Императрица говорила бойко и оживленно.

Принцесса слушала ее молча, с поникшей головой.

— Ты ничего не отвечаешь мне, Анна? — спросила государыня.

— Что могу я ответить вам? Вы упрекаете меня за чувство, которое если и существует, то глубоко скрыто в моей душе!.. В своем сердце никто не волен; это даже вне царской власти! Я не хочу лгать. Граф Линар мне точно нравится… даже больше того: я люблю его!

— Но я не хочу и не могу поверить, чтобы ты забыла все то, чем обязана мне и тому имени, которое ты носишь, и сделалась действительно… любовницей этого иностранца.

По лицу принцессы разлился румянец.

— А герцог Бирон даже в этом упрекает меня? — с горечью проговорила она.

— Почему ты во всем подозреваешь герцога?

— Потому что никто, кроме него, не осмелился бы вести такие речи пред вами, ваше величество! — смело и прямо глядя в глаза тетке, ответила Анна Леопольдовна. — Только герцог Курляндский, не задумавшись, может заподозрить меня в такой грязи и бросить этой грязью мне в лицо с вашего ведома.

— Я говорю тебе, что вовсе не от Бирона слышала о твоей привязанности к Линару и что относительно твоего полного увлечения я никому не дала веры.

— Благодарю вас за эти милостивые слова! — с глубоким чувством проговорила молодая девушка. — Мне было бы невыносимо тяжело подумать, что вы можете заподозрить меня в таком грязном, смелом обмане! — Говоря это, молодая принцесса опустилась на колени перед императрицей и поднесла ее руку к губам. — Теперь моя последняя просьба к вам, — продолжала она, не вставая с колен. — Выслушайте меня милостиво, не прерывая, и во имя Бога, во имя всего святого в жизни исполните мою просьбу!

— Говори, в чем дело? — произнесла императрица, взволнованная и озадаченная тем горьким, просительным тоном, каким говорила с ней принцесса Анна.

— Откажитесь от мысли о моем браке с принцем Антоном! Снимите с моей души этот непосильный гнет… Снимите с нее этот крест!.. Вы сами были молоды… Вспомните свои юные годы, свои горячие мечты! Ведь мечтали же и вы когда-то?

— Я? Нет, я в твои годы не мечтала. И воли своей у меня не было. Я только слушала и покорялась; в моем нраве никогда не было строптивости… За то Господь возвеличил меня. Для того, чтобы жить так, как хотелось мне, чтобы дать волю и сердцу, и уму, я дождалась той минуты, когда стала совершенно самостоятельной. Власть — сила; в ней и мощь, и свобода. И ты можешь дождаться ее, как дождалась ее я. Потерпи; перенеси те испытания, какие посылает тебе судьба, склонись пред ее велениями и терпеливо жди своей доли. В умении ждать — вся людская философия, в нем вся сила, весь вопрос людского счастья. Не отвечай мне ничего теперь! Подумай — и я уверена, что ты не захочешь огорчить меня!..

Государыня протянула руку племяннице и сделала ей знак удалиться.

Эти разговоры и объяснения утомили сильно и часто недомогавшую императрицу. Ей были нужны покой и отдых. Она тоже устала от жизни, и та свобода власти, о которой она только что говорила племяннице, не дала ей того счастья и того покоя, каких она ждала от нее.

V

НА ЦАРСКОМ ПИРУ

Приготовления к летнему балу, последнему перед переездом высочайшего двора на дачу, были сделаны блестящие.

Императрица Анна Иоанновна, вообще любившая пышные балы и празднества, на этот раз выразила желание, чтобы бал вышел особенно блестящим, и покорный ее воле Бирон, без санкции которого в последнее время уже положительно ничего не делалось при дворе, «разрешил» отпуск экстренных сумм на расходы по летнему балу.

Вечер, назначенный для бала, выдался особенно удачный, и толпы любопытных чуть не с утра запрудили все окрестности Летнего дворца, чтобы видеть блестящий съезд приглашенных.

«Блеск» съезда был, впрочем, относительный. Бесповоротно роскошны были только наряды и экипажи представителей иностранных держав; что же касается нашего русского дворянства, то, несмотря на то, что в число приглашенных вошла на этот раз поголовно вся петербургская знать, ничто в нарядах и обстановке гостей не гармонировало одно с другим. То из роскошной кареты с рослыми гайдуками в богатых ливреях неуклюже вылезал бестолково одетый барин; то модная красавица, в пудре и в фижмах, неловко и как бы конфузясь, спускалась с целого ряда ступеней раскинутой подножки такого допотопного экипажа, в котором и в люди показаться было совестно. Мужчины еще более или менее укладывались в одну общую форму, но дамские туалеты представляли такую смесь роскоши, безвкусицы, бедности и богатства, что бал подчас выглядел потешным маскарадом.

В самом дворце, как бы в противоположность этому, все дышало порядком, почти восточной роскошью. Столы были накрыты истинно по-царски; цветов было такое изобилие, что на этом вечере были опустошены все царские оранжереи; близкий штат императрицы блистал самыми роскошными и прихотливыми нарядами.

Принцесса Анна Леопольдовна, одетая в костюм той кадрили, в которой она должна была участвовать, встречала гостей в качестве молодой хозяйки во втором приемном зале, и после официального поклона ей приглашенные уже следовали далее, чтобы раскланяться с Бироном и затем, по особому выбору, и с самой императрицей.

Анна Леопольдовна на этот раз была очень интересна в своей прихотливой розовой робе с серебряными бантами на плечах и казалась еще милее и грациознее рядом со своим кавалером, принцем Антоном Ульрихом, тоже облаченным в розовый глазетовый кафтан с серебряными бантами и аграфами.

Принц держался несколько в стороне, в приеме и встрече гостей не участвовал, но тем не менее от принцессы Анны не отходил и делал это так глупо и неуклюже, что вызывал порою улыбку на устах не особенно скромных и почтительных гостей. Он был как бы скован в своем прихотливом костюме, и подле него даже некрасивый сын Бирона, герцог Петр, казался и статным, и молодцеватым.

Цесаревна Елизавета Петровна на этот раз не была облечена никакой властью хозяйки и пленяла всех в роли простой гостьи, отличавшейся от всех остальных как своею красотой и миловидностью, так и простотой и ласковой любезностью своего обращения.

Подле нее тоже безотлучно находился ее кавалер на этот вечер, герцог Петр Бирон, и императрица, блестящий наряд которой не скрывал ни ее нездоровья, ни ее утомления, с особым удовольствием видела, как мила и ласкова была цесаревна с ее любимцем. Обыкновенно не пользовавшаяся ее любовью цесаревна на этот раз вызывала в ней почти нежное чувство, и Анна Иоанновна с досадой замечала и сознавала, что принцессе Анне никогда не удастся вызвать ни той всеобщей любви, ни того всеобщего восторга, какие вызывала Елизавета Петровна.

Это подчеркивал ей шепотом и герцог Бирон, и неудовольствие императрицы на племянницу еще усугубилось при появлении в зале дворца красавца графа Линара, при виде которого по лицу принцессы Анны разлился яркий румянец.

Граф, почтительно раскланявшись с нею и не остановившись подле нее ни минуты, прошел в ту сторону, где находилась императрица, и, отдав ей издали придворный поклон согласно этикету, почтительно и почти торопливо направился в сторону Бирона и раскланялся пред ним.

Герцог ответил ему гордым наклонением головы и не удостоил его ни одним приветливым словом. Бирон не любил саксонского посланника и не скрывал своего враждебного чувства к нему.

Линар, зная, что за ним следят несколько внимательных и опытных глаз, ловко лавировал между приглашенными и, останавливаясь с одними и на ходу раскланиваясь с другими, незаметно дошел до укромного угла в тени глубокой оконной амбразуры, где, прижавшись к мрамору подоконника, стояла Адеркас.

— Что нового? — тихо шепнул ей Линар.

Она незаметно передала ему в руку искусно сложенный тонкий листок бумаги.

— О вас… ничего не известно? — так же тихо произнес граф.

— Известно все то же, что и прежде: моя высылка решена бесповоротно.

— И она знает это?

— Да!.. Я вскользь сообщила ей об этом!.. К чему заранее было огорчать ее? Ей и так впереди придется пережить еще много горя.

— Да! Я тоже доживаю свои последние дни при русском дворе.

— Я знаю! — торопливо ответила Адеркас и еще тише прибавила: — Проходите, граф, за нами следят… И — главное — как можно осторожнее поступайте с переданной мною вам запиской… Чтобы никто не заметил, когда вы будете читать ее.

Граф Линар отошел и через несколько минут исчез из зала.

Когда он вернулся обратно, на его лице нельзя было прочесть и подглядеть никакого впечатления. Он казался совершенно спокойным и равнодушным ко всему его окружавшему.

Среди всеобщего почтительного внимания прошла официальная кадриль специально избранных и наряженных пар. Императрица лично приветствовала исполнителей, причем особого ее внимания удостоилась цесаревна Елизавета Петровна. После этого бал принял свое обычное течение.

Первый экосез прошел довольно скучно, так как был исполнен тоже по назначению и личный выбор танцоров не имел в нем места; только со второго экосеза начался тот период бала, когда все танцуют по личному вкусу и выбору.

Граф Линар с лицом, совершенно спокойным и, видимо, равнодушным, направился в сторону принцессы Анны и, почтительно остановившись пред нею, напомнил ей, что имеет честь и счастье танцевать этот экосез с нею. Анна Леопольдовна опять покраснела до корней волос, и внимательный зритель заметил бы на лице красавца-графа выражение глубокой досады за этот почти детски наивный румянец.

«Никакой выдержки!.. точно школьница какая!» — досадливо промелькнуло в его уме при взгляде на пылавшее лицо принцессы, а затем он, подвигая ей стул, осторожно нагнулся к ней и тихо, едва слышно проговорил:

— Овладейте собой!.. За нами зорко следят!..

— Я ничего… я спокойна! — едва могла произнести принцесса Анна, так было сильно овладевшее ею волнение. — Вы… прочли мою записку? — спросила она во время легкого тура.