Джонни сдался. Дорога змейкой вилась вдоль береговой линии и спускалась в покрытую зеленью долину Ханалеи.

Город Ханалеи представлял собой беспорядочное скопление деревянных зданий, ярких вывесок и витрин. Джонни свернул на улицу, указанную на карте, и сразу же был вынужден притормозить, чтобы не столкнуться с велосипедистами и серферами, заполнившими обе стороны дороги. Арендованный дом оказался старомодным гавайским коттеджем и находился на улице под названием Веке-роуд. Джонни подъехал к дому по дорожке из коралловой крошки и заглушил мотор.

Мальчики тут же выскочили из машины, не в силах сдержать волнение. Джонни отнес два чемодана на переднее крыльцо и открыл дверь. Домик с деревянными полами был обставлен бамбуковой мебелью; мягкие подушки обтянуты тканью с цветочным узором. Кухня из дерева коа и обеденный стол располагались в левой половине дома, а удобная гостиная – в правой. Большой телевизор понравился мальчикам, которые сразу же кинулись к нему через весь дом с криком: «Чур, мы первые!»

Джонни подошел к стеклянным раздвижным дверям, обращенным к заливу. За поросшим травой двором раскинулась бухта Ханалеи. Он вспомнил их с Кейт последнюю поездку сюда. Отнеси меня в постель, Джонни Райан. Обещаю, ты не пожалеешь…

Уильям со всего размаху врезался в него.

– Мы хотим есть, папа.

– Умираем от голода, – подтвердил и подошедший к ним Лукас.

Ну, разумеется. Дома уже почти девять вечера. Как он мог забыть, что детям пора поужинать?!

– Конечно. Мы пойдем в бар, который нам с мамой очень нравился.

Лукас захихикал.

– Нам нельзя в бар, папа.

– В штате Вашингтон, возможно. – Джонни взъерошил волосы сына. – А здесь в бары пускают детей.

– Круто, – сказал Уильям.

Джонни слышал, как Мара вошла на кухню вслед за ним и стала раскладывать продукты. Это добрый знак. Не пришлось прибегать ни к просьбам, ни к угрозам.

Им понадобилось меньше получаса, чтобы выбрать себе комнаты, распаковать вещи и переодеться в футболки и шорты; затем они двинулись по улице к старому обшарпанному деревянному зданию почти в самом центре города. «Таити Нуи».

Кейти нравился полинезийский китч в стиле ретро, в котором был оформлен бар. И это был не просто декор – известно было, что на протяжении сорока лет здесь ничего не менялось.

В баре, заполненном туристами и местными жителями – их было легко отличить по одежде, – они нашли маленький бамбуковый столик рядом со «сценой», площадкой размером три на четыре фута с двумя табуретами и парой микрофонов на стойках.

– Тут здорово! – Лукас принялся высоко подпрыгивать на стуле, и Джонни забеспокоился, что сиденье провалится и сын окажется на полу. В обычной ситуации Джонни что-нибудь сказал бы, попытался успокоить мальчиков, но их радость оправдывала приезд сюда, и он молча потягивал свое пиво. Не успела официантка принести им пиццу, как появились музыканты – два гавайца с гитарами. Первой прозвучала известная песня «Где-то над радугой» в обработке для гавайской гитары.

Джонни почувствовал, как рядом с ним словно материализуется Кейт и начинает тихо подпевать, слегка фальшивя, но когда он повернулся, то увидел лишь мрачный взгляд Мары.

– Что? Я не отправляю эсэмэски.

Он не знал, что ответить.

– Без разницы, – сказала Мара. Вид у нее был недовольный.

Зазвучала новая песня. «Когда ты видишь Ханалеи при свете луны…»

Красивая женщина с выгоревшими на солнце белокурыми волосами и ослепительной улыбкой вышла на миниатюрную сцену и стала танцевать хулу  [5]. Когда музыка смолкла, женщина подошла к их столику.

– Я вас помню, – сказала она Джонни. – В прошлый раз ваша жена хотела научиться танцевать хулу.

Уильям смотрел на женщину во все глаза.

– Она умерла.

– О! Мне очень жаль.

Господи, как он устал от этих слов!

– Ей было бы приятно, что вы нас помните, – все-таки поблагодарил он женщину.

– У нее была чудесная улыбка, – сказала она.

Джонни кивнул.

– Ну, – она похлопала его по плечу словно старого друга, – надеюсь, остров вам поможет. Если вы ему позволите. Алоха!

Потом, когда они возвращались к себе в лучах заходящего солнца, мальчики начали ссориться. Джонни понимал, что это от усталости, и не вмешивался; у него самого тоже не было сил. Дома он помог им приготовиться ко сну, подоткнул одеяла и поцеловал, пожелав спокойной ночи.

– Папа, а завтра мы будем купаться? – сонно спросил Уильям.

– Конечно, Завоеватель. За этим мы и приехали.

– Спорим, я буду первым? Лукас – трус.

– Нет, я не трус.

Джонни еще раз поцеловал их и встал. Потом провел рукой по волосам, вздохнул и принялся обходить дом в поисках дочери. Он нашел Мару на веранде; дочь сидела в шезлонге. Вода в бухте блестела от лунного света. Воздух пропитался ароматами моря и плюмерий. Сладкими, пьянящими, чувственными. Двухмильная дуга пляжа была усеяна яркими точками костров, вокруг которых танцевали или просто стояли люди. Сквозь шелест волн пробивался веселый смех.

– Нужно было приехать сюда, когда мама была жива, – сказала Мара. Она выглядела такой юной, печальной и отстраненной.

Это жестоко. Они хотели. Сколько раз они собирались в путешествие, но потом отменяли его по какой-то причине, теперь уже забытой! Ты думаешь, что впереди еще вечность, а потом вдруг понимаешь, что это не так.

– Может, она смотрит на нас.

– Да. Точно.

– Многие люди в это верят.

– Мне бы тоже хотелось.

– Да. – Джонни вздохнул. – И мне тоже.

Мара встала и посмотрела на него.

– Ты ошибся.

– В чем?

– Пейзаж за окном ничего не меняет.

– Мне нужно было уехать. Ты это можешь понять?

– Ну да. А мне нужно было остаться.

С этими словами она повернулась и вошла в дом. Раздвижная дверь бесшумно закрылась за ней. Джонни замер, пораженный словами дочери. Он вдруг понял, что до сих пор не задумывался, что нужно его детям. Их потребности были вытеснены его собственными, а он решил, что им всем лучше уехать.

Кейт была бы им разочарована. Снова. Но самое худшее – он знал, что дочь права.

Джонни хотел увидеть вовсе не этот земной рай. Ему нужна улыбка жены, которую уже не вернуть.

Пейзаж за окном ничего не изменит.

4

Даже в раю – а может, именно в раю – Джонни спал плохо, не привыкший к одиночеству, но каждое утро просыпался рано, разбуженный слепящим солнцем, голубым небом и шумом волн, которые катились по песку со звуком, похожим на тихий смех. Обычно он вставал первым и начинал день с чашки кофе на веранде, наблюдая, как солнце освещает синие воды залива, по форме напоминающего подкову. Он мысленно разговаривал с Кейт, говорил то, что не решался сказать раньше. В последние месяцы, когда Кейт умирала, атмосфера в доме была мрачной, как серая фланель, тихой и какой-то душной. Джонни знал, что Марджи позволяет Кейт говорить обо всем, что ее страшит – о том, что она оставит детей, зная, как они будут горевать, о своей боли, – но Джонни не мог этого слушать, даже в последний день.

«Я готова, Джонни, – сказала она тихим, как взмах пера, голосом. – И хочу, чтобы ты тоже был готов».

«Я не могу», – ответил он. А должен был: «Я всегда буду тебя любить». Нужно было взять ее за руку и сказать, что все у них будет в порядке.

– Прости, Кейт, – произнес Джонни. Слишком поздно. Ему отчаянно хотелось увидеть знак, что она его слышит. Ветер, треплющий волосы, или упавший на колени цветок. Что-нибудь. Но ничего не происходило. Слышался только неумолчный шелест волн, катящихся по песку.

Остров помог мальчикам, думал Джонни. От рассвета до заката они не знали ни минуты покоя: бегали наперегонки по двору, учились кататься на пенных гребнях волн, закапывали друг друга в песок. Лукас часто говорил о Кейт, почти каждый день упоминая о ней в их разговорах. У него выходило так, будто мама пошла в магазин и скоро вернется. Поначалу его слова расстраивали их всех, но со временем – это было похоже на неутомимый накат волн – Лукас вернул Кейт в их круг, сделал так, что она незримо присутствовала с ними, невольно показал им, как нужно помнить ее. Фраза «Маме бы это понравилось» превратилась в привычный рефрен, помогая пережить потерю.

Хотя, конечно, не совсем. Проведя на Кауаи неделю, Джонни по-прежнему не знал, как помочь Маре. Казалось, от дочери осталась лишь внешняя оболочка – красивая, изящная, ухоженная, но с пустыми глазами и автоматическими движениями. Пока Джонни с мальчиками плескались в волнах прибоя, она сидела на берегу, слушая музыку и набирая текст на телефоне, словно эта связь была ее единственным спасением. Мара делала все, о чем ее просили, и не только, но превратилась в тень самой себя. Она была здесь и не здесь. При упоминании о Кейт Мара неизменно произносила: «Она умерла» – и уходила. Она всегда уходила. Эти каникулы ей были не нужны, и она не упускала случая напомнить об этом. И ни разу не вошла в воду, даже ног не намочила.

Вот и сейчас Джонни стоял по пояс в голубой воде, помогая мальчикам поймать волну на своих маленьких пенопластовых досках, а Мара сидела в шезлонге, отвернувшись от них.

К ней подошла группа молодых людей.

– Не задерживайтесь, парни, – пробормотал Джонни себе под нос.

– Что, папа? – крикнул Уильям. – Толкай меня!

Джонни толкнул Уильяма навстречу набегающей волне.

– Работай ногами! – крикнул он, не глядя на сына.