— Нет, мой дорогой, ты должен отдохнуть, спать всю ночь.

— Тогда я вообще не буду спать. — Он посмотрел на нее почти сурово. — Дебора, если человек вел такую жизнь как я за последние два года, он старается по возможности не растратить ничего. Дать мне спать всю ночь означало бы лишить меня куска хлеба, когда я умираю от голода.

Она прикусила губу, удерживаясь от слез.

— Хорошо, мистер Гульд, дорогой, я дам тебе поспать два часа и потом обещаю разбудить тебя. Но — ты в состоянии коротко ответить мне: мы проигрываем войну?

— Да, в настоящий момент это так. Шерман стремится к морю прямо через Джорджию. — Его голос зазвучал жестко. — Сейчас у меня впервые появился настоящий стимул сражаться. Может быть, не так трудно будет убивать, если я этим помогу не пустить их к Блэк-Бэнксу. Я завтра отправлюсь в Саванну. — Его смех звучал невесело. — Совсем другая Саванна, чем та, которую я знал. Дай мне поспать в этом кресле из Блэк-Бэнкса, Дебора. Мне это, наверное, будет приятно. Но не больше двух часов, обещай мне. — Он так крепко сжал ее руку, что ей стало больно.

Дебора старалась улыбаться, но у нее снова потекли слезы, когда она подложила ему под голову подушку и накрыла его одеялом.

Глава XLVII

Ли сражался с Грантом в Виргинии, Атланта была в руках врага, и Конфедерация приближалась к окончательной гибели, когда Хорейс вернулся в свою часть. Солдаты Шермана неслись по всей его дорогой Джорджии, ненамного впереди него, они жгли и грабили, орали и гикали при свете пламени от горящей мебели, ковров, одежды, складов риса и хлопка. Крепкие дома плантаторов и амбары вспыхивали, оседали и распадались, превращаясь в тлеющие руины, отмеченные только «памятниками Шермана» — обугленными трубами, стоявшими по всему пути янки к Саванне. Что они сделали с Блэк-Бэнксом? Что они сотворили с Блэк-Бэнксом?

Он должен был явиться в Саванне 1 октября 1864 года. Времени казалось достаточно, даже если ему и его части придется пройти семьдесят три мили пешком. Через неделю, сократив дорогу у Дэриена, они обошли армию Шермана и, очутившись снова близ соленых болот, Хорейс почувствовал прилив силы. Впервые после зачисления в армию он был недалеко от острова Сент-Саймонс, и теперь, когда негры были освобождены, мог позволить себе ненавидеть. Янки совершили то, что они поставили себе целью. Негры больше не были рабами; большая часть их бродила как непослушные, заблудившиеся дети. Хлопковые штаты потерпели поражение. Зачем же надо было продолжать разрушение? Солдаты Конфедерации не получали платы месяцами. Продовольствие было на исходе. Боеприпасы почти кончились, в казначействе было совсем пусто. Сапоги у солдат, если у них вообще были сапоги, были обвязаны вокруг ног старыми тряпками, и Хорейс ощущал, как в нем растет чувство обиды с каждым тяжелым, мучительным шагом по темному илу соленых болот.

— Здесь для тебя тяжелее, не правда ли, Гульд? — Веснушчатый горец из Северной Джорджии пытался подшучивать. — Теперь ты знаешь, каково нам было, когда война шла вокруг наших хижин. Конечно, моя хибарка — это не то, что твое нарядное здание, но, ведь, если у человека есть дом, — это его дом, а янки — это янки, а пожар — это пожар.

* * *

После первой резкой боли между плечами Хорейс ничего не помнил. Он пришел в сознание в незнакомой душной комнате с низким потолком. У основания шеи ощущалась жгучая боль, и в его затуманенном мозгу повторялись слова его товарища из Северной Джорджии: — «Пожар — это пожар».

— Я — вдова Дандл, и ты в моем доме на реке Олтамахо, — старушечий голос звучал устало, как будто она уже это объясняла другим больным и теперь приготовлялась снова пройти через такое же испытание. — Тебя подстрелили, когда ты шел через болото.

Он постарался сообразить. Вероятно, в лесах около болота расположился авангардный патруль армии Шермана.

— Прямо вроде для забавы тебя подстрелили, — продолжала она. — Твои дружки сказали, что они тебя хлопнули, а остальных не тронули. Конечно, наши парни принесли тебя сюда. Они вытащили пулю. Кровь шла как из зарезанной свиньи. У меня и тряпки почти все кончились. Уж извелась я, пока останавливала кровь.

Хорейс попытался открыть глаза. Согнутая фигура, нагнувшаяся над ним, качалась из стороны в сторону, и тяжелый запах от раны вызвал тошноту.

— Закрой глаза, — прохрипел старческий голос. — Ты слаб как котенок. Хорошо бы тебе заснуть. Я разбужу тебя через пару часов. Посмотрим, может удастся мне немного накормить тебя.

* * *

Дебора изо всех сил старалась казаться бодрой в присутствии детей, но провести Анну было невозможно. Девочка не спрашивала, почему от отца не было вестей, но она почти ничего не ела, ее худенькое личико становилось все бледнее, а серые глаза — все больше и тревожнее. Саванна была так близко, что они ожидали частых писем, и вот, прошло пять мучительных недель без единого слова.

— Это как будто в доме папин призрак, мама, — сказала Анна.

— Ш… ш! Даже не думай так!.. — воскликнула Дебора и постаралась утешить девочку. — Просто он ведь был здесь так недавно и так ненадолго, как будто это приснилось. Я знаю наверняка, что у папы все благополучно.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что он во власти Бога.

— А разве Бог не позволяет, чтобы других людей убивали?

— Хватит, Анна. Не спрашивай больше. Надо верить и положиться на Бога, и когда-нибудь мы получим весточку. — Ее голос звучал спокойно. — Когда-нибудь получим весть.

Три дня подряд шел дождь, дети не знали, чем заняться, и задирали друг друга. Чтобы занять их, Дебора испекла печенье из последней муки.

Не очень хорошее без сахара, — смеялась она, — но я влила в тесто остаток нашего сиропа из сахарного тростника. А теперь мы разрежем на кусочки консервированные сливы и сделаем смешную рожицу на каждом печенье.

Вокруг очага собралась шумная компания, все громко предлагали свои идеи как украсить большие плоские печенья, и в это время сквозь смех и болтовню Дебора услышала шаги на крыльце и побежала открыть дверь.

— Будете миссис Гульд? — спросил совершенно мокрый, тощий негритенок. — Да, я миссис Гульд. Входи, мальчик.

Он робко вошел в комнату.

— У меня сообщение про вашего мужа.

В комнате наступила могильная тишина.

— Ну, скажи поскорее пожалуйста, в чем дело?

— Он сильно болен в доме проповедника, и говорит, можете вы прийти и взять его?

— Он болен? А кто проповедник? Как далеко это?

— На который вопрос мне ответить сначала, мэм?

— Где он?

— В доме проповедника около восемнадцати миль.

— Ты прошел восемнадцать миль, чтобы сказать нам?

— Нет, мэм. Я прошел восемь. Мой троюродный брат, он прошел десять.

Дебора взяла мальчика за худенькие плечи.

— Слушай меня внимательно. Мы тебя накормим и постараемся обсушить твою одежду, но ты передай мистеру Гульду, что мы приедем за ним, как только достанем мула.

— Да, мэм. Нет смысла сушить мою одежду, она опять промокнет. И все равно, я должен поскорее идти назад. Я пришел с почтой.

— Джесси, приготовь что-нибудь мальчику поесть, а Хорейс — начинай искать.

Тринадцатилетний Хорейс вскочил на ноги.

— Да, мама, где искать? Я думаю, наш старый фургон еще годится, но где мне достать мула?

— Просто начни спрашивать. В Бернейвилле все время приезжают и уезжают и — Бог тому свидетель, как нам нужен мул.

— Хорошо, — сказал Хорейс, надевая рабочую куртку отца.

— И, Хорейс, проси их. Скажи им, что это может спасти жизнь твоего отца.

На следующий день на заре юный Хорейс помог матери вынести матрац с ее постели, а поверх него, в шатком фургоне позади старого взятого в долг мула, они разложили толстый слой мешков.

— Присмотри за мулом мистера Дженкинса, Хорейс, пока я кончаю устраивать постель, — говорила Дебора, засовывая подушки под матрац, чтобы они не запачкались и не намокли. — Мы должны быть уверены, что это старое создание запряжено как следует. Тебе придется ехать тридцать шесть миль с этой упряжкой.

— Хорош он, запряжен так крепко, как я мог с этой сносившейся упряжкой, мама, — сказал мальчик, взбираясь на козлы.

— Ты неправильно говоришь, сын. Не «хорош», а «хорошо запряжен». — Так как дождь еще продолжался, она набросила тряпичный коврик на самодельную постель, отошла назад и послала воздушный поцелуй Хорейсу.

— Хорошо, — сказала она, улыбаясь ему. — Поезжай как можно быстрее. Хорошо бы, если ты сегодня успеешь доехать до него. Пусть папа отдохнет ночью, и завтра отправляйтесь рано. И, мой милый, да хранит тебя Бог.

Дебора сумела провести долгие часы этой бессонной ночи, разговаривая с Богом.

— Боже, если этот мул не споткнулся, не упал, если фургон все еще движется, не думаешь ли Ты, что они могут вернуться до захода солнца? Позаботиться о них, Боже, чтобы мул шел, и фургон двигался. Охраняй моего мужа и моего сына.

Дождь ночью прекратился, и когда первый свет начал пробиваться сквозь тучи, уходящие к востоку, она призналась себе, что сегодня не в состоянии быть с детьми. Джейн может присмотреть за ними. Она быстро оделась, набросила на плечи поношенный плащ, оставила записку и, открывая калитку, надела капор. Если она пойдет навстречу им, она раньше все узнает.

Так как было гораздо легче идти по густым сосновым иголкам вдоль края ухабистой, грязной дороги, она все утро придерживалась края леса, не теряя дорогу из виду. Ее ноги покрылись водяными пузырями и кровоточащими ранками еще до полудня, но она отдыхала только когда не могла идти дальше. Сначала она пыталась определять голоса птиц, но был октябрь, и птицы пели мало. День становился жарче, в лесах было все тише, и целыми часами она никого не встречала. Большая гремучая змея, растянувшаяся на солнце, заставила ее отойти от дороги, но она не замедлила своих шагов; на расстоянии нескольких ярдов от нее сквозь заросли с шумом выскочил олень; опять стало тихо, и к ней вернулись силы идти дальше — медленнее, часто спотыкаясь, но все же она шла. «Не дай мне наступить на сосновую шишку, Боже. Я не должна вывихнуть лодыжку. Нельзя это сейчас».