— Как интересно. Но вы родились в Джорджии, не правда ли?

Он ухмыльнулся:

— Моя речь?

— Да, но я нахожу это прелестным. Мне очень нравятся южане.

— На моих щеках глупо было бы расти розам, — крикнула Хэрриет.

Они все рассмеялись, и девочка показала ему язык. Хорейс решительно продолжал:

— Моя мать, умершая, когда я был примерно в возрасте Хэрриет, была британской подданной. Она родилась в Лондоне, а выросла в Нассау[1].

Девочка опять высунула язык и уродливо оттягивала вниз уголки глаз.

— Э… моя мать выросла в Нассау, встретилась с отцом в Чарлстоне, — продолжал он с усилием, — и они в конце концов поселились на острове Сент-Саймонс.

— Хэрриет, ты испортишь себе лицо, — спокойно сказала Линда Тэтчер, потом она опять повернулась к Хорейсу. — Остров! Скажите, это красивый остров?

— Сент-Саймонс? О да, мэм. Самое красивое место, которое я видел. — Он опять ухмыльнулся. — Конечно, я еще не был везде, но я надеюсь, что буду путешествовать, по крайней мере, так я намеревался до сих пор.

— О, вам не нравится ваша работа в Коммерс-Роуд?

Он пожал плечами.

— Это работа для заработка. Но откуда вы знаете, что я работаю в Коммерс-Роуд, миссис Тэтчер?

— Дорогой мой юноша, — она засмеялась. — Прежде, чем попросить разрешение посадить вас за нашим столом, мисс Сьюзен Плэтт сообщила мне все сведения о вас. Я знаю, что вы работаете в качестве клерка в фирме «Лайвели и Бафтон», что вам около двадцати лет, что ваш отец — преуспевающий владелец хлопковой плантации, что вы знакомы с семьей Дрисдейлов, и что вы два года учились в Йеле.

Хорейс почувствовал, что он голоден, и взялся за ростбиф на своей тарелке.

— Мне бы следовало перестать болтать и дать вам съесть обед, но все-таки, вы собираетесь вернуться в университет? — она засмеялась сама над собой. — Вы отвечайте и ешьте.

— Нет, мэм. Я никогда не вернусь в университет.

— Мама, я кончила, вмешалась девочка, и на этот раз Хорейс был доволен. Говорить о себе слишком много при первом знакомстве не полагалось.

— Надо сказать «извините», если ты прерываешь разговор, Хэрриет Ну ладно Я знаю, тебе скоро захочется спать.

Хорейс вскочил и отодвинул стул Линды Тэтчер. Она вытерла рот девочки, пригладила ее кудри и сняла ее со стула.

— Если мы будем вместе обедать, мне надо научиться помогать маленьким девочкам, не правда ли? Мне не пришлось много быть с детьми, — сказал он извиняющимся тоном.

Хэрриет ударила его по руке:

— Мне нравится с тобой обедать, дядя.

— Хэрриет, мне стыдно за тебя. Совсем нехорошо таким образом показывать мистеру Гульду, что он нравится тебе. Боюсь, я избаловала ее, — сказала она Хорейсу. — Она так часто болела. Но раз вы ей так нравитесь, будем и дальше обедать вместе. За исключением тех случаев, конечно, когда у нас намечено что-нибудь другое. — Она протянула руку. Хорейс взял ее, склонился над ней, неохотно отпустил и сказал, что чрезвычайно доволен такой договоренностью.

— Я буду с нетерпением ждать завтрашнего дня, чтобы услышать ваше пение, миссис Тэтчер. Я тоже прихожанин церкви Крайст Чёрч. — Может быть, это задержит ее еще на одну драгоценную минуту.

— Тогда почему бы нам не пойти в церковь вместе? Я оставляю Хэрриет с няней. Во время длинной службы она ерзает Конечно, церковь всего на другой стороне улицы, но все-таки, неудобно даме идти одной.

Он подумал о семействе Лайвели и сразу отбросил их.

— Если мне можно идти с вами, это — я хочу сказать — огромная честь для меня.

— Хорошо. Тогда встретимся на парадном крыльце, скажем, в десять тридцать? Завтракать я не буду. Я никогда ничего не ем перед тем, как петь. Спокойной ночи, мистер Гульд. Увидимся завтра утром.

Хорейс посмотрел ей вслед, потом сел и постарался кончить сбой обед. Было трудно проглотить даже его любимый напиток из черной смородины.

Семейство Лайвели! Надо сегодня дойти до их дома и сказать, что он не придет к ним, чтобы вместе идти в церковь. Наполовину спустившись с крыльца, он вдруг вспомнил, что ему понадобится больше воды, побежал назад в дом, к черному входу, схватил ведерко и поспешил на Сент-Джулиан-Стрит, чтобы закончить дело с Лайвелами.

У их входной двери он почувствовал себя глупо, с пустым ведерком, но ему повезло. Он передал сообщение дворецкому, побежал назад, наполнил ведерко у колонки, и побежал, расплескивая воду, оставляя мокрый след, перескакивая через две ступеньки у входа в пансионате. Правда, он несколько замедлил шаги в передней, из уважения к ковру, но постарался подняться возможно быстрее в свою комнату, одолел три марша лестницы и начал приготовления к следующему дню.

Неприятности в Йеле казались теперь частью какой-то другой жизни. Он был готов встретить будущее. Человек может не бояться будущего, если у него такая жена, как Линда, а ведь она просила его проводить ее в церковь.

Глава IX

В это первое священное воскресенье она пела «О Ты, что Приносишь Добрые Вести», и ее присутствие и ее мягкое контральто внесли столько красоты в старую церковь из красного кирпича, сколько света внесло солнце позднего сентября. Они вместе вернулись в пансионат, и ему казалось, что ей приятно было, что он знал эту арию из «Мессии» Генделя.

Отныне единственной целью его жизни стало доставлять удовольствие Линде Тэтчер. Она не только освободила его от обязанности ходить в церковь вместе с семейством Лайвели; он был уверен, что, выполняя роль провожатого всеми уважаемой певицы, переехавшей в Саванну, он тем самым выделился и стал выше окружавших его посредственностей.

Он завтракал и обедал вместе с Тэтчерами. Когда девочка оставалась с няней, Линда иногда прогуливалась с ним под деревьями, росшими по обе стороны улиц в Саванне; как-то раз в воскресенье они катались два часа в экипаже, взятом напрокат, и разговаривали. Разговаривали часами, больше всего о нем. Он уже свободно рассказывал ей о себе. Очень уж легко было посвящать ее в свою жизнь. Было бы просто невозможно не рассказать ей о неприятностях в Йеле. А когда она предложила пойти вместе на могилу его матери на кладбище в Саванне, у него возникла полная уверенность, что она готова навсегда войти в его жизнь.

— Когда я с вами, миссис Линда, у меня такое чувство, как будто зажигается яркий фонарь, — сказал он ей однажды вечером в начале ноября, в то время, как они пили кофе после обеда в столовой мисс Плэтт; няня перед тем увела Хэрриет, чтобы уложить ее.

— Это очень красиво сказано, мистер Гульд, но абсолютно непонятно.

— Я искренне говорю, — упрямо уверял он. — Вы заставляете меня так всматриваться в себя самого, как мне раньше никогда еще не приходилось.

— Это хорошо? — Она улыбалась.

— Да, конечно. О, я совсем не хочу сказать, что мне нравится все, что я обнаруживаю, но вот после того, как я рассказал вам о случившемся в Йеле, у меня пропал скверный осадок от всей этой истории. Я теперь верю, что в жизни еще будет что-то хорошее. — Он тоже улыбнулся. — Я слишком серьезно отношусь к себе, не правда ли?

Линда откинула голову и внимательно всмотрелась в него:

— Да, вы серьезный юноша. Но это неплохо, — если не относиться серьезно к тому, что не заслуживает такого отношения, тогда можно справиться.

Он наклонился к ней.

— Миссис Линда, как вы считаете, мне следует вернуться в университет?

— О, я ни в коем случае не могу так вмешиваться в чужую жизнь!

— Я слишком много себе позволил, — подумал он и сказал уже не так серьезно:

— Просто я хотел сказать, что вы заставляете меня думать. Я был в полной растерянности тогда, когда мы с вами познакомились.

— Пока мы не начинаем думать самостоятельно, ничто не предстает в своем истинном свете. То, что мы узнаем, принадлежит нам. Вы — умный человек. Ни в коем случае не растрачивайте свой ум понапрасну. Но, знаете, я считаю, что мужчине — да, кстати, и женщине — совершенно необязательно стремиться использовать свой ум для каких-то крупных дел. Светлый ум нужен везде, во всех жизненных обстоятельствах. Как в широких сферах, так и в узких.

У него кровь прилила к лицу.

— Вы хотите сказать, что даже портовые клерки могут использовать свой ум?

Она поглядела на него с выражением искренней симпатии.

— Дорогой мой друг, я совсем не имела этого в виду. Я забыла, как вы молоды. Очень молодые часто бывают обидчивы. Извините, что я об этом забыла.

Хорейс понимал, что он ведет себя как молокосос. Отчаянно пытаясь восстановить их прежние дружеские отношения, он выпалил:

— Мне исполнится девятнадцать. Я не считаю, что это такая уж молодость, не правда ли?

Линда опять улыбалась.

— Да, — сказала она тихо. — Я, к сожалению, считаю, что это именно большая молодость. Видите ли, мне исполнилось тридцать пять. Я потеряла троих детей до того, как родилась Хэрриет.

Он считал, что ей может быть двадцать пять. Она внезапно оказалась женщиной среднего возраста, и это поразило и очаровало его. Неожиданно для него, то, что она старше на шестнадцать лет еще крепче привязало его к ней.

— Я вас поразила, не правда ли? — спросила она. — Вы считали, что я моложе, и, наверное, это должно мне льстить. Да, я, кажется, польщена.

На этот раз он не слушал, что она говорила, потому что он только и мог думать о том, как ему хочется обнять ее. Ему хотелось этого сейчас более, чем когда-либо.

— Возраст стал для меня чем-то второстепенным, — сказала она. — Важна внутренняя суть человека, а вы очень хороший, мистер Гульд. Она вздохнула: — Я старалась быть такой. Моя дочь стала целью, ради которой стоит жить.