— Думаю, если бы я не упал на дно, я бы не был здесь. Я не получил бы наконец помощь, в которой нуждался, — сказал я наконец, чувствуя за себя небольшую гордость, что смог выразить слова нечто хорошее в этом ужасном беспорядке.

Доктор Тодд улыбнулся, очевидно, довольный моим заявлением. — Точно! Выборы, которые мы делаем в своей жизни, не должны определять нас. Важно то, чему мы на них учимся. Ты принял такое решение, а тот факт, что оно было принято в боли не меняет вывод, который ты из этого извлек. И ты должен помнить, что ты делаешь значительные успехи в своем психическом здоровье. Ты на огромном расстоянии от молодого парня, который попал в этот центр почти девяносто дней назад, — сказал он с абсолютной искренностью. Я мог только кивать головой.

— Я сомневался, назначать ли тебе другие препараты, с твоей историей злоупотребления психоактивными веществами. Но, учитывая тяжесть твоих панических атак, я собираюсь назначить тебе бета-блокатор, который является мягким транквилизатором, который можно использовать для лечения физических симптомов твоего беспокойства. Он не вызывает привыкания, но я все равно использую его в качестве последнего средства. Я искренне верю, что мы можем работать над твоим спусковым механизмом с помощью терапевтических внутренних диалогов и релаксационных техник. — Великолепно, больше наркотиков. Как раз, когда я не чувствовал себя достаточно сумасшедшим.

— Персонал будет знать, что у тебя есть право принимать их при необходимости. Но опять же, Клэй, я призываю тебя использовать их только в том случае, если ничего другого не помогает, — сказал твердо доктор Тодд, и я снова кивнул, чувствуя, что здесь нечего было сказать.

Я испытал облегчение, когда доктор Тодд сказал, что наше время вышло. Сегодняшняя встреча выжала меня. Он протянул мне журнал. — Продолжай использовать его, Клэй, — сказал он, открывая дверь своего офиса.

— Конечно, — ответил я, положив тетрадь под руку. Я направился в коридор и остановился. Я не хотел возвращаться в свою комнату. Было больше двух, и я знал, что Тайлер еще не покинул свою группу. Я не хотел компании и знал, что в ближайшее время не захочу.

Мои ноги начали двигаться, и я обнаружил, что прохожу через боковую дверь в крошечный садик вдали от общей комнаты. Он был полностью огорожен тремя скамейками, стоящими полукругом, вокруг камня бассейна для птиц. Конечно, пространства было мало, но это было милое местечко.

Была середина марта. Идеальная погода Флориды. Я сел на одну из скамеек, положив тетрадь рядом со мной. Отклонившись назад, я вытянул ноги перед собой, скрестив лодыжки. Скрепив руки за шеей, я наклонил лицо и закрыл глаза. Тепло ощущалось хорошо. И узлы, которые завязались во время встречи с доктором Тоддом, начали немного распутываться.

Я мог слышать, как ревет телевизор в общей комнате, но кроме этого все здесь было чертовски умиротворяюще. Последний час был жестким. Я хорошо справлялся последние четыре недели. Конечно, терапия и группа поддержки устареют со временем. Кому бы ни стало плохо после вытряхивания дерьма из твоей жизни день за днем? Были времена, когда я желал собраться и сбежать отсюда, но большую часть времени я был рад, что был здесь.

Я быстро приближался к концу моего девяностодневного курса. Какое будущее меня ждет после этого, я не мог сказать. Я знал, что доктор Тодд и остальной персонал будут рады, если я останусь на полные шесть месяцев. Я просто не был уверен, что я чувствовал из-за этого. Потом после этого, скорее всего, мне будет рекомендовано домашняя группа, чтобы начать амбулаторное лечение. Учитывая причины, почему я был здесь, я должен быть благодарен, что не был в смирительной рубашке в психушке. Думаю, деньги моих родителей были хороши для этого. Потому что их страх публичного унижения, стал причиной, почему меня отправили в центр «Грэйсон». И это было лучшее, что они когда-либо сделали для меня. Даже если их мотивы были чисто эгоистичными.

Я не видел и не разговаривал со своими родителями с тех пор как попал сюда. Они должны были быть вовлечены в мое лечение. Что означает: семейную терапию, постоянные визиты, и все остальное. Я не знал, было ли им известно о моем прогрессе. Я был уверен, доктор Тодд держал их в курсе, но я ничего о них не слышал.

Я не знал, должен ли чувствовать облегчение или разочарование. Потому что этот маленький мальчик, который до сих пор нуждался в любви своих родителей, все еще жил глубоко во мне. Несмотря на то, как сильно я хотел раздавить его, он все еще был здесь, размахивая руками, желая их внимания. Но потом, почти взрослый мужчина был больше реалистом, и знал, что два этих конкретных лица не принесли ничего, кроме вихря дерьма, и вероятно лучше, чтобы они оставались вдали.

Я думал, покажутся ли они на мой день рождение на следующей неделе. Я не хочу даже думать о том, буду ли разочарован, если они не придут.

Я потер лицо руками и шумно вдохнул. Тогда, не задумываясь, я поднял тетрадь, и оставил ее открытой на том месте, где я писал. Я положил ее на колено и уставился на едва разборчивые слова передо мной.


Я помню твои волосы. Как они пахли, когда ты проснулась утром рядом со мной. Это лучший аромат во всем мире. Я лежал на кровати в мотеле, зарывшись носом в твою шею. Это был самый идеальный момент всей моей жизни.


Я ненавидел, что такое удивительное воспоминание превратило меня в паникующего урода. Я хотел думать о Мэгги без того, чтобы разрушаться. Но реакция была насыщенной и мгновенной. Я узнал трепет своего сердца, и мое дыхание становится поверхностным. Пошло поехало.

Черт возьми! НЕТ! Я мысленно закричал. Я заставил себя думать о глазах Мэгги. То, как вокруг них появлялись маленькие морщинки, когда она улыбалась. Мое сердце так сильно билось в груди; я мог практически чувствовать, как оно стучит о ребра. ПРОДОЛЖАЙ! Я напряженно думал. Перестань быть таким трусом!

Целуя ее в первый раз, даже после того, как вел себя как полный придурок. То, как она таяла во мне. Вишня. Вот какой она была на вкус. Как и ее блеск для губ. Было ли странно, что я купил веточку вишни, после этого поцелуя и хранил ее в своем кармане, чтобы я мог пробовать ее? Да, это было определенно странно; я бы не признал этого вслух в ближайшее время.

Я почувствовал головокружительную дурноту панической атаки, заставляя себя успокоиться от влияния воспоминаний. Я ужаснулся того, что мог забыть их, потому что они причиняли боль. И так же болезненно, как было вспоминать то, что я потерял, было намного страшнее думать о своей жизни совсем без этих воспоминаний. Я нуждался в них. Они были моим напоминанием, что снаружи было что-то для меня. То, за что стоит бороться.

Я сделал глубокий вдох, концентрируясь на воспоминании о своей девочке. Тысячи крошечных моментов, который проносились в моей голове, словно фильм. И через некоторое время, мое сердце начало замедляться, и мое руки разжались.

— Работаешь над загаром? — крикнул дразнящий голос. Я резко поднял голову и сфокусировался на Марии, когда она прошла через дверной проем в сад. Я слабо улыбнулся ей и поднял плечи.

— Я чувствовал себя немного болезненным, — пошутил я без энтузиазма. Мария закатила глаза, и я знал, они видела сквозь мои жалкие попытки беспечности. Мария стала достаточно близким другом, и замечала всю эту ерунду.

— Ну, тебе лучше зайти внутрь, группа начинает в десять. Ты выглядишь так, будто тебе нужно кофе, — предложила она, ожидая, пока я поднимусь на ноги. Когда я подошел ближе, она что-то бросила мне. Я поймал пакет «Twizzlers»6, и я, наконец, смог послать ей искреннюю улыбку.

— Думаю, ты в них нуждаешься, — сказала Мария так легко, словно это было ерундой. Это стало нашей фишкой. После сеанса, Мария приносила мне «Twizzlers», а я ей пачку несоленых крекеров из торгового автомата. Может быть глупо, но это были маленькие способы, которое делали большие, ужасающие вещи легче для желудка. Мария понимала, что такого рода поступки важны для меня. Я нуждался в этих крошечных, казалось бы, незначительных жестах.

— Ты понятия не имеешь насколько, — пробормотал я, разрывая пакет. А сейчас мы идем на групповую терапию, фан-шелестпакета-тастично. Я сделал глубокий вдох и закалил себя для следующих шестидесяти минут, чтобы делиться своими чувствами. Мария обвила меня рукой за талию и наклонилась ко мне. Я напрягся, все еще не чувствуя себя комфортно от ее легкой физической привязанности. Я никогда не был любителем прикосновений. Особенно с теми, чье имя было не Мэгги. Так что это чувствовалось неправильно. Как предательство. Что было смешно. Я больше не был с Мэгги. И даже если бы я был, меня даже отдаленно не притягивало к Марии.

Но это не меняет того факта что я знал, что привлекаю Марию.

Но я не отодвинулся. И я также не ответил. Я старался не выдать облегчение, когда мы дошли до автомата с кофе, и она опустила свою руку. — Жесткая сессия сегодня, а, — заявила Мария, не спрашивая. По моему лицу было довольно ясно, я был не в самом лучшем настроении сегодня.

Я схватил пластиковый стаканчик из машины, открыв верхнюю крышку, чтобы добавить три пакетика сахара. Я перемешал содержимое своего стаканчика и фыркнул: — Да, ты можешь так сказать. Это был довольно дрянной день, — признался я, ожидая, пока Мария возьмет свой горячий чай.

Мария сочувственно мне улыбнулась. — Это отстойно. Но пусть завтра будет лучше, — сказала она мне. Клянусь, иногда я чувствовал, что после того, как мы все покинем это место, мы могли бы устроиться на работу, чтобы придумывать чертовы предсказания в печенье. Когда жизнь протягивает тебе лимоны, делай лимонад. Ночь темнее перед рассветом. Это была шутка. Если бы мне не надо было так отчаянно верить в это, я бы рассмеялся над тем, как глупо это звучит.