— Как сегодня шла работа, брат?

— Ну, масса Гульд, — он растягивал слова, — эти черные, они хорошо работали сегодня, сэр.

Джим откинулся на спинку стула, жалкая тень прежнего Джима, который вызывал у всех смех, когда изображал негров. У всех, кроме Хорейса. Даже когда он был маленьким мальчиком, ему было неловко, когда Джим начинал свой «негритянский номер». А сегодня Хорейсу хотелось ударить его.

— Они все тук, тук своими мотыгами и поют старые песенки, как полагается хорошим веселым ниггерам.

Ка вошла из кухни и принесла маисовую лепешку.

— Не правда ли, Ка? Ведь вы все, старые верные негры, пели веселые песни весь день и сбивали лепешку и резали хлопок? — Джим хотел схватить Ка за ее длинную юбку, но промахнулся.

Хорейс встал.

— Сядь, дорогой, — прошептала Дебора.

— Нет, мисс Дебора. Пусть мой брат постоит. Хочу на него минутку посмотреть. Разве он не представляет собой типичного доброго, благожелательного аристократического южного плантатора? Посмотрите на него. Мой трудолюбивый, добросовестный братец, живущий за счет чужих доходов!

Хорейс шагнул к нему.

— Брат! — Джим почти кричал во весь голос. — Брат! Почему ты не спросишь у нашего старика, не купит ли он для тебя Блэк-Бэнкс? Иначе у тебя никогда не будет собственной земли.

Дебора быстро встала и взяла Хорейса под руку.

— Ты любишь эту проклятую землю, а я ее ненавижу. Ты из нее извлекаешь прибыль, а я разоряюсь. Ну, — Джим понизил голос, — конечно, я знаю, у тебя нет денег, чтобы купить ее самому. Ты, ведь, такой добросердечный, великодушный христианин, ты только хочешь работать и выматывать себя ради других. Это превосходно, но не очень практично. Так что, может быть, можно убедить старика еще раз раскошелиться, и тогда вы могли бы быть масса и миссис милого Блэк-Бэнкс.

«Джим пьян — говорил себе Хорейс. — Мой брат озлоблен и одинок, и измят жизнью, и — пьян. Надо молчать. Надо молчать».

— Или ты предпочитаешь работать для трех старух, которые удерживают тебя лестью? Не знаю, чего бы я не отдал за маленькую похвалу. Может быть я бы отдал тебе Блэк-Бэнкс, братец, за одно словечко одобрения.

Гнев Хорейса иссяк быстрее, чем накапливался, он устало сел, и Дебора рядом с ним.

— Я совсем не заинтересован в том, чтобы папа что-то мне покупал, Джим. Пожалуйста, прекрати этот разговор.

— С удовольствием. Я просто немножко поразвлекался. Папа и не смог бы купить эту землю. У него урожай был не лучше моего. А его умелый сын не занимался родными местами, он работал для трех дур.

В этот вечер Дебора и Хорейс очень долго сидели перед камином. Никто из них ни слова не сказал о внезапной вспышке красноречия Джима. Она почитала ему из его любимых стихов Джона Донна, надеясь успокоить, помня предупреждение тети Эббот о том, что надо дать мужчине время, чтобы прийти в себя, остыть. Она понимала, что Джим был способен даже святого вывести из себя, а ее любимый святым не был. Она поручила его Богу, и через некоторое время он успокоится. Бога даже Джим не мог вывести из себя.

— Хочешь, я прочту коротенькое стихотворение о Боге? — спросила она.

— Нет, — резко ответил он. — Во всяком случае, не сегодня, Дебора. У меня и так есть о чем подумать. Я пока оставляю Бога тебе.

— О, но ты этого не можешь.

— Почему же?

— Потому что он всеобщий Бог. Твой так же, как мой.

Хорейс устало улыбнулся.

— Может быть.

— Нет, не надо говорить «может быть».

— Ну хорошо, пусть так. Но ты возьми на себя молитвы, а тревожиться буду я.

— Но мы — одно целое, мистер Гульд, дорогой, а молитва и тревога вместе не соединяются. Бог сказал, что он заботится даже об упавшем воробье, так что тревожиться грешно.

— Значит у тебя муж грешник. — Он зевнул. — И усталый. У меня завтра трудный день в Поселке.

— Тысяча фунтов принадлежит тебе, мистер Гульд, дорогой…

— Мне сейчас только хочется лечь спать, Дебора, и не говорить ни о чем.

* * *

Как только Мэри узнала о наследстве Деборы, она приехала в Поселок и разыскала Хорейса.

Он помог ей сойти с лошади, поцеловал и спросил:

— Каким это образом, черт возьми, ты узнала об этих деньгах?

— Ларней сорока на хвосте принесла.

— Как ты думаешь, они, может быть, знают и какие сны нам снятся? Но я рад, что ты здесь. Ты мне нужна.

— Немедленно поговори с Джимом о продаже Блэк-Бэнкса.

Он отбросил ветку на краю поля.

— Забудь об этом, сестра.

— Но миссис Вилли долго не проживет, Хорейс, — ей за восемьдесят и у нее больные почки. Это означает, что она может умереть очень скоро. И что ты тогда будешь делать?

— Я не знаю.

— Конечно, если бы ты был согласен, мы с папой платили бы тебе за все, что ты все еще делаешь в Нью-Сент-Клэр.

— Благотворительности мне не надо, даже от тебя и папы.

Она так долго молчала, что он был вынужден посмотреть на нее. Ее глаза выражали и любовь и возмущение.

— Хорейс, Хорейс, почему ты не хочешь стать мужчиной?

— Я не хочу стать несамостоятельным мужчиной!

— Это ты так думаешь, а на самом деле все по-другому. Нет абсолютно никаких причин не поговорить с Джимом теперь, когда у тебя есть эти деньги.

— Я не хочу дать ему возможность отказать мне. Ему это доставило бы огромное удовольствие.

— Брат, выслушай меня и не говори ни слова, пока я не кончу. Дебора хочет иметь много детей. Сейчас она ожидает еще одного. Она именно такая женщина, которой следует иметь детей. Но неужели они вырастут, не помня ни одного дома, как своего собственного? Что же важнее — твое глупое самолюбие или возможность для твоих детей вырасти с сознанием, что у них корни надежно закреплены в определенном месте, которое всегда будет для них домом? Что, Хорейс, что важнее?

Он не ответил ничего, но почувствовал, что какая-то дверь, до сих пор прочно закрытая, начинает медленно открываться. Надо как-нибудь ее захлопнуть. Неужели он всю жизнь будет жить, соглашаясь, чтобы сестра толкала его к каждому важному решению?

— У тебя есть все на свете, брат, за что ты должен быть благодарен. Ты должен каждый день благодарить Бога за такую жену как Дебора, Я уверена, ты этого не понимаешь, а иначе ты бы сейчас считался с ней, а не думал бы о себе. У тебя есть возможность купить свою землю, а ты не хочешь пальцем шевельнуть, потому что ты упрям и самолюбив, и — боишься! Сердись сколько хочешь, но я слишком люблю тебя, чтобы не попытаться вколотить немного смысла в твою голову. Есть в моих словах смысл?

В них был такой явный смысл, что он почувствовал, что теряет почву, — как будто все, на что он опирался с момента возвращения на остров, покинуло его. Он медленно подошел к большому сосновому пню и сел. Если бы только Мэри уехала — сейчас же, — чтобы то, что казалось неизбежным, произошло, когда он один. Он охватил голову руками и закрыл глаза, как будто для того, чтобы отдалить момент, когда должен увидеть себя, каким он был — он гордился своей настойчивостью, он был неблагодарен, он несся по дороге, которую считал единственно правильной, — и жалел себя за то, что постоянно находился на окраине жизни, между тем, как сам постоянно старался оставаться там, потому что хотел защитить себя от унижения. Никогда еще ему не случалось чувствовать себя в таком безвыходном положении, и его несколько облегчало, хотя одновременно и пугало то, что он считал виноватой Дебору. Нет, не Дебору, а ее тихие разговоры с Богом. Он пытался убедить себя, что Дебора обратилась к Мэри с тем, чтобы заставить его поступить так, как она хотела. Дверь еще немного раскрывалась. Этот было неверно, и он знал это. Дебора не стала бы говорить ни с кем, кроме своего Бога. Может быть, Мэри тоже ему молилась? Почему они считали, что он нуждается в их молитвах? Разве он не работал изо всех сил? Разве он не принял важных мер для улучшения их истощенной земли? Разве к нему не приезжали другие фермеры, чтобы получить совет относительно севооборота, селекции семян, эрозии почвы? Разве он не добился лучших результатов на нескольких акрах земли Вилли, чем Джим на всем пространстве Блэк-Бэнкса? Разве истощенная земля на острове Блайз не стала более плодородной благодаря его работе?

Он не открыл глаз, когда Мэри уехала. «Почему я должен спрятать самолюбие и просить Джима продать?» — Он сказал это вслух, но это была просто жалоба, а не разумный вопрос.

Хорейс встал. Если человек молился, есть ли это проявление слабости? Просит помощи, если сам не может найти выхода? Кто будет знать, если он попытается? Конечно, Бог будет знать, но когда он обнаружил, что он не возражает против того, чтобы Бог знал о его слабости, его упрямой гордости, он ощутил охватившую его доброту, окружившую его защищающей тишиной. Легкий ветерок качнул стройные дубы в зарослях и коснулся его лица. Одинокая ворона, отбившаяся от стаи, закричала у реки.

— Бог? — Его голос звучал неуверенно, непохоже на обычный. — Бог? — Широко раскрытыми глазами он смотрел в заросли. — Мне нужна помощь, — сказал он просто, и подождал.

Через минуту, он заметил яркое красочное пятно — красное, зеленое, голубое — на ближнем молодом дубке, где на ветку опустилась птичка «чудесница». Она сидела неподвижно, это был блестящий комочек, живой, но бесполезный, если не считать красоты его оперения и звучания серебристого голоса. Если Богу было угодно создать эту птичку только ради ее красоты, то, может быть, Он считал нужным, чтобы человек жил в доме, который доставлял бы ему радость, который мог любить так, как он любил Блэк-Бэнкс. Он знал, что «чудесницы» обычно сидят очень долго, но эта сидела дольше, чем те, которых он видел раньше, и он смотрел на нее, и его душа раскрывалась, в ней росло признание творческой прихоти, создавшей эту крохотную птичку. Когда наконец красочное пятнышко исчезло, он решительно подошел к лошади, поднялся в седло и поехал не к Вилли, как ранее намеревался, а домой в Блэк-Бэнкс, чтобы разыскать Джима.