найти на Титанике, но я нашла в себе мужество признать это только после нескольких минут бесполезных звонков в домофон со стороны улицы, у высоких кованых ворот частного дворика. Неужели мне придется вернуться в отель? Я сощурилась и внимательно осмотрела фасад старинного дома. Окна на кухне у Николь были открыты, и это внушило мне определенные надежды. Когда я увидела серое дымчатое облачко, небольшой меховой комок, сидящий под вьющимся цветком на лоджии, все мои сомнения отпали, и я набрала номер на домофоне. Когда знакомый певучий французский коснулся моих ушей, я выдохнула с облегчением.

– Даша́, душа моя, это вы? – Николь, соседка Андре снизу, в чью квартиру в свое время я так удачно залезла по пожарной лестнице, была удивлена, но рада мне. Уже заходя в подъезд, я вдруг запоздало испугалась того, что Николь может оказаться моей femme fatale, но вспомнила ее голубые глаза и отбросила все сомнения. Нет, это не Николь. Хоть в чем-то я могу быть уверена. Я сложила Ice Paris вчетверо, засунула его в задний карман своих безразмерных шортов на резинке и направилась через двор к дому.


Николь распахнула дверь раньше, чем я поднялась на второй этаж. Увидеть ее было почти то же самое, что услышать голос Шурочки, и я с огромным трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо у нее в прихожей.

– Что с вами произошло, дитя мое. Вы похожи на привидение! – воскликнула добрая соседка Николь, пытаясь пошутить, но она была права – именно так я себя и чувствовала.