Сесилия Ахерн - Там, где ты

Потом крикнул что-то в дом. Мы снова услышали женский голос, но не различили слов. Он стоял на пороге и изучал нас.

– Чем могу помочь? – закричал он, приложив козырьком руку ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца.

Хелена и Бобби повернулись ко мне. Я уставилась на мужчину с ребенком и не могла вымолвить ни слова.

– Спасибо. Мы ищем Дженни-Мэй Батлер, – вежливо прокричала в ответ Хелена. – Не знаю, туда ли мы пришли.

На этот счет у меня не было никаких сомнений.

– А кто ее ищет? – так же вежливо спросил мужчина. – Извините, но мне вас отсюда не видно. – Он шагнул вперед.

– К ней пришла Сэнди Шорт, – ответила Хелена.

И сразу же на пороге появилась фигура.

Я услышала собственное громкое дыхание.

Длинные светлые волосы, стройная и красивая. Такая же, как раньше, только старше. Моя ровесница. В ней не осталось ничего от ребенка, которого я помнила. В свободном белом платье из хлопка, босиком и с кухонным полотенцем в руке: оно упало, когда она поднесла ладонь ко лбу, чтобы закрыться от солнца, и заметила меня.

– Сэнди? – Ее голос стал старше, но остался таким же.

Он дрожал, в нем была неуверенность, и страх, и радость одновременно.

– Дженни-Мэй, – крикнула я в ответ и поняла, что в моем голосе звучат те же чувства.

Потом я услышала, как она заплакала, и увидела, что она медленно идет ко мне, и тогда я тоже заплакала и направилась к ней. И я увидела, как она протягивает ко мне руки, и почувствовала, что делаю то же самое. По мере того как расстояние между нами уменьшалось, ее присутствие обретало все большую реальность. Она громко плакала, и я, несомненно, тоже. Мы рыдали, как дети, и шли навстречу друг другу, пристально вглядываясь в лица друг друга, и в прическу, и в фигуру, и вспоминая – и хорошее, и плохое. А потом мы совсем сблизились и упали друг другу в объятия. Мы всхлипывали и прижимались одна к другой, потом отодвигались, чтобы заглянуть в глаза, стирали друг другу слезы со щек и снова обнимались. И ни за что не хотели отпускать друг друга.

– Джек, – удивленно воскликнул гарда Грэхем Тернер, – вы опять здесь? Результаты судмедэкспертизы будут через несколько дней. Я тут же свяжусь с вами, как только получим новости.

Время раньше них добралось до тела Донала и обошлось с ним безжалостно. Требовалось официальное опознание, хотя и Джек, и все остальные родственники в глубине души не сомневались, что это он. В месте, куда Алан наведывался в течение года раз в неделю, нашли свежие и увядшие цветы. В прошлую ночь он все откровенно рассказал полицейским, но наотрез отказался сообщить имена преступников. Через несколько месяцев его ожидал суд. Джек только радовался, что мать не увидит, как человеку, которому она помогла подняться, будет предъявлено обвинение в убийстве ее мальчика.

Джек обсудил все ночные события с членами семьи и рано утром вернулся в Фойнс. Город праздновал фестиваль с той же энергией, что и в первые часы открытия. Не обращая внимания на музыку и песни, он прошел прямиком в свой дом, в спальню, где крепко спала Глория. Сел рядом на постель и стал внимательно смотреть на нее, на длинные черные пряди, прилипшие к розовеющим щекам. Из приоткрытых губ вырывалось тихое дыхание, мерно приподнимавшее и опускавшее молочно-белую грудь. Именно эти гипнотизирующие звуки и движения подвигли его на то, чего он не делал уже целых двенадцать месяцев. Джек наклонился к ней, положил руку на плечо и легонько потряс, чтобы разбудить и пригласить наконец-то в свой, до сих пор закрытый от нее мир. Потом они долго-долго говорили обо всем, что произошло за год, и о том, что Джек узнал за прошедшую неделю, а после на него накатила усталость, и он вместе с Глорией спокойно уснул.

– Я здесь не из-за Донала, – воскресным вечером объяснил Джек, присаживаясь к столу в полицейском участке. – Мы должны найти Сэнди Шорт.

– Джек! – Грэхем устало потер глаза. И его стол, и соседние были завалены бумагами, а стоящие на них телефоны непрерывно звонили. – Мы это уже обсуждали.

– Недостаточно подробно. А теперь послушайте меня. Возможно, Сэнди связалась с Аланом, и он запаниковал. Все может быть. Они могли договориться о встрече, он занервничал, испугался, что она слишком близка к разгадке, и что-то натворил. Не знаю, что именно. Я даже не говорю об убийстве. Уверен, что Алан на него не способен, но, – он помолчал, – может… – Его зрачки расширились от гнева. – Он все же убил ее – запаниковал и…

– Он этого не делал, – прервал Джека Грэхем. – Я вытащил из него все. Он ничего о ней не знает, даже не слышал ее имени. Не мог понять, о ком я говорю. Ему известно лишь то, что вы ему сообщили, то есть что какая-то женщина помогает в поисках Донала. И это все. – Он пристально посмотрел на Джека и проговорил уже мягче: – Пожалуйста, Джек, бросьте это дело.

– Бросить? Но то же самое мне твердили весь этот год, пока я разыскивал Донала.

Грэхем смущенно заерзал на стуле.

– Алан был лучшим другом Донала, и он врал о том, что произошло, целый год. А сейчас, когда у него своих неприятностей выше крыши, вы полагаете, он побежит признаваться, что сделал с какой-то девицей, которая ему вообще до лампочки? Разве раньше я не был прав насчет Алана? – повысил голос Джек.

Грэхем долго молчал, грыз свой уже не существующий ноготь, а потом быстро принял решение:

– О’кей. – Он устало прикрыл глаза и сосредоточился. – Начнем обыскивать район, в котором она оставила автомобиль.

Напряженно и долго – много часов, дней и ночей подряд – я размышляла о нашей встрече с Дженни-Мэй, но у меня нет слов, чтобы описать день, который мы провели вместе. Слишком сильные ощущения, невозможно подыскать для них слова. Но еще важнее слов был смысл этого события, а он вообще выходил за рамки всего, что поддается объяснению.

Мы ушли от хижины, бросив Бобби, Хелену, Дейзи и Люка, мужа Дженни-Мэй. Нам нужно было много сказать друг другу. Бесполезно воспроизводить наш разговор, потому что мы болтали ни о чем. И как определить чувства, которые я испытала, вглядываясь в повзрослевшую копию красивого портрета, навечно отпечатавшегося в моей памяти? Все равно мне не передать глубину моего восхищения. Восхищение – тоже недостаточно верное слово. Облегчение, радость, экстаз в чистом виде – тоже не то.

Я рассказывала и рассказывала ей о соседях, которых она когда-то знала и чьи заботы не представляли интереса ни для кого, кроме нее. Она описывала мне свою семью, жизнь, все, что делала с тех пор, как я в последний раз видела ее. Я говорила ей о себе. Мы ни разу не затронули тему ее прежнего отношения ко мне. Странно? Нам так не казалось. Просто это не имело для нас значения. Так же ни разу мы не упомянули, где находимся. Тоже странно? Возможно. Но и это было не важно. Мы не говорили ни о прошлом, ни о том, где находимся, а только о настоящем. Об этом самом, сегодняшнем миге. Мы не заметили, как пролетели часы, едва ли обратили внимание на то, что солнце село и взошла луна. Не поняли, что нашу кожу уже не греет жаркое солнце, а холодит вечерний ветерок. Мы не чувствовали, не слышали и не видели ничего, кроме историй, звуков и картинок, рождающихся в наших мыслях, и безостановочно делились ими друг с другом. Может, все это ничего не значит для других, но для меня это важно.

Впрочем, достаточно, наверное, сказать, что часть моей души обрела свободу, и я уверена, что ровно то же случилось с Дженни-Мэй. Конечно, вслух мы этого не произнесли. Но обе об этом знали.

Хелена крикнула нам, что пора идти в поселок на генеральную репетицию, и, пока все прощались, мы с Дженни-Мэй сблизили головы, заглянули в объектив камеры в моей вытянутой руке и улыбнулись. Я сделала снимок и тут же спрятала его в карман рубашки. Дженни-Мэй отказалась от приглашения на спектакль и предпочла остаться дома с семьей. Мы договорились встретиться еще, но не стали назначать время. Не потому, что между нами пробежала кошка, просто я чувствовала, что мы уже все сказали друг другу, а если и не сказали, то и так догадались. И она, наверное, тоже это понимала. Мне было достаточно знать, что она здесь, вероятно, как и ей – что я где-то неподалеку. Временами всем людям только это и нужно. Просто знать.

Мы одолжили у Дженни-Мэй фонарик, потому что солнце уже спряталось за деревьями и окрестности залил синий ночной свет. Хелена снова пошла впереди, показывая дорогу к поселку. Там, вдалеке, мерцали его огоньки. Чувствуя себя ошалевшей от счастья, я достала фотографии из кармана, чтобы по дороге рассмотреть их еще раз. Вынула две и стала ощупывать карман в поисках третьей. Она исчезла.

– О нет, – простонала я и остановилась, глядя под ноги.

– Что случилось? – спросил Бобби, тоже останавливаясь, и крикнул Хелене, чтобы она подождала.

– Наша с Дженни-Мэй фотография пропала. – Я повернулась и пошла назад.

– Подожди, Сэнди. – Бобби последовал за мной, поглядывая под ноги. – Мы идем уже почти час. Она может быть где угодно. Нам действительно пора в Дом коммуны на репетицию, мы и так опаздываем. Сделаешь другое фото завтра, когда будет светло.

– Нет, я так не могу. – Я рвалась назад, напрягая зрение, чтобы разглядеть землю в тусклом вечернем свете.

Хелена, которая до сих пор не вымолвила ни слова, шагнула ко мне.

– Вы уронили ее?

Голос Хелены заставил меня остановиться и поднять на нее глаза. Ее лицо было серьезным, тон – печальным.

– Полагаю, что да. Вряд ли она сама выпрыгнула из кармана и ускакала.

– Вы знаете, о чем я.

– Да нет, конечно же я ее уронила. Карман расстегнут, видите? – Я ткнула себя рукой в нагрудный карман рубашки. – Послушайте, может, вы пойдете, а я еще немножко поищу?

Они заколебались.

– Мы в пяти минутах от поселка. Ну, найду я дорогу, здесь же рядом, – улыбнулась я. – Честное слово, со мной все будет в порядке. Я должна найти это фото, а потом двину прямиком на спектакль. Обещаю.