Эштон сидела напротив Алессандро и разглядывала его. Глаза мужа за темными очками находились в постоянном движении. Он переводил взгляд с одного человека на другого, задерживая его преимущественно на женщинах. Вероятно, ее муж переспал с половиной из них, может, и больше, однако не потерял к ним интереса. Он любил повторять, что любовницы всегда оставались для него друзьями. Впрочем, Эштон знала, что Алессандро тянул женщин к себе в постель по разным причинам: кого-то – из уважения к давнему прошлому; кого-то – лишь для того, чтобы убедиться, что у нее не погас пыл; кого-то – просто потому, что женщина выглядела одинокой и несчастной и он хотел ее приободрить. Похоже, ему нравилось быть своего рода сексуальным Робин Гудом, хотя порой Эштон думала, что Алессандро – это всего лишь мужчина-коротышка с наполеоновским комплексом.

Она проследила за его взглядом и увидела молодую женщину, сидящую за одним столом с двумя другими женщинами постарше.

– Тиффани Кинг выходит в люди, – заметила Эштон. – Следующим ее шагом будет компания, цель которой утвердиться в свете.

– Этого она никогда не добьется. По крайней мере до тех пор, пока у меня есть возможность опустить черный шар. Чего стоит одна ее вульгарная семья, которая скрывается где-то в Техасе! А этот дом – помесь Диснейленда с итальянским палаццо! И к тому же имя! Тиффани! Ты можешь себе представить, чтобы итальянцы давали своим дочерям имя Гуччи, или французы – Гермес? Твои соотечественники способны сделать из себя посмешище, mio tesoro <мое сокровище (ит.)>.

Эштон было известно, что ее муж весьма невысокого мнения об американцах, и она не собиралась вступать с ним в спор по этому поводу, тем более что его взгляд двинулся дальше и остановился на двух женщинах, сидевших за другим столиком. Одна из них была женой ее брата Меррита, и хотя ее полное имя было Кимберли, все называли ее Кики. Другую женщину, Черити Остин, все звали Сеси.

– Порой, – сказал задумчиво Алессандро, – я завидую твоему брату.

– Завидуешь? – удивленно переспросила Эштон. – Ты всегда говорил, что Кики напоминает необузданную лошадь.

– Ага, стало быть, она столь же горяча!

Эштон попыталась найти скрытый смысл в его реплике. Не намекал ли он на то, что она, Эштон, не только некрасива, но к тому же инертна в сексуальном отношении? Однако Эштон знала: важно не дать ему понять, что он уязвил ее. Если Алессандро это поймет, преимущество окажется на его стороне и он разовьет его.

– Прости, дорогая, что это не относится к тебе. Все знают, что Кики и Сеси удивительно верны. – Он повернулся к ней, на его лице появилась озорная улыбка. – Ты никогда не слышала о сандвиче, tesoro?

Разумеется, Эштон слышала, потому что несколько лет назад Кики и Сеси сделали ей подобное предложение.

– Тебе это понравится, – пообещали они, однако ошиблись. Ей это не понравилось. По крайней мере не в такой степени – мужчин она любила больше.

К Кики подбежал маленький мальчик. У племянника Эштон, которого звали Грэм, было лицо боттичеллевского ангела и манеры чертенка. Эштон увидела, как он что-то сказал матери. Кики попыталась было сделать строгое лицо, но затем рассмеялась. Можно что угодно говорить о Кики – люди болтали всякое и о ней, и о Сеси, и о них двоих вместе, – но матерью она была потрясающей. Без преувеличения, она принадлежала к немногим женщинам, которые по-настоящему любят детей.

– А это, – сказал Алессандро, когда Кики взъерошила белокурые волосы Грэма, – еще одна вещь, из-за которой я завидую твоему брату Мерриту.

Это была не просто случайно оброненная фраза, которую можно принимать, а можно и не принимать за оскорбление. Это был удар, рассчитанный и глубокий, прямо в сердце. Подобные фразы всегда глубоко задевали Эштон, ибо подразумевалось, что она не полноценная женщина, какие бы слова доктор ни говорил ей сегодня утром. Она не в состоянии сделать то, что большинство женщин делают, даже не задумываясь об этом. Она не способна зачать. Во всяком случае, ей это никогда не удавалось. Если не считать одного случая. Но Алессандро не знает об этом. Она никогда ему не говорила. И не скажет никому. Она была уверена в этом. Кенделлы зря не болтают.

Алессандро медленно повернул голову и вновь посмотрел на нее.

– Ты не плачешь за своими черными очками, tesoro? He собираешься устроить мне сцену?

Эштон закусила губу, чтобы остановить слезы, которые уже были на подходе.

Он потянулся и похлопал ее по руке.

– Вот и хорошо. В конце концов, ты графиня Монтеверди. Даже если не в состоянии родить ребенка, который мог бы носить мою фамилию.


Хэнк Шоу редко ходил в «Морской клуб». Когда-то он потратил несколько лет, пытаясь проникнуть в него, заискивал перед покойным тестем, общался с нужными людьми, делал благотворительные взносы в их фонды, сносил пренебрежительное отношение и оскорбления. Не один раз он в ярости хлопал дверью, подслушав сказанные в его адрес слова: «ННКД – не нашего круга, дорогая». Самое смешное заключалось в том, что женщины, которые называли его ННКД в присутствии своих друзей, считали, что он вполне их круга, когда оставались с ним наедине. Несколько женщин, сидящих сейчас возле бассейна, подтвердили это, снизойдя до посещения его спальни.

Хэнк Шоу еще раз окинул взглядом террасу. К числу тех женщин не относилась Эштон Кенделл. Она и наедине с ним оставалась столь же холодной, как и на публике. Не меняло дела даже то, что он входил вправление ее семейного фонда и пожертвовал пятнадцать миллионов долларов. И то, что он неоднократно использовал всю мощь своей империи СМИ, чтобы замять очередной скандал вокруг ее кузена Спенсера. Однажды это был иск о признании отцовства со стороны пятнадцатилетней девушки, хотя, если быть справедливым по отношению к Спенсеру, девица выглядела гораздо старше. Потом он отравился слишком большой дозой наркотиков в Саут-Бич-клубе. Однако вмешательство Хэнка не произвело впечатления на Эштон. Естественно, это не могло не вызывать у него досады.

Что толку говорить себе, что ему понятна причина такого поведения графини. Он не был человеком ее круга. И не был ее наемником. Он был чем-то средним, новой породой, которую она не понимала и которой не могла управлять. Хэнк знал: ее пугало именно это, однако легче от этого не было!

Не помогало Хэнку и напоминание о том, что она некрасива, что он укладывал в постель десятки прекраснейших женщин и даже был женат на красавице. Однако ни одна из этих женщин не обладала таким изяществом, таким лоском, которые были выпестованы не одним поколением людей, обладающих деньгами и властью. Даже бывшая жена Хэнка не могла соперничать с Эштон Кенделл в этом отношении. Что бы ни говорил он о старых и новых деньгах, разница все-таки была. Сейчас Шоу имел деньги, власть, возможности, однако понимал, что от него бессмысленно требовать лоска. Его дети будут уже другими, если, конечно, у них будет достойная мать.


– Твой не слишком тайный воздыхатель снова не спускает с тебя глаз, – сказал Алессандро.

Эштон сумела взять себя в руки и, проследив за взглядом мужа, увидела сидящего в одиночестве за столиком Хэнка Шоу. Алессандро был прав: Хэнк Шоу упорно смотрел на нее, и Эштон с трудом удержалась от того, чтобы не поежиться под его взглядом. Она уже не в первый раз чувствовала себя неловко. И не могла понять причины, потому что обычно ей нравилось, когда мужчины пялились на нее или по крайней мере на ее тело. Это давало ей ощущение силы. Она вспомнила, как приятно было чувствовать на себе жаркий взгляд Карлоса этим утром. Сейчас все было по-другому, потому что во взгляде Хэнка Шоу было не просто плотское желание. В нем таилось нечто другое, проникавшее в самую ее душу. Хэнк Шоу хотел не просто ее тела, и это пугало Эштон.

Даже когда она подняла голову и встретилась с ним взглядом, он продолжал смотреть на нее. Просто невозможный человек! Эштон коротко кивнула. Он широко улыбнулся, и в его улыбке ощущалось какое-то торжество. Волна озноба пробежала по спине Эштон, хотя солнце жарило вовсю.

– Ну вот, ты своего добилась, – сказал Алессандро. – Он идет сюда.

Инстинкт подсказывал Эштон, что нужно бежать, но, конечно же, она осталась на месте. Как допустили этого человека в клуб? Он вульгарен и бесцеремонен, а его деньги были настолько новыми, что Меррит как-то предположил наличие у него в подвале пресса для их печатания. Эштон вдруг по-новому оценила эту мысль. Хэнк Шоу в самом деле имеет такой пресс – в виде прессы. Он владел не только «ХЖ», но, вероятно, и всеми другими журналами, в которых может работать фотограф.

Ей следует поговорить с Шоу. Она не собирается ничего ему объяснять. Не станет распространяться о причинах. Она лишь скажет, что хочет, чтобы отменили задание этой женщине-фотографу, изгнали ее из города и дискредитировали. Пока она не готова к этому, но обязательно так и сделает.

Эштон наблюдала, как Шоу приближается к их столику.

– Хэнк, – сказала она, когда Шоу оказался рядом, хотя обычно не называла его по имени. На заседаниях совета она называла его «мистер Шоу», если ей приходилось к нему обращаться. Во всех других случаях она вообще старалась с ним не разговаривать. Сейчас же Эштон своим красивым голосом произнесла его имя и протянула холеную руку с безупречным маникюром. – Алессандро и я говорили сейчас о том, что мы редко видимся с вами. Вы не присоединитесь к нам, чтобы чего-нибудь выпить?

Она продолжала смотреть на Шоу, хотя краем глаза уловила удивление на лице Алессандро. Он самонадеянно думает, что знает о ней все, знает все ее слабости, опасения и тайные желания, знает, как уколоть ее и как соблазнить, но сейчас ей удалось поразить его. Только ради одного этого стоило оказать любезность Хэнку Шоу.


– Что происходит, tesoro?

Эштон смотрела на дорогу перед собой, но чувствовала, как Алессандро наваливается на нее. Он оставил свою машину в клубе и сказал, что поедет домой вместе с ней. Это было странно уже само по себе. Алессандро терпеть не мог, когда она вела машину, почему-то чувствуя себя при этом оскорбленным.