Он бросил в мою сторону маленький стеклянный флакончик, и тот шлепнулся на лежащую на полу ковровую дорожку. Я, взглянув на этот флакончик, даже не пошевелился.

— А я ведь могу сейчас закричать и тем самым поднять на ноги слуг, — вызывающим тоном сказал я, пытаясь выиграть время.

— А я могу в вас выстрелить — прямо в живот. Вы в этом случае, конечно, умрете не сразу — примерно через час, причем в страшных муках и в луже своей собственной крови.

— Что в нем? — спросил я, показывая взглядом на лежащий на полу флакончик, до половины наполненный какой-то прозрачной жидкостью.

— Снотворное. Вам нужно всего лишь заснуть, а все остальное сделаю я.

Он произнес это со злорадством и достал — я бы сказал, как иллюзионист из рукава, — желтый платок. Я сразу же узнал румал — таким же платком были задушены руководители секты каликамаистов.

— Хорошо, — сказал я с истинно британской невозмутимостью.

Я опустился на колени, протянул руки к флакону и… и, резким движением схватив края ковровой дорожки, с силой дернул ее на себя. Стоявший на ней незнакомец, потеряв равновесие, грохнулся на спину. Падая, он машинально нажал на спусковой крючок, отчего пистолет выстрелил куда-то в потолок, а упав и сильно при этом ударившись, он выронил пистолет. Я молниеносно бросился на незнакомца и, придавив его своим телом к полу, сорвал с него маску.

К моему большому удивлению, он оказался намного моложе, чем я предполагал. Более того, это был не взрослый мужчина, а юноша лет шестнадцати или семнадцати. Он смотрел на меня своими голубыми глазами с испугом и отчаянием.

— У меня бомба! — заорал он. — У меня к туловищу прикреплена бомба!

Услышав эти слова, я распахнул борта его пальто и увидел, что его торс охватывал специальный пояс с шестью зарядами динамита. Я инстинктивно отпрянул от него и, поднявшись на ноги, сделал пару шагов назад.

К этому моменту слуги, разбуженные звуками борьбы и криками, кто в чем выбежали из своих комнат и собрались на верхней площадке лестницы. Они со страхом наблюдали за тем, что происходит в вестибюле.

— Ни с места! Никому не двигаться! Я сейчас взорву эту бомбу!!! — истерически завопил юноша.

Мои камердинер и мажордом тупо смотрели на меня, не зная, что предпринять. Экономка и служанки, от страха обнявшись, всхлипывали. У меня появилось ощущение, что ситуация вышла из-под контроля.

— Не делай этого! — воскликнул я. — Если ты хочешь убить именно меня, подними пистолет и выстрели. Если взорвешь бомбу, погибнет много невинных людей.

Я пристально посмотрел на юношу. Его лицо перекосилось от волнения, на коже блестели капельки пота, а глаза от страха едва не повылезали из орбит. Тем не менее он с угрожающим видом схватился дрожащей рукой за детонатор.

— Уходите все отсюда! Немедленно уходите все отсюда! — приказал он слугам.

Слуги — прижимаясь к стене и вздрагивая от страха — начали спускаться один за другим по лестнице, направляясь к двери черного хода. Ушли все, кроме камердинера, моего верного Ганса: тот пошел вслед за остальными только тогда, когда я взглядом приказал ему это сделать.

Мы же с юношей остались один на один посреди вестибюля, глядя друг на друга в упор, словно два дуэлянта на Диком Западе. Разница была в том, что в этой дуэли выжить, скорее всего, ни один из нас не сможет. Я понимал, что в столь рискованной игре у меня остался только один козырь — знание психологии.

— Тебя прислали они, да? Ты из секты?

Юноша ничего не ответил — он лишь сжал зубы и впился в меня ошалелым взглядом, в котором чувствовались страх и огромное нервное напряжение.

— Почему бы нам сейчас не выбрать первый вариант? Я умру в сладком сне, а ты останешься жив.

Мне на мгновенье показалось, что в его расширившихся зрачках мелькнули огоньки сомнения; мне показалось, что побелевшие суставы его пальцев, держащих детонатор, слегка расслабились; мне показалось, что я в этой игре уже выигрываю.

— Нет никакого смысла в том, чтобы ты жертвовал собой из-за меня. Я не верю в то, что ты хочешь умереть именно так. Я даже не верю в то, что твой бог хочет, чтобы ты умер именно так.

Да, мне показалось, что я в этой игре выигрываю. Но я ошибся.

— Не смей осуждать ни меня, ни мою богиню!!!

Его глаза полыхнули гневом. Гневом и решительностью. Поняв, что сейчас произойдет, я бросился к лестнице. Юноша крикнул: «Ради тебя, Кали-Кама!» Раздался страшный грохот, сопровождаемый яркой вспышкой, а затем все погрузилось во тьму.


2 февраля

Я помню, любовь моя, что я разговаривала в военном министерстве Франции с мсье Керси, моим начальником, когда мне сказали о срочном звонке из Лондона. Это был Ричард.

Я села на ближайший поезд, следующий до Кале, и поехала тем же путем, что и пару дней назад, но в другую сторону. В прошлый раз я была подавлена, сейчас — встревожена. Этот путь был адом, а твой брат — моим демоном. Когда я шагала вместе с Ричардом, едва не спотыкаясь от спешки, по белым коридорам военного госпиталя Святой Марии, я почувствовала, что мое психическое напряжение нарастает и что я вот-вот могу упасть в обморок. Изнуряющая жара, белый цвет потолка и стен и запах дезинфицирующих средств едва не вызывали у меня удушье. Ричард остановился перед одной из тянущихся монотонной вереницей дверей, надавил на ручку и, открыв дверь, пропустил меня вперед. Когда я заходила в палату, мне показалось, что в лицо ударила струя холодного воздуха и что она меня слегка взбодрила.

Карл лежал на кровати, повернув голову к окну, стекла которого были похожи на ткань, сотканную из текущих дождевых капель. Услышав, что мы вошли, он повернулся и посмотрел на нас.

— А что ты здесь делаешь? — вот и все, что он сказал мне вместо приветствия, сопроводив свои слова недовольной гримасой.

Его лицо было испещрено порезами и обожжено, а на груди у него покоилась его правая рука — перебинтованная и на перевязи. Увидев, что он жив, я почувствовала, что у меня с души свалился огромный камень, — как будто я вновь обрела то, что считала уже утраченным, или же как будто я, задыхаясь, вдруг набрала полные легкие воздуха. Я даже позволила бы проявиться своей радости: я бросилась бы к нему в объятия, прижалась бы крепко-крепко к его груди и покрыла бы его поцелуями… Я сделала бы все это, если бы его грубые слова меня не остановили.

— Знаете, я, наверное… я, наверное, оставлю вас одних… У меня есть кое-какие дела…

Ричард, нервно теребя свою шляпу и что-то бормоча, вышел из комнаты.

— Ты грубиян, — холодно сказала я Карлу, снимая перчатки и пальто. — И если бы я не преодолела ради тебя несколько сот километров, я бы прямо сейчас повернулась и ушла.

Карл, словно обидевшийся ребенок, отвернулся и снова стал смотреть в окно.

— Если бы я не преодолела такое расстояние… и если бы я не привезла кое-какие новости — специально для тебя.

Хотя он был все таким же мрачным, мне удалось этими словами заставить его с любопытством посмотреть на меня. Однако я удовлетворять его любопытство пока не собиралась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я, подходя к кровати.

— Если учесть, что я едва не отправился на тот свет, то довольно хорошо, спасибо.

— Ричард рассказал мне, что взрыв разрушил дом и что ты остался в живых только потому, что успел спрятаться в нише возле лестницы.

Карл кивнул. Его лицо вдруг-стало очень серьезным, а взгляд — задумчивым. Через несколько секунд он, как будто разговаривая не со мной, а с кем-то другим, прошептал:

— Он был еще совсем юным. Шестнадцатилетний мальчик, которому следовало бы играть с дружками в футбол. Ему задурманили мозги и уговорили привязать к своему телу взрывное устройство. После взрыва от него не осталось и мокрого места…

Не зная, что сказать в ответ — любые слова показались бы банальностью, — я, проникнувшись охватившей Карла безмерной грустью, ограничилась лишь тем, что положила на его руку свою, пытаясь его хоть как-то утешить. Не прошло и пары секунд, как он убрал свою руку и, подвинувшись к прикроватному столику, взял стакан, чтобы налить себе воды. Мне, однако, не верилось, что ему и в самом деле захотелось пить.

— Давай я тебе помогу, — предложила я, протягивая руку, чтобы взять графин.

— Не беспокойся. Я вполне в состоянии сделать это и сам.

Я позволила его самолюбию быть его личным доктором, и лишь когда его левая рука — ослабшая и дрожащая — не смогла справиться с этой простенькой задачей, я решила вмешаться.

— У тебя уже прошел приступ самолюбия или ты и дальше собираешься вести себя, как ребенок?

Я налила воды и помогла ему поднести стакан ко рту. Когда он прильнул к краю стакана губами, я заметила, что они были сухими, потрескавшимися и покрытыми струпьями и волдырями. Левая сторона его лица так опухла, что он едва мог раскрыть левый глаз. Под правым глазом щеку пересекал порез, который, если бы он прошел на пару сантиметров выше, изувечил бы ему глаз. Его вид вызвал у меня сострадание, и я провела ладонью по его лбу, чтобы поправить свесившуюся прядь.

— Какой горячий лоб! — сказала я. — У тебя жар.

Я задержала свою ладонь на его шершавом и влажном от пота лбе, не желая отрывать свои пальцы от его кожи. Этот жар еще раз напомнил мне о том, что он жив, что я его не потеряла… Однако он с пренебрежительным видом отвел голову назад.

— Не делай этого, пожалуйста. Не надо этого делать, раз уж ты от меня сбежала, раз уж ты меня бросила. Ты не можешь вести себя сейчас так, как будто ничего не произошло, — пробормотал он, впиваясь в меня взглядом. — Каждое твое ласковое прикосновение сейчас причиняет мне больше боли, чем все мои раны, вместе взятые.

Я убрала свою руку, которая, похоже, жгла ему лоб.