— Она часто так делает?

— В прошлый раз, — отвечаю я, — она устроила мне знакомство со своим двадцатидвухлетним кузеном Уайаттом.

— Продуманный ход. Должно быть, ей нравится этот Уайатт.

Комплимент приятно согревает.

— А мне, между прочим, тридцать три. Так что…

Смех Картера мягкий, и при этом улыбается все его лицо.

— Как я понимаю, ты оказалась ему не по зубам.

— Недавно окончивший UCLA [Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе — прим. перев.], бедняга-Уайатт не ходил на свидания несколько месяцев, — я улыбаюсь. — Или… еще ни разу.

Я не совсем понимаю, что делать с его откровенным вниманием, когда он слушает. Сама я привыкла быть человеком, умеющим не выпячиваться, если это необходимо. Большую часть своей жизни — и своего общения — я выстроила вокруг работы. И всегда замечала, когда стоит быть начеку и оказать поддержку, если речь шла о моих клиентах. Но при этом все равно предпочитала руководить из-за кулис. И только сейчас, стоя здесь напротив этого мужчины, я понимаю, что на меня очень давно так не смотрели.

Ту мне в голову пришла мысль: несмотря на то, что Картер вырос с Майком на восточном побережье, раз он работает в TV-Lit, то он, скорее всего, местный, а значит, Дэрил вполне может его знать.

— Где ты работаешь?

Картер улыбается, словно поняв, какую бомбу взорвет сейчас его ответ.

— В «CTM».

«CT Management» — наш самый большой конкурент. А внутри меня сражаются два чувства: радость, что угадала, и он действительно местный, и инстинктивное желание соперничества.

Если он и замечает мое молчание, то виду не подает.

— Я переехал сюда два года назад, и говорю это как человек, выросший в окружении метро и прочих способов добраться куда угодно, — говорит он. — А тут… Господи. Я живу в Беверли-Хиллз — никогда не думал, что скажу это — а добраться оттуда хоть куда-нибудь — сущий ад.

— Все вы, с восточного побережья, так избалованы этим, — я показываю пальцами кавычки, — удобным метро и такси.

Смешок Картера мягкий и слегка хрипловатый.

— Это правда. Глубоко внутри я по-прежнему мальчик с Лонг-Айленда. Но теперь стану голливудским.

— Остерегайся стать голливудским на все сто.

— Я даже не уверен, что знаю, как это — стать голливудским на все сто. Это когда ты смотришь на ботинки «Saks» за пятьсот долларов и думаешь: «Наверное, надо брать, на Манхэттене ведь такие же»?

— Хуже, — отвечаю я. — Это когда ты замечаешь эти туфли на ком-нибудь и по ним судишь о человеке, особенно когда знаешь, что именно эти лоферы этого переоцененного дизайнера сейчас можно купить только на распродаже, стартовавшей на прошлой неделе. Так что он явно заплатил не полную цену.

— Ого. Точно Злючка.

— Ой, нет, это точно не я, — подняв руки, я показываю указательными пальцами на выглядывающие из-под мантии непримечательные желтые балетки. — Эти туфли я купила в «Old Navy», сэр. Да еще и с большой скидкой. Но я живу здесь всю свою жизнь. Каждый день — это сопротивление, чтобы не втянули в игру.

— В «игру»?

— Ты же агент в Голливуде, — говорю я. — Значит, точно знаешь, о какой игре идет речь.

— Это да, — кивает он, и по этому еще уловимому жесту я понимаю, что он уже в игре. И если моя интуиция меня не подводит, он в ней очень даже неплох. Пока речь не заходит о работе, он открыт и прозрачен. А потом опускаются фильтры.

Интересно.

Сделав глоток, я оглядываюсь по сторонам. Мы с Картером образовали тут маленький островок; впечатление усиливается тем, что все остальные словно были проинструктированы нас не беспокоить.

— А ты, значит, из «П&Д», — говорит он.

— Ага, — я смотрю на него и пытаюсь прочесть, как и любого другого человека, с кем знакомлюсь, чтобы эффективней общаться, и думаю: «Какой хладнокровный». — Под начальством Брэда Кингмана.

Поскольку Картер никак не реагирует, я прихожу к выводу, что и это он об мне уже знает.

— А это правда, что он крайне разборчив в еде и ест только здоровую необработанную пищу, без сахара… — Картер ухмыляется и подносит ко рту банку «Ред Булла». — Заботится о здоровье — как и я, в общем.

Я смеюсь.

— Правда. Все названное.

— Но это же не может быть так экстремально, как о нем говорят.

— Однажды, — начинаю я, — я оставила у себя на столе журнал «Дом и сад», чтобы он взял своему избалованному немецкому догу прикрепленный к обложке батончик для собак. А когда вернулась, то застала его жующим этот батончик. Ну, то есть он настолько привык к пресной и безвкусной еде, что слопал собачью еду и даже не понял, что она не для людей.

Картер смотрит на меня с чистым ужасом.

— А ты сказала ему?

— Э-э… нет, — не в состоянии удержаться от хохота, говорю я. — Но в свою защиту хочу добавить: как раз перед этим он заявил мне, что я выгляжу пышновато в своем новом платье. Так что заслужил.

Как только последнее слово вылетело из моего рта, мне тут же захотелось забрать все сказанное назад.

Агенты, как известно, любят чесать языком направо и налево. И иногда поделиться конфиденциальной информацией становится частью бизнеса. Но сама я так никогда не поступаю. Предпочитаю держать это при себе. Я профессионал. И как бы себя ни оправдывала, позволив боссу съесть собачью еду, про меня нельзя сказать, что я распространяю слухи про чье-то плохое поведение, пьяные выходки в барах или с чьей второй половиной перепихнулся новый стажер. Если только я не с Дэрил или Амелией — в этом случае я выкладываю все карты на стол. В целом, мне нравится вращаться к кругу единомышленников. А репутация тут — это все.

Картер наклоняется ниже.

— Вообще-то, сказать такое в твой адрес — тоже не очень.

Черт бы его побрал — ему удается одновременно быть профи и оказывать поддержку. Хороший агент умеет понимать людей, чтобы успокоить их и разговорить. Или самому оставаться сдержанным в любой ситуации. Блестящий же агент хорош по всем трем статьям.

Все мы склонны не раскрывать свои карты, не давая возможности собеседнику угадать, о чем на самом деле думаем. Наши границы на замке, оборонительные стены высоки, а фуфлометр настроен на максимальную чувствительность.

Присмотревшись к нему чуть более внимательно, я прихожу к выводу, что Картер точно держит карты близко к груди, о да. Но еще у него очень красивые руки.

— глава вторая —

Картер

В субботу утром Майкл Кристофер увидел меня на кухне просматривающим газету, пока тихо булькала и шипела кофеварка.

— Рад, что ты все-таки не стал вчера садиться за руль, — его голос хриплый и будто царапающий горло, а подняв взгляд, я улыбаюсь от его вида — на нем синий бархатный халат нараспашку, полинялая футболка и полосатые боксеры. А торчащие в разные стороны волосы напоминают пламя костра.

— Доброе утро, мистер Хефнер.

Наступив на детальки лего, затерявшиеся в пушистом ковре, он громко матерится.

— Следи за языком, — я уже не один десяток раз слышал это сдержанное напоминание Стеф в его адрес, но не прочь тоже поучаствовать.

Заворчав, Майк наклоняется оценить травму.

— Ты не познаешь истинную боль, пока одна из этих хреновин не вопьется тебе в ногу, — порадовавшись, что не истекает кровью, он ковыляет к посудному шкафу, достает белую керамическую кружку с отпечатком ладошки Морган и наливает себе кофе. — Почему ты всегда так рано встаешь?

— Не знаю. Мой внутренний будильник по-прежнему настроен на Нью-Йорк и отказывается меняться.

— Твой внутренний будильник идиот.

— Согласен, — смеюсь я. — Кстати, милый халатик.

Налив сливок, он убирает пакет в холодильник. Холодильник в нашей с ним комнате в общаге был залеплен купонами на пиццу и телефонными номерами; на этом же висит огромный рисунок Большой Птицы [персонаж «Улицы Сезам» — прим. перев.] и расписание игр.

Плюхнувшись на стул напротив меня, Майкл отхлебывает кофе.

— Это подарок Стеф на День отца.

— Хм, поздравляю тогда. Теперь ты официально отец.

Майкл наклоняется над столом и шумно вдыхает аромат кофе.

— Я еще не в состоянии острить, Картер. Голова раскалывается, и я все никак не могу понять, как утром оказался в нижнем белье Стеф.

— О нет. Нет-нет-нет, — я мотаю головой, пытаясь стереть этот мгновенно нарисовавшийся образ, пока тот не остался в памяти навеки.

Я встаю, чтобы взять ибупрофен, который, как я знаю, лежит в шкафчике рядом с раковиной — они его называют аптечкой. Там лежат назначенные врачом лекарства, пластыри и вообще всякое, что только может понадобиться. Господи, тут даже есть флакон с йодом.

У всех взрослых людей дома есть йод. У моей мамы, например, он есть. Мне же двадцать восемь лет, но я не могу сказать с полной уверенностью, для чего он нужен.

В такие моменты контраст между нашими жизнями особенно заметен. Майкл со Стеф живут в доме с тремя спальнями на тихой улице. У них есть расписанный вручную почтовый ящик и ростомер на внутренней части дверцы шкафа. У них есть ребенок. У меня — небольшая квартира с одной спальней и кактус, который жив уже полгода, чем я сильно горжусь.

Когда он успел набрать больше меня очков по Шкале Взрослых Достижений?

Может, это ему дала женитьба? Или смелое решение начать вести переговоры с агентством по продаже недвижимости? Или отцовство? В любом случае, спрашивать я не буду, потому что какими бы респектабельными они со Стеф ни стали, оба до сих пор считают себя только-только вышедшими из подросткового возраста, и любое упоминание об обратном приведет к тому, что в доказательство будет устроена (или найдена поблизости) пивная пьянка. Хоть это и звучит иронично, но для подобного я слишком стар.

С тремя коричневыми таблетками в одной руке и стаканом в другой я возвращаюсь к столу и ставлю все это перед ним.