– Ты так думаешь?

В его голосе угадывалась такая угроза, что она затрепетала. Он может сделать с ней именно то, чем угрожал ей Лайонел. Пульс у нее участился, однако в глубине души она заметила, что вовсе не испытывает той дурноты и того ужаса, какие возбуждал в ней Лайонел.

– Джаспер, – вздохнула она, хватая его за лацканы фрака.

Он склонился к ней, желая поцеловать, а ее сердце пронзила боль – она никогда не сможет принадлежать ему. С криком отчаяния она отвернулась, и поцелуй пришелся ей в щеку.

Джаспер спрыгнул на землю, сняв с коня девушку, крепко обнял ее и стал осыпать жгучими поцелуями щеки, уши, шею. Она с трудом сдерживалась, чтобы не обнять его.

Он оторвался от нее так резко, что она пошатнулась и прислонилась спиной к дереву, под которым они стояли. Ноги под ней подкосились, и она упала на толстый ковер из листвы, устилавший рощу, а он отвернулся от нее.

– Я думал, – проворчал он, привязывая Нерона к ореховому кусту, – что ты преодолела свое отвращение ко мне.

– Д-да… конечно, но… – Глядя в его негнущуюся спину, она поняла, что ранила его гордость. Это было невыносимо. Ведь он ни в чем не виноват! – Я люблю тебя!

Он круто развернулся к ней и с удвоенной яростью парировал:

– Так любишь, что отказываешься выйти за меня! Уклоняешься от моих поцелуев, хотя вчера… – Он, пошатываясь, шагнул к ней. – Неужели вчера я напугал тебя? Неужели был слишком пылок? Ты поэтому бежала?

Эстер покачала головой. Нельзя, чтобы он думал, будто он в чем-то виноват, но признаваться ему в ужасной правде… Она закрыла лицо руками. То, что она ему расскажет, ее погубит, но он должен все узнать от нее самой.

– Ты не сделал ничего плохого. Все дело во мне. То есть, в Лайонеле…

– Он снова тебе докучал? Когда? Почему ты мне не сказала?

– Вчера вечером. – Она подняла голову. – Каким-то образом он проник в Уолтон-Хаус. Нашел меня, и…

Джаспер в два шага преодолел разделявшее их расстояние и сел рядом с ней. Он хотел обнять ее и утешить, потому что ее била крупная дрожь, но боялся, что это лишь усугубит ее состояние.

– Он сказал, что если я не заплачу ему пяти тысяч фунтов, он позаботится о том, чтобы все узнали, что я не образец добродетели, каким меня представляет твоя матушка. Ты станешь всеобщим посмешищем. Я не могла позволить ему поступить так с тобой!

Джаспер расслабился. Ее куда больше заботит его репутация, чем ее собственная. Даже сейчас она считает: события того дня, когда Лайонел пытался ее похитить, способны так или иначе повредить ему.

– Эстер, я спас тебя до того, как он успел осуществить свои угрозы. Ничего не произошло. Если он начнет распространять слухи о том дне, он погубит только себя самого, а я в глазах общества стану романтическим героем.

– Дело не в том, – без выражения ответила она; ее глаза стали пустыми. – Дело в другом… в том, что было раньше.

– Раньше? – Дрожь пробежала по спине Джаспера.

– Когда мы были детьми. Он был школьным другом Джерарда и родственником Эм, поэтому регулярно проводил каникулы в «Пойме» и в деревне. Он был противным мальчишкой. Он получал удовольствие, запуская жуков за воротник моего платья или заставляя прыгать из лодки в жирную грязь… – Я пробовала пожаловаться Джерарду, но он и слушать ничего не желал. Говорил, что доносчиков все презирают… Он пригрозил, что не позволит мне гулять с ними, если я не налажу отношения с его другом. Лайонел никогда не делал ничего предосудительного в присутствии других, поэтому всегда было лишь мое слово против его слова. Мы вели тайную войну за спиной у Джерарда. В последний раз, когда он приезжал, им было лет по семнадцать, а мне – только тринадцать. Он… – Эстер тяжело вздохнула, – тем летом он изменил тактику. Вместо того, чтобы запускать жуков мне в платье и дергать меня за волосы, он хватал меня, когда я меньше всего этого ожидала, и целовал. Ужасные, мокрые, слюнявые поцелуи! – При одном воспоминании ее передернуло. – А Джерард… тогда я его почти не видела. Почти каждую ночь он украдкой уходил из дома и шел в таверну; потом лежал в постели допоздна, жалуясь, что у него болит голова. Однажды ночью я прокралась в комнату Лайонела и перевернула в его постель целую банку слизняков, которые собирала весь день. Мокрых, скользких, отвратительных…

Отвращение бурлило в жилах Джаспера, пока он слушал рассказ Эстер, но он не смел ее перебивать. Ей и без того тяжело рассказывать о своих несчастьях.

– Позже он пришел ко мне в комнату в одной ночной рубашке, пьяный и злой. Вначале я даже обрадовалась тому, как сильно его разозлила. Он сказал, что не собирается всю ночь выбирать слизней из своей постели. Сказал, что это должна сделать я. Я рассмеялась и ответила: а ты заставь меня. Он выругался и сдернул с моей постели одеяло. Я схватилась за него, и мы подрались. Я не кричала. Дело касалось только нас, больше никого – как всегда.

Вдруг он остановился. Он стоял на коленях надо мной. И сказал, что я могу делать, что хочу, но он будет спать здесь, на чистых простынях. Лег ко мне в постель, закрыл глаза и захрапел. Выключился, как свет. Ну, а я… я была в своей постели, места хватало, и я не понимала, почему я должна сдаваться, поэтому я укрылась получше и заснула сама… Бесполезно говорить, что я не должна была так поступать. Теперь я все понимаю. Но дело в том, что тогда я этого не знала. В школе мы часто ложились друг к другу в постель, когда становилось холодно.

Джаспер сжал кулаки. Возможно, она в тринадцать лет в самом деле ничего не понимала, но Лайонел, в его-то возрасте, определенно все понимал. И то, что он был пьян, его не извиняет. Он совершил непростительное преступление против невинной младшей сестры своего друга.

– В ту ночь мы во сне прижались друг к другу. Когда я проснулась, то лежала спиной к нему, а он обнимал меня. И мне… прости, Джаспер… на какое-то время мне стало приятно.

Лицо у нее раскраснелось, но она вызывающе вскинула подбородок.

– Родители обычно ласкали меня, когда я была маленькой, но после их смерти никто не прижимал меня к себе. Примерно такое чувство я тогда испытала. Мне стало тепло и уютно.

В ее голосе послышались горькие нотки:

– До тех пор, пока он не проснулся. И все сразу изменилось. Его руки были повсюду. Он сказал: теперь, когда я превращаюсь в женщину, у меня появляются женские желания. Он назвал меня сосудом греха и шлюхой в процессе создания; уверял, что мой брат устыдился бы меня, если бы услышал, как я заманивала его в свою постель. Грозил, что однажды я получу по заслугам.

Его слова смутили меня, мне стало стыдно, я почувствовала себя грязной. Я понимала, что сделала что-то плохое, но не понимала, что.

Джаспер больше не мог молчать.

– Ты ни в чем не виновата! Ты была невинна. Вся вина лежит на нем!

Она протянула к нему руку, призывая его к молчанию, и он, хотя это стоило ему невероятных усилий, закрыл рот, хотя ему очень хотелось ее утешить.

– Позже, летом, я попала в грозу и побежала в укрытие – в летний домик. Хотя почему я побежала туда, а не домой – ума не приложу. Он уверял, будто я знала, что он там, якобы я хотела, чтобы он увидел меня в мокрой одежде, которая стала прозрачной и прилипла к телу, что я его дразнила. – Она покачала головой, видимо, до сих пор ошеломленная доводами своего обидчика. – Откуда мне было знать, что он там? Я думала, он с Джерардом… С другой стороны, почему я просто не пошла домой? Я все равно не могла промокнуть сильнее. – Она понурила плечи. – В общем, мы вдвоем оказались в летнем домике; дождь барабанил по крыше, а я дрожала от холода. А у него была фляга с бренди. Он сам его пил. Я почувствовала по его дыханию. И он был так силен! Гораздо сильнее меня. Я ничего не могла сделать, чтобы его остановить…

Джаспер встал на колени в потрясенном молчании; от крика его удержало только воспоминание о словах доктора Фотергилла, который объявил ее девственницей. Что бы ни сделал Лайонел, что бы он сейчас ни услышал, по крайней мере он мог не сомневаться в том, что негодяй не изнасиловал ее в полном смысле слова.

– Он лил бренди мне в горло до тех пор, пока мне не показалось, что я вот-вот захлебнусь. Потом он пригвоздил меня к полу и подробно описал, в чем мужское тело отличается от женского и способы, какими мужчина может получить удовольствие от женщины, хотя только один из них оканчивается тем, что у женщины будет ребенок. Мне казалось, это продолжалось много часов. И все время он прижимался губами к моему уху, вдалбливая в меня грязные слова. Он был… – Ее передернуло. – Но наконец он получил свое удовольствие и скатился с меня. Спотыкаясь, я вышла на улицу, и меня вырвало в кусты рододендронов. Он стоял за мной и хохотал, застегивая бриджи. Предупредил, что бесполезно кому-либо рассказывать о том, что случилось, потому что физических доказательств нет. Как и всегда, будет лишь его слово против моего. Кроме того, прошла целая неделя после того, как он провел ночь в моей постели, и тогда я не пожаловалась. И от меня пахло бренди. Он обещал сказать, что я была пьяна и соблазнила его, что он не смог мне противиться. Я убежала в дом; его слова звучали у меня в ушах. Он был прав. Я никому не могла ничего сказать. Я была так же виновата, как и он. И потом, тогда тетя Сьюзен ждала Дженни, и я не хотела ее расстраивать.

Джаспер тяжело вздохнул. Она готова вытерпеть все, что угодно, лишь бы больше никого не расстраивать! Поэтому она без нужды много лет несла в себе груз чужой вины…

– В ту ночь я боялась спать у себя в комнате; боялась, что он придет и в самом деле сделает то, что, по его словам, мужчины любят делать с женщинами. – Голос у нее охрип, как будто она заставляла себя подойти еще к одному камню преткновения. Сколько же их еще? Джаспер склонил голову, готовясь к худшему.

– Я взяла одеяло и прокралась в мансарду, где спряталась, а платье, которое он запачкал, сожгла в камине. Пока оно горело, я молилась так, как никогда в жизни не молилась: пусть случится что-нибудь, что не позволит ему больше приезжать в «Пойму». Так и произошло. Джерард погиб. – Она с трудом подавила рыдания. – Джаспер, это я… я убила его! Я молилась перед огнем, и огонь взял Джерарда. Я… не из тех, на ком следует жениться, особенно такому, как ты. Во мне есть что-то злое… – Она прижала руки к животу: – Что-то темное и разрушительное!