— Рунек — превосходный оратор, — серьезно сказал Виннинг, — и его речь на днях в гостинице «Золотая овца» увлекла всех слушателей, хотя ее не сравнить с предыдущими его выступлениями; прежде он говорил холодно, но каждое его слово было как удар молота, а на этот раз он торопился, как лошадь, которая несется к пропасти.

— Вероятно, он испугался за свой мандат, — насмешливо заметил главный инженер. — А, вот идет Гельман! Может быть, он сообщит что-нибудь важное.

Вошел один из младших служащих и подал только что полученную телеграмму. Директор распечатал ее, прочел и молча передал Гагенбаху, стоявшему рядом; тот взглянул на нее и покачал головой.

— Это очень неприятно! Итак, в городе налицо победа социалистов.

Телеграмма обошла присутствующих, а директор направился к телефону, чтобы сообщить патрону полученное известие.

— Теперь все зависит только от Оденсберга, — сказал главный инженер. — Было очень неразумно именно теперь, непосредственно перед выборами, выгнать этого крикуна Фальнера; это обозлило рабочих и обойдется нам, может быть, в несколько сот голосов; но господина Дернбурга не переубедишь.

— Неужели же он должен был позволить, чтобы этот человек совершенно открыто выступал против него в его же мастерских? — вмешался Виннинг. — В Оденсберге вообще никогда ничего подобного не допускали, а теперь это было бы непростительной В слабостью.

— Но я боюсь, что здесь нас ловко обошли. Фальнер знал, что его ждет; но он принадлежит к числу недавно поступивших, которые немного теряют, оставляя рабочее место, а потому и пошел на это. Его должны были выгнать, история с ним должна была взволновать рабочих, на это и рассчитывали. Я говорил это патрону, но напрасно; его единственным ответом было: «Я не потерплю возмущения и подстрекательств на своих предприятиях, этот человек будет сразу уволен!». Он сам дал нашим противникам в руки оружие.

Директор, возвратившийся от телефона, услышал последние слова и многозначительно сказал:

— Если бы все обошлось только потерей голосов! Вчера нам сообщили, что рабочие собираются вступиться за Фальнера и потребовать, чтобы его оставили на работе. Если они действительно сделают это, у нас начнется война.

— Но они не сделают этого, потому что знают своего хозяина, — вмешался доктор, — он настоит на своем, хотя бы ему пришлось закрыть все свои заводы.

— А если бы и так, что за дело до этого Ландсфельду и его приверженцам? — воскликнул главный инженер. — Они хотят борьбы, им все равно, какой ценой, какими жертвами они добьются ее. Я остаюсь при своем мнении: увольнение Фальнера было ошибкой. К сожалению, он еще здесь и только послезавтра оставит работу. Кто знает, что еще из этого выйдет! Если выборы кончатся неудачно для нас и возбуждение рабочих вследствие этого возрастет, нам могут устроить очень неприятный сюрприз.

С таким же нетерпением окончания выборов ожидали в господском доме. Впрочем, Дернбург с неизменным спокойствием принимал сводки и устные донесения, с которыми время от времени к нему являлись служащие. Для него избрание не было вопросом честолюбия; обязанности депутата отнимали у него время, которое он мог бы посвятить своему делу, и теперь, с приближением старости, он чувствовал иной раз, что силы начинают покидать его; он охотно уступил бы место любому единомышленнику, но с его именем была связана победа его партии, а так как исход выборов зависел от Оденсберга, то избрание являлось для него еще и вопросом чести.

Дернбург с невесткой были одни. Молодая женщина в последнее время становилась все ближе своему свекру; ей он иногда позволял заглянуть в свою душу, которую никому не открывал. Одна она знала, отчего сегодня так глубоки морщины на его лбу; вся горечь этой борьбы заключалась для Дернбурга в том, что его противника звали Эгбертом Рунеком.

— Оскар так волнуется, будто речь идет о его собственной кандидатуре, — сказал он, перечитав только что поданные ему бумаги.

— Меня тоже удивляет, что мой брат так ударился в политику, — ответила Цецилия, слегка покачав головой. — Прежде ему не было до нее дела.

— Потому что он много лет оставался чужим родине. Так надолго уйти от дел непростительно! Я только теперь вижу, что он может сделать, если дать ему возможность действовать.

— О, я думаю, Оскар может сделать очень много, если серьезно захочет, а он хочет начать в Оденсберге новую жизнь, он обещал мне.

Слова Цецилии прозвучали как-то странно, почти как извинение, но Дернбург не обратил на это внимания.

— Желаю ему удачи и себе тоже, — серьезно сказал он. — Скажу тебе откровенно, Цецилия, до сих пор я относился к твоему брату с некоторым предубеждением, теперь оно исчезло. В последние недели он был мне самой верной, самой надежной опорой; я постараюсь отблагодарить его за это.

Молодая женщина ничего не ответила; она смотрела в окно на пасмурный октябрьский день. Смеркалось. Лакей принес лампу; вместе с ним в комнату вошли Вильденроде и Майя. Барон казался взволнованным и озабоченным. Дернбург быстро обернулся к нему.

— Ну, что, Оскар? Что нового? Ничего хорошего, если судить по вашему лицу. Получены новые известия?

— Да, из города. Наши опасения сбылись: социалисты получили перевес.

— Получили-таки! — в сердцах воскликнул Дернбург. — Впервые им удалось настоять на своем! Ну, с помощью оденсбергских голосов мы поумерим их радость.

Глаза Цецилии боязливо искали взгляда брата; по его лицу она видела, что он не разделяет уверенности Дернбурга; в его голосе тоже слышалось некоторое колебание, когда он ответил:

— Конечно, за Оденсбергом остаются решающие голоса, и, надо надеяться, они будут в нашу пользу, тем не менее мы должны быть готовы ко всему.

— Но не к тому же, что мои рабочие изменят мне? — перебил Дернбург. — Ничего подобного я не могу ожидать от них, никогда! Запаситесь терпением, Оскар! Выборы будут скоро окончены.

Он встал, но его нервная ходьба взад и вперед по комнате и беспрестанное поглядывание на часы показывали, что он далеко не так хладнокровен, как казался внешне. Вдруг его взгляд упал на Майю, вошедшую в комнату почти робко и тотчас подсевшую к Цецилии; он остановился.

— Моя бедная малютка совсем запугана, — сказал он с состраданием. — Ах, эта ужасная политика! Мужчины так ею увлечены, что ни о чем ином и думать не могут. Подойди ко мне, Майя!

Девушка прижалась к отцу.

— Ах, папа, я так мало разбираюсь во всем, что касается политики! Иной раз мне бывает очень стыдно за свое невежество.

— Тебе и незачем ломать над этим головку, дитя мое. Ты можешь смело предоставить политику Оскару и мне.

— Но я, конечно, еще научусь этому, — сказала Майя с тяжелым вздохом. — Ведь научилась же Цецилия… О, папа, я ревную к Цили! Она одна владеет теперь твоим сердцем, ты все обсуждаешь с ней, а меня постоянно устраняешь, как маленькую, глупую девочку.

— Это ужасно с моей стороны! — шутливо ответил Дернбург, ласково глядя на невестку.

— Право, я не понимаю, чего ради вы все так беспокоитесь, — продолжала девушка, надув губки. — Ведь папа будет выбран, как всегда?

— Да, я думаю, — с уверенностью сказал Дернбург.

— Ну, так, значит, все в порядке, и нам не о чем грустить! Правда, злой Эгберт наделал столько хлопот папе, и все только и говорят о нем…

— Не вспоминай о нем, Майя! — сурово и мрачно перебил ее Дернбург. — Имя инженера Рунека каждый день мозолит мне глаза на выборах, но в своей семье я не желаю его слышать; с ним мы порвали раз и навсегда.

Девушка замолчала, и наступила довольно длительная пауза, Время шло, а ожидаемых известий все еще не было. Наконец явился лакей и тихо сказал барону несколько слов; Оскар быстро поднялся и вышел. В слабо освещенной приемной он нашел директора и Виннинга, ожидавших его.

— Вы хотите говорить со мной, господа? — поспешно спросил Вильденроде. — Какие известия?

— К сожалению, неприятные, — нерешительно начал директор, — очень неприятные! Господину Дернбургу следует приготовиться к горькому разочарованию. Рунек победил; три четверти оденсбергских голосов отданы за него.

Барон побледнел, и его рука судорожно сжалась.

— Не может быть! Это невероятно! — произнес он прерывающимся голосом. — А деревенские округа, наши рудники? Есть уже известия оттуда?

— Нет, но они не могут изменить результат. Рунек. победил в городе и в Оденсберге; этого достаточно, чтобы за ним было первенство. Вот цифры.

Вильденроде молча взял бумагу из рук директора и прочел заметки; они подтверждали сказанное; партия Дернбурга проиграла.

— Мы не можем сообщить это патрону, — заметил Виннинг, — он совершенно не подготовлен.

— Я сообщу ему, — сказал барон, кладя бумагу в карман. — Еще одно, господа! Весьма возможно, что когда исход выборов станет известен, то будут сделаны попытки к манифестациям; в данном случае они будут прямым оскорблением для патрона. Этот опьяненный победой сброд способен на все, надо иметь это в виду. Всякая попытка к такого рода действиям должна быть беспощадно подавлена, каковы бы ни были ее последствия. За это отвечаете вы, господин директор. Нам нечего больше церемониться, и мы дадим это почувствовать.

Он коротко поклонился и вышел. Директор и Виннинг переглянулись; наконец первый тихо заговорил:

— Кто, собственно, наш хозяин — господин Дернбург или барон Вильденроде?

— По-видимому, барон, — раздраженно ответил Виннинг. — Он раздает приказания по всей форме, да к тому же такие, которые могут иметь непредсказуемые последствия. Манифестации будут непременно, уж об этом позаботятся Фальнер и компания.

Вильденроде взял на себя очень неприятную обязанность. Когда он вернулся в кабинет, Дернбург встретил его нетерпеливым вопросом:

— Что там такое? Зачем нас отвлекают посторонними делами? Не понимаю, что значит это упорное молчание! Известия могли бы уже быть здесь.