У нее вдруг проснулась страсть к нарядам, и она накупила шляпы, обувь, нижние юбки, платья вечерние и повседневные, веера из страусовых перьев, кружевные зонтики, ночные сорочки из прозрачного газа.

Затем она вспомнила о квартире и заново отделала ее в оттенках белого с розовым и лиловым.

Она исполняла каждую свою малейшую прихоть. Танцевала она, как никогда. Публика не уставала рукоплескать ей.

Он ощутил ее присутствие, войдя в большой зал, и произнес проклятие.

На ней было светло-красное платье цвета свежей крови. Волосы, черные и густые, распущены волнами по плечам. Она вся лоснилась, и он знал причину-ей удалось насытиться совсем недавно.

— Что ты здесь делаешь?

— Джованни, любовь моя, так-то ты встречаешь старых друзей?

— Мы не друзья, — резко возразил он.

— Стало быть, любовники, — поправилась Антонина. — Еще лучше.

Она подошла к нему и пробежала руками по плечам и рукам Габриеля, с удовольствием ощущая кончиками пальцев силу, пульсирующую в его теле.

Заглянув в его глаза, она почувствовала, как взволновалась ее кровь.

— Ах, Джованни, почему я оставила тебя? Габриель отвел ее руки и отстранился.

— Чего ты хочешь, Нина? Кокетничая, она состроила обиженную гримаску.

— В самом деле, чего бы это я хотела? Прошли десятки лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, дорогуша. Я лишь хотела узнать, как ты.

— Прекрасно. Уходи.

— Не груби, Джанни.

Она прошла по залу, трогая гобелены, потом помедлила у высокого узкого окна, глядя на двор.

— Почему ты здесь? — спросила она, не оборачиваясь. — От кого скрываешься?

— Я ни от кого не скрываюсь, — ответил Габриель.

«Ни от кого, кроме Сары, ни от кого, кроме себя», — подумал он.

Антонина оглянулась через плечо.

— Ты не умеешь лгать, Джанни.

Она пристально смотрела в его глаза, и даже через комнату он чувствовал жар и силу ее взгляда. Тысячу лет бродила по земле Антонина Инсенна, и он не знал вампира старше и могущественнее.

— Ты снова влюбился, Джованни? Поэтому заточил себя в этом мрачном замке?

«Она всегда отличалась прозорливостью большей, чем у других», — вяло отметил он. Не было особых причин лгать ей, и все же — он не желал открывать правду.

— Похоронив Розалию, я дал клятву больше никого не любить, — отрезал он.

— Когда-то ты любил меня, — сказала Антонина. — Помнишь ли ты те длинные летние ночи, которые мы проводили вместе, дорогуша?

— Не называй меня так! Антонина приподняла тонкую черную бровь.

— Все дело в женщине, Джанни? Ты приехал сюда зализывать свои раны? — Она двинулась к нему так легко, что, казалось, летит, едва касаясь пола. — Пройдемся вместе, Джанни, — заворковала она, в глазах ее сверкнула жажда крови. — Давай поохотимся, а потом займемся любовью.

Очень медленно Габриель покачал головой:

— Уходи, Нина, я не хочу тебя. Она выпрямилась, задрав подбородок с видом королевы.

— Когда-то ты хотел меня, Джованни Онибене. Не станешь же ты отрицать, что нам было очень хорошо вдвоем? — Самодовольная лыбка растянула ее губы. — Я вижу, ты помнишь наши ночи. За все эти долгие годы, любовь моя, я не имела партнера, способного сравниться с тобой.

Он смотрел на нее с ненавистью, зная, что она говорит правду. Им бывало очень хорошо. Она любила его с такой страстью, силой и стойкостью, как может любить только вампир. Она вечно жаждала его прикосновений, и ему нравилось это. Сначала он считал себя первосортным любовником, этим объясняя ее тягу к себе. Но потом понял, что она просто ненасытна и желает постоянно, еще и еще. Похоть ее была неутолима, возможно, и в бытность свою смертной она обладала той же жаждой.

Силясь проложить дистанцию между ней и собой, Габриель отошел к камину, положив руку на полку.

— Ты не сказала, зачем ты здесь.

— Я одинока, — заносчиво объявила Нина. — Одинока и скучаю. Не мог бы ты немного развлечь меня, Джанни, по старой дружбе?

— Нет.

— Когда-то ты искал моей любви, ты хотел меня. А теперь я хочу тебя, и ты должен уступить, — сказала она срывающимся от волнения голосом.

Габриель качнул головой:

— Есть и другие вампиры, Нина. Поищи удовольствия с кем-нибудь из них.

— Но ни один не сравнится с тобой, Джанни. И ты у меня в долгу. Если бы не я, тело твое служило бы пищей червям последние триста пятьдесят лет.

— Ты не получишь меня.

— Я не прошу твоей любви, Джанни, просто удели мне время, вот и все.

— Нет. На этот раз тебе нечем приманить меня, Нина. Ты уже не можешь предложить мне вечную жизнь. Мне не нужно золото. — Он устало вздохнул. — Уходи.

Глаза Нины угрожающе сузились, губы поджались в тонкую линию, и он удивился тому, что когда-то находил ее красивой.

— Итак, — прошипела она, — ты отказываешься провести со мной единственную ночь?

— Я отказал бы тебе даже в одной минуте.

— Подумай хорошенько, Джованни, — угрожающим тоном произнесла она. — Подумай о своей балерине.

В одно мгновение он пересек разделявшее их пространство, и руки его сомкнулись на ее горле.

— Ты не тронешь и волоска на ее голове! Слышишь меня? Ни одного волоска! Она рассмеялась ему в лицо:

— Ты решил напугать меня, Джованни?

— Это не угроза, Антонина. Если ты осмелишься прикоснуться к Саре, я вытащу тебя на солнце и стану смотреть, как ты плавишься.

Она недоверчиво хмыкнула:

— Ты готов умереть ради этой смертной женщины?

— Если понадобится. Взгляни на меня, Нина, ты можешь не сомневаться в моих словах. Скорее, я сам сгорю вместе с тобой, чем позволю тебе навредить Саре.

— Глупец! Неужели ты думаешь, я бы прожила тысячу лет, не умея расправляться с такими, как ты? Будь осторожен, отправляясь на свой дневной отдых, дорогуша. За меня есть кому поработать, пока я сплю. Стоит лишь приказать, как в твое неблагодарное сердце незамедлительно всадят кол и принесут мне твою голову… И как ты думаешь, что потом станет с твоей маленькой балериной? — Она рассмеялась с порочным сладострастием. — Я бы не хотела лишить мир создания, столь же прекрасного, как и ты, любовь моя. Возможно, я приобщу ее к нашим обычаям. Что скажешь на это?

Габриель так сильно стиснул ее горло, что она не могла дышать. Он горячо желал выпустить дух из ее проклятого тела, если бы такое только было возможно.

Он вскрикнул, негодуя на свое поражение, и отпустил ее, вытерев затем руку о брюки, как будто прикосновение к ней могло очернить его.

Гнев сверкнул в ее глазах, черных, как адские бездны.

— Ты пожалеешь о сегодняшнем вечере, Джанни, обещаю тебе, сильно пожалеешь!

— Нина! — Страх за жизнь Сары взметнулся в нем. — Черт побери, Нина, вернись!

Но было уже слишком поздно, она ушла, превратившись в клубящийся серый туман, лишь ее голос продолжал раздаваться во тьме:

— Ты будешь очень жалеть о сегодняшнем вечере…

Габриель вцепился в волосы. Проклятье! Что же он наделал! Зачем отказал ей так грубо? Отдать ей всего лишь ночь! Такую ничтожную малость!

Он выглянул в окно. Небо уже посветлело, сменив черный цвет на индиго. Антонина скоро заснет так же, как и он.

Пробормотав проклятие, он нашел клочок бумаги и быстро написал распоряжение слугам, объяснив прежде, что его срочно вызвали посреди ночи в Париж. Оставив достаточно денег на экспедицию и чаевые, он просил их выслать ему деревянный ящик из подвала и его лошадь. Далее он написал, что слуги могут, если пожелают, оставаться в замке до его возвращения.

Предусмотрев мельчайшие детали, он отправился в подземелье, уверенный, что его инструкции будут выполнены точно и без лишних разговоров.

Последняя мысль, с которой он уносился в забвение, была о Саре.

ГЛАВА XIX

Сара уже не надеялась увидеть Габриеля. После трех месяцев тоски она наконец смирилась с этим. Перестала высматривать его в зале во время спектакля, в толпе, дежурившей у театра, уже не ждала его стука в дверь.

Она сказала Морису, что выйдет за него весной.

Сара наблюдала, как он надевает шляпу и пальто — весьма красивый молодой человек, стройный и подтянутый, благодаря постоянным упражнениям в танце. Балерины из труппы посматривали на нее с завистью. Она была примой, ее имя было известно в Венеции, Лондоне и Париже… Все видели, как ухаживает за ней Морис, и знали, что он мечтает жениться на ней. Саре было известно, что он хочет основать собственную труппу, если они поженятся, и она верила, что у него хватит энергии на это.

Он проводил ее до дверей квартиры, и, приняв его поцелуй, она пожелала ему доброй ночи.

Закрыв дверь, Сара прислонилась к ней изнутри, закрыв глаза. У нее было все, чего она когда-либо желала, почему же она так несчастна? Почему ей приходится принуждать себя улыбаться, когда она рядом с Морисом? Почему его поцелуи оставляют ее равнодуш-ной?

Это все из-за Габриеля. Он тому виной. Вечно этот Габриель. Он ушел из ее жизни, но она не может прогнать его из своего сердца; как бы она ни старалась, ей это никогда не удастся.

— Габриель. — Его имя сорвалось с ее губ вместе с рыданиями.

— Дорогая.

Она быстро осмотрелась по сторонам, сердце забилось чуть ли не в горле, грозя выскочить наружу при звуках этого слова, произнесенного с такой нежностью.

— Габриель! — Она уставилась на него, не в силах поверить, что это он, а не плод ее воображения.

На нем были черные брюки, черные ботинки и темно-зеленая рубашка. Плечи, укрытые вечным черным плащом, показались ей еще шире, чем были когда-то. Волосы цвета ночи, и глаза свинцовые, как небо перед грозой.

Оба застыли, молча глядя друг на друга.

Она хотела бы упасть в его объятия, прижать голову к его груди и выплакать всю свою боль, не отпускавшую ее эти три месяца разлуки с ним.

Он хотел бы прижать ее к себе, убедиться, что с ней все в порядке.