А он все читает. Шелестят страницы.

– В этот момент сцена наполняется персонажами, это уже не призраки, а живые люди. Актер вдруг понимает, что пришел день начала репетиций. Он набирает побольше воздуха в легкие и говорит: «КОРОЛЬ ЛИР: Тогда еще не все пропало. Если хотите поймать, побегайте за мной. Лови, лови, лови!»

…

Его голос смолкает. Потом слышу:

– Это были последние слова роли и, как потом оказалось, вообще последние слова Тадеуша в жизни… Он вошел в кулисы и там упал… В фильме мы услышим звук падающего тела, но через какое-то время Актер выходит на поклон. Таким образом, мы даем зрителю понять, что по-настоящему великий актер способен обмануть даже смерть…

«А ты хочешь обмануть самого себя…» – подумала я.


И снова я в прихожей ее дома, стою все под той же книжной полкой.

– Комната наверху ждет тебя, – говорит она, не задавая никаких вопросов.

Зато их задал Зигмунд, позвонив вечером.

– Где моя жена? – спросил он напрямик – трубку взяла Эльжбета.

– Которая по счету?

– Я не расположен шутить.

– Никто и не собирается с тобой шутить. Тут две твоих жены – старшая и младшая.

– И как долго они намереваются быть вместе?

– Сам ее спроси, – ответила Эльжбета, передавая мне трубку.

Я судорожно сглотнула, потому что у меня внезапно пересохло в горле.

– Зигмунд… В последнее время у меня возникли проблемы с собой и… – замялась я, – я решила пожить немного у Эльжбеты…

– А почему не у королевы английской? – Он был страшно расстроен, не мог совладать со своим голосом, его хваленая дикция изменила ему. – Ты вообще соображаешь, что творишь? Вся Варшава со смеху лопнет.

– Мы это уже проходили.

– Однако тогда я не был посмешищем для всех.

– Боишься сплетен? – вмешалась Эльжбета, которая, оказалось, подслушивала наш разговор по другому аппарату.

От удивления мы оба с Зигмундом онемели.

– Не смогла отказать себе в удовольствии – мне необходимо было услышать, что ты ей ответишь… – в голосе Эльжбеты пробивались злорадные нотки, – то же самое, что и мне, когда я умоляла тебя не уходить из дома? Вся Варшава станет трубить об этом, сказала я тебе тогда. Помнишь, что ты мне ответил?

– Не помню.

– А я тебе напомню. Ты сказал мне: «Меня не волнует, что подумают другие. Я, как любой чистильщик сапог или машинист, имею право на счастье».

– Да, но теперь ситуация изменилась – меня назначают ректором театральной школы.

Эльжбета на том конце провода прыснула со смеху:

– Ответ, достойный Гамлета.

Зигмунд бросил трубку, а я жутко расстроилась. Ведь я ни в коей мере не хотела усложнять ему жизнь, просто не отдавала себе отчета, как это все будет выглядеть со стороны. Я давно уже не думала в таких категориях «муж и две жены», скорее думала, что нас трое: Зигмунд, Эльжбета и я. И тут до меня дошло, что мне придется сделать выбор между ними, раз я совершила шаг, который привел к конфронтации.

Я медленно поднялась по лестнице в комнату, которую Эльжбета приготовила для меня. Особенно потрясла застеленная кровать с разложенной на ней ночной сорочкой. Как будто Эльжбета заранее знала, что я у нее появлюсь. Кажется, это была та самая ночнушка, которую я уже надевала, когда оставалась у нее на ночь, только свежевыстиранная и отутюженная. «А что, если это новая ловушка? – подумалось мне. – А я – всего лишь послушный инструмент в ее руках?» На первый взгляд я сама принимала решение оставить Зигмунда на какое-то время.

Это ни в коем случае не было расставанием. Мне хотелось побыть одной, обдумать, что делать дальше. Я-то считала, что Эльжбета просто предоставляет мне место под крышей своего дома, а на самом деле все выглядело так, будто я бросила Зигмунда и переехала к ней, то есть ушла от него к Эльжбете. Так это выглядело. Как она могла так поступить? Подслушивать наш разговор, да еще вмешиваться в него? Зигмунд наверняка теперь думает, что мы спланировали это с ней вдвоем и телефонный разговор на три голоса – не случайность, а осознанный поступок. Быть может, с ее стороны, но не с моей. Нет-нет, по отношению к нему это было бы непорядочно. Зигмунд не заслужил этого. Он даже согласился сыграть с нами обеими в «Кабале святош», хотя был не в восторге от этой идеи. Зигмунд с полным правом мог отказаться или бойкотировать постановку. Мог повлиять на режиссера, отговорить его, ведь они с ним закадычные друзья, но он не сделал этого. Правда, высказал все, что по этому поводу думает. А теперь получается, мы вместе с ней выступили против него, то есть он мог так подумать. Обычный бабский заговор…

Я решила поговорить обо всем с Эльжбетой тем же вечером. Постучалась в ее комнату и открыла дверь. Застала ее на коленях возле кровати. Лицо она спрятала в ладонях. В первый момент я подумала, что она плачет, но потом поняла: женщина молилась. Когда Эльжбета обернулась ко мне, сердце у меня сжалось: Мадлена… Этот прерванный спектакль продолжается, и мы, хотим того или нет, играем свои роли – она, я и Зигмунд. Нет, не Зигмунд, Мольер…

– Ты что-то хотела? – спросила она, все еще стоя на коленях, будто намеревалась снова вернуться к молитве.

– Хотела кое-что прояснить… – заговорила я почти враждебно.

– Слушаю. – Она поднялась с колен и присела на кровать. На ней было ее привычное темное платье, а лицо… лицо Мадлены Бежар.

– Ты, случайно, не подскажешь мне название пьесы, в которой мы все втроем играем?

Она слегка приподняла бровь, в этом было некое театральное удивление:

– Мы?! Втроем?! Да, мы собирались вместе играть на сцене, но теперь это в прошлом.

– Ты уверена?

– Конечно.

– Так почему ты сегодня не дала мне поговорить с моим мужем?

Она улыбнулась:

– Это я с ним разговаривала. Ты влезла в наш разговор, разумеется, с моего позволения – я сама отдала тебе трубку.

Я почувствовала, как начинают пылать мои щеки.

– Не переворачивай все с ног на голову! Кроме того, у меня такое впечатление, что я появилась тут не по собственной воле, как будто ты каким-то образом меня сюда вытянула.

Она покачала головой, все с той же триумфальной усмешкой на лице:

– Не я тебя сюда вытянула, это сделала судьба, а она нетороплива, да справедлива…

«Кажется, так говорят о Боге», – промелькнуло у меня в голове.

– Долго я этого ждала, годы. Когда он не приходил домой ночевать или пропадал на несколько дней, я знала, что поехал в Краков к своей любовнице, все это знали, и там, и тут. А потом он мне заявил, что влюбился и переезжает к своей любимой.

– Ко мне, – тихо сказала я.

– К тебе, к тебе. Но я уже тебе сказала, ты дала мне больше, чем отняла. А вот теперь вернула остальное….

– Но теперь ты у меня кое-что отняла! – резко бросила я.

– Его? Он примет тебя в любой момент. И потому, что любит, и потому, что скандал ему сейчас ни к чему. Ты ведь слышала, его собираются назначить ректором. Мы с тобой тоже продвигаемся по карьерной лестнице, я – как бывшая жена, ты – как настоящая: теперь будешь госпожой ректоршей.

Мои нервы были на пределе, я вся тряслась и чувствовала, как слезы подступают к глазам.

– Я тебя прошу, останься у меня до утра, – сказала вдруг она. – Подари мне эту ночь, это будет ночь моего триумфа.

Я смотрела на ее лицо, знакомое уже до мельчайшей черточки: столько раз я в него вглядывалась, пытаясь по его выражению прочитать приговор, благоприятный для меня или нет. Все зависело от того, о чем она собиралась судить – о моем существовании в театре или же о моей личной жизни, а может быть, и о том, и о другом. Теперь пришла ее очередь следить за моим выражением лица. Я заметила ее припухшие веки и складочки вокруг глаз, сейчас она казалась старше своего возраста. Мне так не хотелось обижать ее, но, несмотря на это, я накинула плащ и взяла так и не распакованный чемодан. Когда спускалась по ступенькам крыльца ее дома, мне вдруг пришло в голову: «Вот и все, огни рампы на сцене погасли».

* * *

Зигмунд не спал, услышав скрежет ключа в замочной скважине, подошел к двери. Он сам мне ее открыл.

– Черт, глупо вышло с этим моим ректорством, – сказал он мне вместо приветствия.

– Вообще глупо все получилось.


Я кружила между ними как метеор, а, как известно, у метеоров короткая жизнь… Неужели я…

Мы сидели за столом на нашей крошечной кухне, а я не могла избавиться от ощущения, что спектакль, в котором мы играем втроем, продолжается. Только теперь он идет на камерной сцене.

– Зигмунд… У нас с Эльжбетой происходит не то, о чем ты подумал.

– А ты о чем думаешь? – вскинулся он.

– Нет-нет, все не так, как тебе кажется, ты, наверно, думаешь, что Эльжбета отыгралась на мне за тебя…

Он горько усмехнулся:

– А разве нет?

– Ты пойми, я и она… мы нуждаемся друг в друге… и дело тут не в тебе. Нет, конечно же и в тебе – нас трое, и это все запутывает…

Зигмунд покивал головой, будто соглашаясь со мной.

– Она тебя использует. Это ты понимаешь? – услышала я.

– Думаю, ты ошибаешься, здесь заинтересованы обе стороны…

– Только вот другая сторона – это я, а не ты!

И вдруг я испугалась: что, если он прав? Нет, не может такого быть. Иначе это был бы сюжет для водевиля, а тут разыгралась настоящая драма. Нам действительно было не до смеха.

– Со мной что-то стряслось – мне показалось, что я умерла для сцены, а Эльжбета помогла мне из этого выкарабкаться.

Зигмунд смотрел на меня широко открытыми глазами:

– И когда это с тобой происходило?

– Не так давно.

– А я ничего не заметил.

– Я не могла, не хотела с тобой об этом говорить. Пошла к Эльжбете. Она не отмахнулась, поняла, что со мной происходит, и нарушенные пропорции между сценой и жизнью пришли в норму, восстановились.

– И без этого бы восстановились – таков порядок вещей. Бывает, что какая-то роль пристает к нам, как болячка, а потом сама собой отпадает.