Фидлер молча кивнул.

– Ведь это вполне естественно, – продолжал Томкинс. – Вполне естественно вообразить себя своей обожаемой и искренне почитаемой бабушкой или матушкой, особенно в момент стресса.

Глаза Фидлера заблестели – в нем проснулся профессиональный интерес.

– Все это похоже на классический случай.

– Классический случай? – не понял Томкинс.

Фидлер подмигнул коллеге и проговорил:

– Я пока еще не решаюсь сказать свое веское слово, то есть поставить диагноз. Одно могу утверждать: Мара Тэйт – это прекрасная возможность применить мой метод лечения, я имею в виду возрастную регрессию. Когда мне можно будет осмотреть ее?

– Когда пожелаешь.

Фидлер поднялся с места.

– Так чего же мы ждем? Я вообще-то не был голоден. Только дай мне возможность добраться до телефона – хочу позвонить своей ассистентке и отменить сегодняшний прием.


Они уже ехали в такси, когда Томкинс вспомнил одну деталь, которую забыл сообщить Фидлеру:

– Существует еще одно загадочное обстоятельство, касающееся этих трех Мар. Кроме имени и фамилии, у них есть нечто общее – их поразительное сходство.

– Ну… большое семейное сходство – довольно обычное явление. Моя сестра, например, поседела, когда ей не было и тридцати, и теперь, на некотором расстоянии, я не отличу ее от матери.

– Согласен, но я имел в виду нечто другое. Все три женщины родились в один день – двадцатого октября, примерно за четверть часа до полуночи. Да, в каждом случае это было в ночь полнолуния.

На лице Фидлера появилась неопределенная улыбка.

– О, да брось ты, Лес, ты меня разыгрываешь!

– Это правда, Макс. Можешь проверить по семейному архиву.

– Да, я хотел бы на него взглянуть и узнать о семье Тэйтов как можно больше. Хочу получить как можно больше сведений о них – тогда я буду с Марой Тэйт как бы на равных, если уж решу взяться за ее лечение… А что касается того, что они все родились в один день и час, – конечно, это странное, но все же возможное совпадение. Уверен: хорошему компьютерщику достаточно было бы и минуты, чтобы найти обоснование такому совпадению. А клоню я к тому, что мы имеем дело с реальным и разумным миром, а вовсе не с тем, что, как принято считать, находится за его пределами, в сумеречной зоне. – Фидлер глубоко вздохнул, прежде чем задать очередной вопрос. – Даже спрашивать боюсь… А есть ли какое-нибудь сходство в смерти первых двух Мар?

Томкинса этот вопрос позабавил.

– Ты хочешь спросить, одной ли смертью они умерли? Господи, если бы было так, я бы уверовал! Первая Мара оказалась на борту «Титаника». И она, и ее муж Гордон Юинг пошли ко дну вместе с кораблем.

– Трагично и очень печально для ее дочери и внучки. А как насчет второй Мары?

– Она дожила до почтенного возраста – лет до семидесяти двух или трех, точно не знаю. Но смерть ее была такой же трагичной, как и смерть ее матери. Она погибла в авиакатастрофе года четыре назад.

– Да, действительно трагично. Выходит, мой вопрос был вовсе не таким уж глупым. В этом просматривается определенная тенденция. И бабушка, и мать погибли при трагических обстоятельствах. Очень чувствительная и восприимчивая личность – мы называем это гиперчувствительным и гиперреактивным пациентом – могла бы воспринять две подобные смерти как проявление воли Господней. Понимаешь, к чему я клоню?

– Да, конечно. Мара, для которой огромное значение имеют крепкие семейные узы и связь с обеими покойницами, – Мара может поверить, что все женщины рода Тэйтов несут на себе бремя проклятия. О… я говорю как язычник!

– В глубине души мы все немного язычники. Во всех нас есть нечто первобытное, примитивное… А где произошло крушение самолета?

Томкинс медлил, казалось, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Он поморщился, почесал в затылке и наконец сказал:

– Это слишком уж хорошо вписывается в общую картину, Макс. Самолет, на котором летели Мара Роджерс и ее муж Сэм, потерпел крушение где-то в районе так называемого Бермудского треугольника. В живых не осталось никого. И никаких следов катастрофы.

Фидлер недоверчиво смотрел на собеседника.

– Да ты шутишь! Неужели?

– Клянусь! Какие уж тут шутки! А теперь не смотри на меня как на помешанного. Я нисколько не верю во всю эту чушь – ни в Бермудский треугольник, ни в летающие тарелки.

– Однако множество вполне здравомыслящих людей в них верит, Лес. А как насчет Мары? Что она думает о смерти своей матери?

– Естественно, для нее ее смерть стала жестоким ударом. Ведь они были очень близки. Насколько я знаю, Мара тогда единственный раз в жизни взяла более чем недельный отпуск и не появлялась на заседаниях директората «Т.И.И.». И в течение целого месяца после катастрофы с рассвета и до темноты летала в этом районе, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь следы крушения. Мара ведь сама отличный пилот. Ее семья была очень обеспокоена ее поведением. Они опасались, что она может рехнуться.

– Ты должен был их успокоить, – пробормотал Фидлер. – Пока она предавалась этой своей страсти, она была защищена, это являлось как бы профилактическим лечением и помогло ей избавиться от навязчивой идеи.

– Что-нибудь еще, Макс?

– Пока что нет, Лес. Только договорись с теми, кто ведет ее хозяйство, чтобы дали мне возможность ознакомиться с домашней библиотекой и архивами.

– Я дам знать Франсине Уоткинс. Она личная горничная и компаньонка Мары.

– У Мары единственное жилище – в Нью-Йорке?

– О нет, конечно. У нее квартиры и дома по всему свету – в Лондоне, Париже, Канне, Риме, Сан-Франциско. И разумеется, есть большой фамильный особняк в пустыне, недалеко от Тусона. Впрочем, в последние годы он стал скорее чем-то вроде музея, как Тальезин[7] описал бы его. В этом особняке Мара принимала кучу важных гостей, мировых знаменитостей – королей, шахов, премьер-министров и даже одного весьма обходительного новоиспеченного президента.

– Джека Кеннеди? – Фидлер был удивлен и не скрывал своего удивления. – Она с ним знакома?

Томкинс загадочно улыбнулся:

– Она очень хорошо с ним знакома. Похоже, ты не читаешь колонки светских сплетен.

– И о чем бы я там прочел?

– Ну, начать с того, что Мара была одной из самых страстных сторонниц Джона Кеннеди. Она предсказывала, что он станет президентом еще до того, как он одержал победу в Западной Виргинии.

– Ну, тогда-то это было почти ничего. Кеннеди опережал Никсона, кажется, на сто тысяч голосов?

– На самом деле чуть побольше, но ведь Мара даже не знала об этой его победе.

Такси остановилось перед зданием больницы, и Томкинс расплатился.

– Идемте, доктор, пациентка ждет вас.

Фидлер хмыкнул, не без труда вылезая из такси – он не отличался проворством.

– Если я возьмусь за ее лечение…

– О, возьмешься. Это так же верно, как то, что я ставлю на Джона Фицджеральда Кеннеди.

Глава 4

Прежде чем осмотреть Мару Тэйт, Фидлер изучил ее историю болезни и отчеты специалистов – кардиолога, вирусолога, эндокринолога, невролога, невропатолога, психолога, затем внимательно рассмотрел результаты энцефалограмм. Томкинс и главный врач больницы доктор Вернер Кесслер находились рядом.

– За тридцать пять лет практики никогда не встречал подобного случая, – объявил Кесслер. – А вы что об этом думаете, доктор Фидлер?

– Совершенно сбит с толку. Можно еще раз взглянуть на кардиограмму?

Расправив на столе кардиограмму, он сравнивал ее с энцефалограммой Мары.

– Если вы заметили спорадические волны на энцефалограмме, – кончиком карандаша Фидлер очертил необычно высокие пики и столь же необычные спады на карте, – то обратите внимание на следующее: эти всплески приходятся на период диастолы предсердия на кардиограмме. А вот здесь сравните волны PQR и QRS. Видите, какими плоскими выглядят волны ST.

Коллеги Фидлера внимательно следили за его карандашом, заглядывая ему через плечо.

– Ты прав, Макс, – согласился Томкинс.

– Да, но что бы это могло значить? – спросил доктор Кесслер.

– Право, не знаю, имеет ли мой вывод какое-нибудь значение… Полагаю, это означает лишь одно: когда предсердия в состоянии расслабленности, мозг по какой-то непонятной причине находится в состоянии лихорадочной активности. Весь вопрос – почему? Как правило, мозг и сердце функционируют синхронно – их ритмы совпадают, и расслабляются они одновременно. Лишь однажды мне довелось наблюдать явление, подобное нашему случаю. Это было несколько лет назад, в Праге, на семинаре по гипнозу. Там демонстрировалось состояние глубокого транса, индуцированного доктором Антоном фон Юрсиком.

– Глубокого транса?! – воскликнул Томкинс. – Помните, я сказал, что мне напомнило состояние Мары?

– Да, конечно. Как бы то ни было, испытуемый доктора фон Юрсика оказался номером первым на шкале восприимчивости, регистрирующей пять степеней глубины такого транса. Никогда и никого я не видел в столь глубоком трансе. В то время у меня промелькнула мысль о том, что это самая низкая отметка, самый низкий показатель витальности, то есть испытуемый находился на грани жизни и смерти…

Фидлер, казалось, смутился. Немного помолчав, он снова заговорил:

– Есть только одно, но радикальное отличие – жизненные показатели Мары Тэйт. Частота сокращений сердечной мышцы, давление, дыхание – все это у нее в норме. Что же касается пациента фон Юрсика, то у него по мере углубления транса снижалась частота сердечных сокращений, снижалось давление крови, а энцефалограмма показывала опасное уплощение волн.

– И какова же цель пражского эксперимента? – спросил доктор Кесслер.

– Это была демонстрация возрастной регрессии, причем одна из самых впечатляющих, насколько мне известно. Испытуемый оказался в далеком прошлом, перенесся на сто лет назад. В той своей жизни он был прославленным пианистом, получившим мировую известность и гастролировавшим с концертами по всему миру.