– Я знаю лишь, что они не допускали фотографов в прошлом. Однако это не означает, что так будет и в будущем.

Он снова засмеялся, затем внезапно посерьезнел.

– Скажите мне вот что. Конечно, это не мое дело, но мне любопытно. Этот интерес – как вы сказали? – к исчезающему образу жизни… Это не связано с вашим отцом?

И Мег поняла, что не только она проделала большую предварительную работу.

Глава 2

Вначале Эштон не могла понять, откуда доносится этот звук. Она даже не была уверена, что в самом деле слышит его на фоне плеска волн о борт, скрипа канатов, которыми была пришвартована лодка, и тяжелого дыхания Карлоса. Может быть, ей все это кажется, подобно тому, как кажется, что она слышит удары своего сердца. Звук снова возобновился. Это было негромкое металлическое жужжание, и теперь Эштон определенно знала, что дело не в ее мнительности. Звук был вполне реальным. И узнаваемым. Звук работающей фотокамеры. Сердце Эштон больше не стучало. Теперь она была уверена, что оно остановилось.

Эштон сделала попытку выбраться из-под Карлоса, однако он подумал, что она хочет еще больше раздразнить его, и лишь крепче сжал ее в объятиях.

Эштон услышала звук в третий раз. Ошибки быть не могло. Это было жужжание маленького моторчика. Звук крушения.

– Карлос! – Это был протест, но он воспринял его как вскрик страсти, и высшей стадии возбуждения. Он впился ртом в ее губы и всем телом прижал к диванным подушкам.

Эштон снова услышала жужжание. Исчезли последние сомнения. Кто-то их фотографировал.

Ей удалось повернуть голову. И она сразу же увидела женщину, стоящую на пирсе. Ее лицо было наполовину скрыто камерой.

До Эштон опять донесся щелчок затвора фотокамеры. Перед ее глазами пронеслась страшная картина: она словно увидела кадры на экранах телевизоров и фотографии в бульварных газетах: она и Карлос, оба голые, их волосы спутаны, критические места замаскированы узкими черными полосками, напоминающими бикини и призванными не столько что-то скрыть, сколько вызвать еще большее вожделение.

Снова щелкнул затвор, Эштон в ужасе подумала, что теперь в объектив попало и ее лицо, а не только голое тело. Ее и Карлоса. На мгновение она представила, как миллионы людей будут рассматривать ее перепуганное лицо.

Она вскинула руки, чтобы закрыться, в тот момент, когда женщина на пирсе опустила фотоаппарат. Эштон увидела лицо женщины и испытала поочередно по крайней мере три различных чувства. Вначале это была зависть, потому что лицо женщины отличалось классически правильными чертами и здоровым цветом, который не в состоянии был испортить даже яркий солнечный свет. Далее последовало удивление от осознания того, что Эштон видела эту женщину раньше. Она принадлежала к несметной армии голытьбы – папарацци, которые норовили подсмотреть отдельные моменты ее жизни, чтобы продать снимки тем, кто предложит наибольшую цену. А третьим чувством было недоумение, потому что на лице женщины не было никакого злорадства. Более того, она казалась шокированной и потрясенной в такой же степени, как и сама Эштон.


Рука Мег дрожала, когда она открывала дверь маленькой светлой комнаты. Она не понимала, как все произошло. Она снимала лагуну, и ей хотелось уловить отражение света на воде, выявить контраст между водой и песком, запечатлеть линию горизонта. Она не собиралась фотографировать длинные моторные лодки, а тем более голых людей в лодке, да еще застигнутых flagrante delicto <на месте преступления (лат.) – Здесь и далее примеч. пер.>. И тем не менее именно это случилось.

Нащупывая в сумочке ключи от машины, Мег пыталась прояснить для себя, как все произошло. После вопроса о ее отце Хэнк Шоу сказал, что должен идти работать, и показал через застекленные двери на уставленный стеллажами кабинет, похожий на библиотеку аристократа восемнадцатого века. Во всяком случае, кабинет был бы похож на нее, если бы там не стояли факсы, компьютеры, телевизоры и бог знает еще какое электронное оборудование, которое давало возможность Хэнку Шоу вершить дела, начиная с открытия биржи в Японии и до ее закрытия в Лос-Анджелесе. Прежде чем отправиться в кабинет, он сказал Мег, что она может пользоваться бассейном, пляжем и теннисным кортом. Близ бассейна можно было найти купальные костюмы любых размеров, в теннисных домиках – этаких десятикомнатных коттеджах с собственным бассейном – были наборы ракеток. Хэнк Шоу сказал, что не может обеспечить ее партнером для игры, но он недавно купил машину для подачи мячей, которая позволяет отрабатывать удар слева.

– Если вам что-либо потребуется, спросите любого из обслуги, – сказал он на прощание. Мег знала, что штат прислуги состоял из сорока пяти человек и включал дворецких, поваров, горничных, камердинеров, садовников и других работников.

Она решила прогуляться близ озера. С ней был тридцатипятимиллиметровый «Никон» – Мег никогда не выходила, не захватив с собой хотя бы одну камеру, – и она решила сделать несколько снимков. Хэнк Шоу не разрешил фотографировать его самого или его владения, но оставалась и другая часть Палм-Бич. Ей хотелось поймать солнечные блики, играющие на кристальной поверхности озера Уорт, запечатлеть яркие пышные цветы, которых не пугала нынешняя жара, белые зубцы башен, поблескивающие в воде словно мираж.

Она прогуливалась и щелкала затвором, не утруждая себя серьезными мыслями, благо освещение позволяло сделать яркие и красивые кадры. Именно таким образом Мег миновала пляж Хэнка Шоу и оказалась на пляже его соседа – не того, который умер вчистую разоренным, а другого.

Мег села в машину, дала полный газ и выехала с подъездной аллеи на дорогу.

Поначалу она даже не хотела, чтобы моторная лодка вошла в кадр, но затем заметила, как играет на солнце черная поверхность бортов, и подошла поближе, чтобы сделать снимок в другом ракурсе.

Мег не подозревала, что в лодке есть люди, но затем ее глаз уловил даже не фигуры людей, а некоторое движение. Первым появилось чувство досады: кадр испорчен! Затем она опустила камеру, чтобы понять, что же там двигалось. И тогда ее пронзила мысль: она погибла!

Мег знала: есть немало фотографов, которые на ее месте поздравили бы себя с огромной удачей. Такой снимок мог стоить десятки, может быть, сотни тысяч. Фотограф, установивший скрытую камеру, чтобы сделать снимки принцессы Ди, получил такую сумму, которая дала ему возможность оставить службу и уехать в Новую Зеландию. Но Мег интересовали не деньги. К тому же она не собиралась бросать работу, поскольку только начинала делать карьеру. Внезапно она поняла, что отныне на нее никто не будет смотреть как на серьезного фотографа. Она не получит доступа к интересующим ее людям и не сможет делать снимки, о которых мечтает. Даже с помощью Хэнка Шоу. Эштон Кенделл, графиня Монтеверди, позаботится об этом.

Это касалось еще одной проблемы, о которой говорил Шоу за завтраком.

– Обратите внимание, как они относятся к титулам. Я встречал вполне взрослых женщин – да что там, престарелых дам с аристократическими манерами! – у которых подгибались колени, когда называлось имя какого-то несчастного европейского графа или герцога. Видел вроде бы цивилизованных людей, которые готовы были перегрызть друг другу горло ради того, чтобы получить возможность сыграть в поло с принцем Чарльзом или оказаться во время обеда рядом с принцессой Дианой. Почти так же они относятся к голливудским звездам. Когда Элизабет Тейлор остановилась у меня (она давала бенефис в пользу больных СПИДом), я неожиданно стал самым популярным человеком в городе. Ну прямо как маленькие дети!

Когда Мег подъехала к отелю «Бурунье», перед ее глазами снова возникла картина – Эштон Кенделл и загорелый мужчина на моторной лодке. Она до сих пор видела их переплетенные тела и помнила выражение лица Эштон Кенделл. На нем были написаны ужас и ярость. Мужчина выглядел откровенно-ошеломленным. Мег не знала этого мужчину, но была уверена в одном: это не граф Монтеверди, хотя лодка принадлежала именно графу. И это не была победоносная моторная лодка, на которой граф выиграл гонки в этом сезоне. Мег проделала большую изыскательную работу, изучая этих людей и их мир, и знала, что гоночную лодку не стали бы держать в воде. Словом, это была другая дорогостоящая игрушка, которую он приобрел для собственных развлечений. Ну и, очевидно, для развлечений жены.

Внезапно Мег разобрал смех. Нужно отдать должное Эштон Кенделл. Умудриться изменить мужу среди бела дня на лодке, принадлежащей ее мужу, с портовым служащим, механиком или с кем-то еще из обслуживающего персонала! Безрассудство поступка впечатляло. Эштон Кенделл была либо слишком смелой, либо слишком одинокой.

Затем перед мысленным взором Мег мелькнул еще один образ. Она увидела, как двери, которые только начали открываться перед ней, снова захлопнулись, люди, согласившиеся было принять ее у себя, вновь стали недоступны, а если учесть, насколько дружны между собой Хэнк Шоу и графиня, все ее задание стало ей видеться в густой пелене дыма.


Эштон нажимала на кнопки телефона костяшкой указательного пальца, чтобы не испортить маникюр. И делала она это так, словно перед ней было гладкое, на вид такое невинное лицо женщины-фотографа.

– Добрый день, отель «Бурунье», – услышала она голос оператора на другом конце-линии.

– Это графиня Монтеверди, – заявила Эштон. – Соедините меня с… – Она посмотрела на лежащее у нее на коленях письмо. Слава Богу, что она лишь отложила в сторону письмо с просьбой, а не выбросила его. – С Меган Макдермот.

Эштон услышала щелчки переключений, затем гудок. Один, два, три… Всего Эштон насчитала восемь гудков.

– Прошу прощения, – снова раздался голос оператора. – Мисс Макдермот, по всей видимости, нет в номере. Вы хотите оставить ей сообщение?

– Передайте, что звонила графиня Монтеверди, – резко бросила Эштон. – Скажите, что графиня хочет ее видеть. Немедленно, – добавила она после паузы и швырнула трубку на рычаг.