Принцесса Анна могла бы говорить еще долго… Никто не решался прервать ее. Императрица слушала ее, вся охваченная удивлением, почти ужасом, герцог слушал ее пристально и внимательно и по временам переводил свой почти торжествующий взгляд с ее оживленного и раскрасневшегося лица на встревоженное и искаженное гневом лицо Анны Иоанновны. Он, казалось, так и хотел сказать ей: «Полюбуйтесь! Я вам давно пророчил это!»

Когда Анна Леопольдовна умолкла, с минуту в комнате царила мертвая тишина, точно будто умер кто-то в этих высоких, молчаливых стенах; точно чей-то мертвый покой сторожили эти глубокие амбразуры, эти бледные, прихотливые гобелены.

Наконец, принцесса Анна встала и молча направилась к двери.

Императрица первая очнулась от мертвого молчания, окружавшего ее.

— Ступай к себе!.. Я пришлю за тобой! — сказала она с расстановкой.

Ей как будто трудно было говорить; что-то словно сжимало ей горло и сковывало не только ее язык, но и ее мысли.

Принцесса вышла тихой и ровной походкой. В ней не заметно было ни тревоги, ни волнения. Она только была бледна так, как живой человек побледнеть не может.

Бирон проводил ее пристальным и враждебным взглядом; императрица же сидела молча, опустив голову на сильно вздымавшуюся грудь. Ее пожелтевшее, отекшее лицо как будто потеряло свое последнее сходство с лицом живого человека.

Принцессы Анны уже давно не было в комнате, а оставшиеся собеседники все еще молчали, как бы скованные силой пережитого впечатления, и только когда ее шаги совершенно затихли в коридоре, Бирон поднял голову и, первый нарушая молчание, резко и властно произнес:

— Какова? Не говорил я вам?

— Да… Но я поражена! — тихо произнесла императрица.

— А я нисколько! — повел плечами Бирон. — Я ничего иного и не ожидал от воспитанницы швейцарки Адеркас и от… невесты иностранного выходца Линара!

— От какой «невесты»?.. Что ты говоришь, герцог!

— Ну, если не от невесты, так от любовницы! Я, вас же щадя, произнес слово «невеста»… И поверьте мне, что если вы еще долго продержите в своем дворце всех этих выходцев и интриганов, то вы дождетесь и самовольной свадьбы вашей племянницы, как дождались ее грубого и дерзкого объяснения!

— О, я еще поговорю с ней; что же касается Адеркас и Линара, то никто не мешает тебе выслать их сегодня же из пределов моей империи!

— Не поздно ли будет? — насмешливо пожал он плечами. — «Спусти лето по малину», как говорят ваши русские мужики! Да и «выслать» представителя дружественной державы вовсе не так легко и удобно. Надо, чтобы сама командировавшая его держава лично отозвала его.

— Так скажи Остерману! Снесись с иностранными коллегиями.

— Не нужны мне ни Остерман и никакие коллегии! Меня надо было слушать, тогда и к коллегиям прибегать не пришлось бы.

— Но Адеркас можно выслать немедленно, если ты твердо убежден в ее виновности.

— А вы ведь не убеждены? Вы думаете, что глупенькая и ничтожная девочка сама, одна могла додуматься и до того тона, каким она сейчас говорила с вами, и до той самостоятельности, какой дышал этот тон? Всему этому научиться надо, и научиться не иначе как у выходцев и представителей такой страны, как Швейцария, где все равны и где идея о властей считается отсталой и глупой идеей.

— Так вышли же ее!.. Боже мой!.. Вышли сегодня же!

— Нет, это было бы глупо, а глупостей я лично и самостоятельно никогда не делаю!.. Это вам должно быть хорошо известно! — дерзко ответил временщик. — Пусть она пробудет еще несколько дней… Часами зла целых лет не исправишь, и не увеличишь!.. На это опять-таки нужны годы. Я вышлю наставницу и пособницу вашей племянницы в такую минуту, когда и она сама, и ее почтенная воспитанница менее всего будут ожидать этого, а до тех пор я приму меры к тому, чтобы неукоснительно знать не только каждый их шаг и каждое произнесенное ими слово, но и сами мысли, одушевляющие их.

— Спасибо тебе, Эрнест! — тихо проговорила императрица, в порыве вернувшейся нежности называя старого фаворита прежним уменьшительным именем. — Спасибо тебе!.. Ты один до последней минуты остаешься моим верным и деятельным помощником, ты один оберегаешь мой покой! А теперь ступай! Ты тоже устал от этой тяжелой сцены… Кто бы мог подумать? Боже мой!.. Кто бы мог подумать?!

— Каждый разумный человек мог и должен был и подумать, и ожидать такой сцены и такой развязки, — непочтительно заметил фаворит, разгневанный тем неожиданным оборотом, какой приняла беседа императрицы с непокорной племянницей.

Уходя, он почти машинально поднес к губам протянутую ему руку императрицы. В только что произошедшем он видел явное нарушение своего обычного авторитета, а с таким нарушением он мирился нелегко.

— Мимоходом пошли ко мне Юшкову! — крикнула вслед ему императрица. — Или лучше сам скажи ей, чтобы она послала ко мне принцессу Анну.

— Не советую! — холодно заметил Бирон. — Заранее говорю, что ваша беседа с нею ни к чему не приведет! Умели распустить ее, умейте пожинать и плоды этой распущенности. Теперь уж дела не поправить.

— А не поправлю, так назад ее отошлю туда, откуда я взяла ее!

— Она сама только что просила вас об этом! Ведь она по своей глупости пресерьезно воображает, что этот проходимец Линар без ума влюблен в нее и ни на кого в мире не променяет ее. А ему в ней только призрачность будущей власти нужна!

Последние слова Бирон договорил уже на пороге комнаты.

Вскоре после его ухода в комнату императрицы вновь вошла принцесса Анна; она была взволнована и ее глаза носили следы недавних слез.

Это порадовало императрицу. Она видела в этих слезах сломанную волю непокорной молодой девушки, и беседа с нею представлялась ей легкой и удобной.

— Поди сюда, Анна! — произнесла императрица навстречу входившей принцессе. — Сядь здесь и внимательно слушай то, что я скажу тебе.

— Я всегда внимательно слушаю все ваши слова, — спокойно, хоть и совершенно почтительно, ответила принцесса.

— Слушать мало, надо «слушаться»!

— Я из вашего повиновения никогда не выхожу.

— Я не упрекаю тебя в прошлом… Я хочу поговорить с тобой о сегодняшнем твоем поведении.

— Сегодня, как и всегда, я была покорна вашей личной воле… Что же касается герцога Бирона, то его волю я признавать не хочу и не буду… В этом я даже вас не слушаюсь… И если условием моего дальнейшего пребывания при вашем дворе служит мое подчинение воле и прихоти герцога Курляндского, то я почтительно прошу вас сегодня же решить мой обратный отъезд на родину!

— В том, что ты говоришь, нет ни правды, ни смысла… Там, куда ты хочешь вернуться, тебя ждет самая заурядная жизнь, далеко не схожая с тем, что ты имеешь здесь, подле меня!

— Я безгранично благодарна вам за ваши милости ко мне, но прежде всего в мире я дорожу своей свободой, а здесь… здесь я не свободна.

— Никто из нас не свободен, и чем выше положение человека, тем более он стеснен и подчинен всему его окружающему…

— Быть может! Но это относится к тем, кто родился на ступенях трона. Я не принадлежу к разряду этих избранников судьбы. Я родилась в скромной доле и ничего не имею против того, чтобы в ней и умереть.

— Я знаю, кто внушает тебе весь этот вздор и кто восстанавливает тебя против меня и моей власти.

— Меня никогда никто не восстанавливал против вас, ваше величество, и ваши подозрения являются плодом наушничества герцога Бирона! — воскликнула принцесса.

— Я уже сказала тебе, что не хочу, чтобы о герцоге говорили в таком тоне.

— Тогда разрешите мне никогда не говорить о нем!

— Ты упряма, Анна, упряма и дерзка… Такой я не знала и не видала тебя.

Принцесса Анна молчала.

— Герцог — мой лучший, мой ближайший друг, — продолжала государыня, — и кто меня любит, тот должен любить и его.

— При всей моей благоговейной привязанности к вам я не могу даже притворно не то что любить или уважать, но и равнодушно относиться к герцогу Бирону! — воскликнула принцесса Анна.

— Ты так сильно ненавидишь герцога Курляндского?

— Не я одна, ваше величество! Его ненавидит весь двор… его вся Россия ненавидит!

— Анна! Я умею карать непокорных!

— Карайте меня, тетушка! поразите меня всей силой вашего всемогущего гнева, но не требуйте от меня ни любви, ни уважения к герцогу Бирону! Простите мне смелость моей речи; простите мою кажущуюся непокорность вашей священной для меня воле, но есть два вопроса, в которых я бессильна повиноваться вам.

— И эти два вопроса?

— Мое отношение к герцогу и мой брак с принцем Антоном Люнебургским.

— Да? Ты и своего жениха тоже ненавидишь? — улыбнулась императрица такою бледной, больной улыбкой. — В твоей еще молодой душе много места отведено для ненависти!

— Я не ненавижу принца Антона, по крайней мере теперь, пока он — еще посторонний мне человек… Я не имею причин ненавидеть его, но не скрою от вас, что брак с ним является для меня тем же, чем был бы приговор к смертной казни!

— Стало быть, правда, что ты говоришь в своих беседах с приближенными к тебе людьми, что ты скорее взойдешь на эшафот, нежели станешь под венец с принцем Антоном?

— Да, тетушка, истинная правда!.. Я не могу не удивляться зоркости тех лиц, которые так аккуратно подслушивают и передают вам все мои слова, но и отказаться от этих слов я тоже не могу и не хочу! Я действительно говорила их!

— А между тем, должна сказать тебе, этот брак бесповоротно решен!

Принцесса Анна молча склонила голову.

— Я знаю! — продолжала императрица, что ты забрала себе в голову пустую и глупую любовь к графу Линару и что подле тебя нашлись недобросовестные люди, готовые потворствовать этой глупой страсти. Но предупреждаю тебя, что всякая попытка сближения с этим иностранным проходимцем поставит вечную преграду между тобой и мной.