Аманда Эшли

Свет во тьме

Часть первая

ЛЮБОВЬ ВСЕЙ ЖИЗНИ

ПРОЛОГ

Саламанка, 1995 год

Одинокая каменная плита стояла на небольшом возвышении, белый мрамор сверкал в густом мраке, словно огонь маяка. Плотный серый туман окутывал землю, смыкаясь с нависшими над ней облаками, но ему не нужно было света, чтобы найти дорогу к могиле или прочитать надпись, выбитую на мраморе.

САРА-ДЖЕЙН ДУНКАН

1865-1940

Любима жена,

ушедшая с этой земли,

но оставшаяся навеки

в моем сердце.

Сара. Они вместе радовались жизни больше полувека. И могли бы быть вместе в пятьдесят, в сотню раз больше, и этого им было бы недостаточно. Она заполнила пустоту его жизни, осветила мрачные недра его проклятой души.

Он застонал, вновь переживая боль от ее ухода.

— Почему, Сара?

Вопрос исторгнутый из глубины сердца. эхом отдался в тишине.

Почему? Почему? Почему?..

Он проклинал себя за то, что позволил ей уйти, понимая одновременно, что любовь к ней не давала ему выбора.

— Сара, любимая, вернись ко мне!

Боль разлуки пронзила его так же резко как в ту ночь, когда он в последний раз держал ее в своих объятиях.

Он ласкал холодный мрамор, под которым покоились ее останки. Все тщетно. Женщины, которую он любил больше жизни, нет, она ушла. Ее душа, ее существо покинули землю, чтобы прильнуть к небесам, навеки отринувшим его.

Сара.

Она была частью его сердца.

Единственным утешением в его мрачном одиночестве.

— Сара, Сара, почему ты оставила меня? Мир мой настолько отвратителен, что душа твоя не выдержала?

При этом напоминании о собственной греховности из глубины его души вырвался стон. Но ведь она почти сразу поняла, кто он такой, и не отвергла, полюбила его, откликаясь каждым биением невинного сердца. Он проклят, виной всему его черная душа, от Сары ничего не зависело…

Прижавшись щекой к влажной траве, он закрыл глаза, вспоминая, как все начиналось…

ГЛАВА I

Англия, 1981 год

Из темноты он украдкой наблюдал за ней последние тринадцать лет, видел неловкие движения слабых ног. «Дистрофия нижних конечностей», — определил доктор. Она не могла ходить.

Он видел, как в огромных голубых глазах умирала надежда., когда она вынуждена была смириться с тем, что никогда не сможет бегать и играть, как другие, жившие в приюте девочки. Став старше, ей пришлось принять и всю безнадежность того, что она никогда не выйдет замуж, не будет иметь детей, что ей придется з одиночестве влачить дни своей несчастной жизни. Никто не полюбит ее, у нее никогда не будет семьи, заботящейся о ней или помнящей ее, когда она уйдет с этой земли.

Только он один мог почувствовать всю глубину ее отчаяния и сердечной боли, он один знал, как сильно ей хочется бегать под золотистыми лучами солнца или бродить вечерами в серебряном свете луны.

Он был единственным, кто слышал ее приглушенные рыдания в черноте ночи — для других она всегда старалась выглядеть довольной и спокойной. Но наедине с собой, в своей комнате, она проливала горючие слезы, разъедавшие его сердце подобно кислоте.

Он никогда не пытался дать ей знать, что видит ее. Никогда. Он желал оставаться невидимым, разделяя ее одиночество и легче перенося свое.

Итак, он привык наблюдать за ней. И вот однажды…

Была летняя ночь, и он следил за девушкой с неосвещенной веранды. Он знал, что она провела день в монастырском парке, глядя на играющих детей и влюбленные парочки, молодые и не очень, прогуливающиеся вдоль аллеи.

Жизнь проходила мимо нее.

Отказавшись от ужина, она попросила отвезти ее в комнату пораньше. Ей хотелось лишь одного — лежать с открытыми глазами так долго, пока все не заснут. Огонек одинокой свечи рядом с постелью освещал ее бледное лицо.

Сердце его сжималось от боли. Она говорила сама с собой, но таким нежным и тихим голоском, что он едва мог слышать.

— Ты должна сделать это, Сара-Джейн, — послышались вдруг в ее голосе новые твердые нотки. — Я знаю, ты можешь. Доктора иногда ошибаются.

Следующие пять минут он наблюдал за ее усилиями сдвинуться на край кровати, видел, как она заставила себя сесть, опуская слабые дрожащие ножки и касаясь ими пола.

— Ты сможешь. — Затаив дыхание и вцепившись в спинку кровати, она попыталась встать на ноги.

Над бровями ее выступили капельки пота, и, постояв какой-то краткий момент, она вдруг упала.

Он пробормотал ругательство, вне себя от боли и негодования за ее несчастную участь.

— Бесполезно, — прошептала она полным отчаяния голосом. Из ее глаз полились слезы. — Никто никогда не поможет мне, не полюбит меня. Всю свою жизнь я проведу в монастыре, так и не узнав ни капли из того, что доступно другим девушкам. Я никогда не выйду замуж, у меня не будет детей…

Она сидела, уставившись в пол, плечи ее болезненно вздрагивали.

Для него был невыносим этот ее припадок, отчаяния и тоски. Никогда еще она не погружалась так глубоко в свое горе и одиночество, всегда стараясь казаться приятной и держась достойно и уверенно. Она была очень красивой девочкой, уже на пороге женственного расцвета. И кто бы теперь смог порицать ее за внезапную слабость — ведь она не могла не чувствовать, как жизнь проходит мимо.

Ему захотелось открыться ей, подойти и успокоить, обнять за вздрагивающие плечики, прижать к себе, дать уверенность и покой, в которых она так нуждалась… Но он не мог разоблачить себя.

Уже уходя, он случайно обернулся и увидел, что она достает из-под подушки бутылочку с темным содержимым. Какое-то время девушка рассматривала ее с задумчивым выражением лица, и он вдруг понял, что она решила лишить себя жизни.

Не думая о последствиях, он шагнул в ее комнату.

Сара-Джейн вне себя от изумления уставилась на высокого черноволосого мужчину, оказавшегося вдруг в ее спальне. Он был одет во все черное, начиная с мягких ботинок и кончая широким плащом, окутывавшим его подобно темному облаку.

— Сара, не смей!

Его голос был мягким, завораживающим, гипнотизирующим. Словно заколдованная, Сара застыла, прижимая к груди бутылочку с ядом.

— Не сметь что?

— Не лишай себя жизни, Сара!

Она заморгала, глядя на него — слишком неожиданно он появился, — и непонятно было, откуда он узнал о ее намерении.

— Кто ты?

— Не имеет значения.

— Что ты делал на веранде?

— Наблюдал за тобой.

Мужчина так странно смотрел на нее, что она смогла подтянуться к постели и испуганно зарыться в подушках, уставившись на него широко раскрытыми глазами и остро чувствуя свое одиночество и полную беспомощность.

— Наблюдал за мной? Но зачем?

— Я наблюдаю за тобой еще с тех пор, когда ты была совсем ребенком.

Она улыбнулась удивленно и недоверчиво.

— Может быть, ты мой ангел-хранитель?

— Да, именно так.

— И тебя зовут Габриель?

Он сделал вид, что не замечает сарказма в ее голосе.

— Если пожелаешь.

Она посмотрела на бутылочку в своих руках.

— И ты пришел, чтобы забрать меня на небеса?

— Нет, — печально отозвался он. — Этого я не могу.

— Тогда к дьяволу?

Он покачал головой, горестно усмехаясь. Его дорогая Сара впервые встретилась с дьяволом и теперь смотрит, не отрываясь, в бездну его глаз.

Не отвечая, он подошел к ней и взял бутылочку.

Слишком поздно, она уже не могла выхватить ее назад.

— Нет, Сара, — сказал он, пряча склянку в карман брюк. — Я не позволю тебе уйти. Ни теперь, ни еще когда-нибудь. Ты не лишишь себя жизни.

— У меня нет жизни, — горько парировала она. — Я всегда была лишь обузой — сначала для матери, а теперь для сестер-монахинь, которым не слишком приятно заботиться обо мне.

— Нет, это не так.

— Это так! Ты думаешь, я не знаю этого? Кто, как не моя мать, оставила меня?

— Сара, — прошептал он, пораженный болью, отразившейся в ее глазах.

— Я не что иное, как обуза, — повторила она. — Сестры говорят, что любят меня, но я знаю — они вздохнут с облегчением, если я уйду отсюда.

— Ах, моя дорогая Сара, — проговорил он и, не успев понять, что делает, уже очутился на краю постели, привлекая ее в свои объятия.

Как хороша она была и как трогательна! Милая Сара-Джейн, с белокурыми волосами и глазами, голубыми, как яйца малиновки. Такая красивая. Такая хрупкая.

Он прижал ее к себе и был удивлен, что девушка не делает попыток уклониться. Напротив, она глубже зарылась в его объятия, спрятав лицо на груди. Он чувствовал ее вздрагивающие плечи и проливающиеся на его рубашку слезы — влажное тепло на своей груди, на своей коже.

Он держал ее, слегка покачивая, пока она не заснула. Но и потом он не хотел отпускать ее.

Он баюкал девушку на своей груди, пока первые слабые лучи восходящего солнца не озарили неба, и только тогда опустил ее на постель. Он смотрел на нее, не в силах оторваться, затем укутал покрывалом.

Зная, что не должен делать это, он все же наклонился и поцеловал ее в щеку, а затем вышел, такой же молчаливый, как восход.

ГЛАВА II

Он достиг своего убежища в аббатстве Кроссуик минут за десять до того, как солнце встало над горизонтом. Захлопнув за собой дверь, прислонился к ней затылком, чувствуя прохладу дерева. Кожу начинало подергивать в предвкушении щедрого солнечного тепла.

Прикрыв глаза, он пытался припомнить, как приятно гулять днем, чувствовать солнечные лучи на лице, наслаждаться их теплом.

Промычав проклятие, он оттолкнулся от двери, пересек комнату, чтобы опуститься в огромное, с высокой спинкой кресло, бывшее единственным предметом обстановки в его комнате, и углубился в мрачные переживания.